- Мы поселимся вместе, - продолжала она, - у нас будут одинаковые привычки, и мы посмотрим, сможем ли мы ужиться. Предоставляю вам все права супруга, поклонника, друга. Удовлетворены ли вы этим?
- Я должен быть удовлетворен.
- Вы ничего не должны.
- Тогда я хочу...
- Превосходно. Это слова мужчины. Вот вам моя рука.
Десять дней я не расставался с ней ни на час, исключая ночи, я мог непрерывно смотреть в ее глаза, держать ее руки, прислушиваться к ее речам, всюду сопровождать ее. Моя любовь представляется мне глубокой, бездонной пропастью, в которую я погружаюсь все больше и больше, из которой меня'теперь уже никто не сможет спасти.
Сегодня днем мы расположились на лужайке у ног статуи Венеры. Я рвал цветы и бросал их ей на колени, а она плела из них венки, которыми мы украшали нашу богиню.
Вдруг Ванда посмотрела на меня таким странным, ошеломляющим взглядом, что все существо мое вспыхнуло пламенем страсти. Не владея больше собой, я привлек ее к себе и прильнул губами к ее губам, а она - она также крепко прижала меня к своей взволнованно вздымающейся груди.
- Вы не сердитесь? - спросил я потом.
- Я никогда не сержусь на то, что естественно. Я боюсь только, что вы страдаете.
- О, страшно страдаю.
- Бедный друг, - она провела рукой по моему лбу, освобождая его от спутавшихся на нем волос. - Но я надеюсь, - не по моей вине?
- Нет... - ответил я, - но все же, моя любовь к вам превратилась в какое-то безумие. Мысль о том, что я могу вас потерять - и, быть может, действительно потеряю, - мучит меня день и ночь.
- Но вы ведь еще и не обладаете мной, - сказала Ванда и взглянула на меня тем трепетным, влажным, жадно-горячим взглядом, которым только что зажгла во мне кровь, затем быстро поднялась и возложила своими маленькими прозрачными ручками венок из синих анемонов на белую, с вьющимися локонами, голову Венеры. Наполовину против своей воли, я обнял ее рукой за талию.
- Я не могу больше жить без тебя, моя красавица, - сказал я. - Поверь мне - на этот единственный раз поверь мне, - это не фраза, не фантазия! В самой глубине души я чувствую, как связана моя жизнь с твоею. Если ты уйдешь от меня, я зачахну, я погибну!
- Но ведь этого и не нужно, дурачок! Ведь я люблю тебя, - она взяла меня за подбородок, - глупый!
- Но ты соглашаешься быть моей на каких-то условиях, тогда как я принадлежу тебе безусловно...
- Это нехорошо, Северин! - воскликнула она почти испуганно. - Разве вы еще не узнали меня? Совсем не хотите понять меня? Я добра, пока со мной обращаются серьезно и благоразумно, но когда мне отдаются слишком беззаветно, я становлюсь заносчивой...
- Пусть так! Будь заносчивой, будь деспотичной, - воскликнул я в совершенном исступлении, - только будь моей, будь моей навеки!
Я бросился к ее ногам и обнял ее колени.
- Это плохо кончится, друг мой! - серьезно сказала она, не пошевельнувшись.
- О, пусть этому никогда не будет конца! - возбужденно, даже запальчиво воскликнул я, - пусть одна смерть нас разлучит! Если ты не можешь быть моей, совсем моей и навеки, то я хочу быть твоим рабом, служить тебе, все от тебя сносить - только не отталкивай меня от себя!
- Возьмите же себя в руки, - сказала она, склоняясь ко мне и целуя меня в лоб. - Я всей душой полюбила вас - но это не тот путь, чтобы покорить меня, удержать меня.
- Да я сделаю все, что вы хотите, только бы не потерять вас! воскликнул я. - Только не это - эту мысль я не в силах постичь.
- Встаньте же.
Я повиновался.
- Вы, право, странный человек, - продолжала Ванда. - Итак, вы хотите обладать мной, чего бы вам это ни стоило?
- Да, чего бы мне это ни стоило!
- Но какую же цену будет иметь для вас обладание мной? - Она задумалась, и в глазах ее мелькнуло что-то недоброе, зловещее. - Если бы я разлюбила вас, если бы я принадлежала другому?..
Меня пробрала дрожь.
.
Меня пробрала дрожь. Я взглянул на нее, она стояла передо мной такая сильная и самоуверенная, и глаза ее светились холодным блеском.
- Вот видите, - продолжала она, - вы пугаетесь одной мысли об этом! - И лицо ее вдруг озарилось приветливой улыбкой.
- Да, меня охватывает ужас, когда я живо представляю себе, что женщина, которую я люблю, которая отвечала мне взаимной любовью, может безо всякой жалости ко мне отдаться другому. Но разве тогда у меня будет какой-то выбор? Если я эту женщину люблю, люблю безумно, должен ли я гордо повернуться к ней спиной и погибнуть, со всей своей показной силой, должен ли я пустить себе пулю в лоб? У меня есть два идеала женщины. Если мне не удастся найти свой благородный, ясный, как солнце, идеал - женщину верную и добрую, готовую разделить со мной мою судьбу - только я не хочу ничего половинчатого и бесцветного! - тогда я предпочитаю отдаться женщине, лишенной добродетели, верности, жалости. Такая женщина, в своем эгоистическом величии, - также идеал. Если мне не дано изведать счастье любви во всей его полноте, тогда я хочу испытать до дна ее страдания, ее муки, тогда я хочу, чтобы женщина, которую я люблю, издевалась надо мной, изменяла мне - и чем более жестоко, тем лучше. Это тоже наслаждение!
- В уме ли вы! - воскликнула Ванда.
- Я так люблю вас - всей душой, всеми помыслами! - продолжал я, - что ваша близость, воздух, которым вы дышите, незаменимы для меня, если мне суждено еще жить дальше. Выбирайте же любой из моих идеалов! Сделайте из меня, что хотите, - своего мужа или своего раба!
- Хорошо же! - сказала Ванда, нахмурив свои тонкие, но энергично очерченные брови. - Всецело иметь в своей власти человека, который меня интересует, который меня любит, - я представляю себе, что это должно быть довольно весело; в развлечениях у меня, по крайней мере, недостатка не будет. Вы были так неосторожны, что предоставили выбор мне. Так вот, я выбираю: я хочу, чтобы вы были моим рабом, я сделаю из вас для себя игрушку!
- О, сделайте! - воскликнул я со смешанным чувством ужаса и восторга. Если брак может быть основан только на полном равенстве и согласии, то противоположности порождают самые сильные страсти. Мы с вами противоположности, настроенные почти враждебно друг против друга, - отсюда та сильная любовь моя к вам, которая представляет собой отчасти ненависть, отчасти страх. Но при таких отношениях одна из сторон должна быть молотом, другая - наковальней. Я хочу быть наковальней. Я не мог бы быть счастлив, если бы должен был смотреть на любимую сверху вниз. Я хочу иметь возможность боготворить женщину, а возможно это только в том случае, если она будет жестока со мной.
- Однако, Северин! - возразила Ванда почти гневно. - Разве вы считаете меня способной поступить дурно с человеком, который любит меня, как любите вы, - которого я сама люблю?
- Почему же нет, если я оттого буду только еще сильнее боготворить вас? Истинно любить можно лишь то, что стоит выше нас - женщину, которая подчиняет нас красотой, темпераментом, умом, силой воли, которая, таким образом, становится нашей деспотицей.
- Вас, значит, притягивает то, что других отталкивает?
- Да, это так. Именно в этом моя странность.
- Ну, в конечном счете, во всех наших страстях нет ничего особенного и странного: кому же не нравятся красивые меха, и всякий знает и чувствует, как близко родственны друг другу сладострастие и жестокость.
- Но во мне все это достигло высшей точки, - возразил я.
- Это значит, что разум имеет над вами мало власти и что у вас мягкая, податливая, чувственная натура.
- А мученики тоже были натуры мягкие и чувственные?
- Мученики?
- Наоборот, это были сверхчувственные люди, находившие наслаждение в страдании, искавшие самых страшных мучений, даже смерти - так, как другие ищут радости. Вот и я сверхчувственное существо, сударыня.
- Берегитесь же, - как бы вам не сделаться при этом и мучеником любви, мучеником женщины.