«Неужели прощупывает? С какой целью?» — генерал взял кофе, сделал глоток.
— Вы же помните, Вилли, что совсем недавно в рейхсвере считалось, что идеологических противоречий между СССР и Германией нет. Оба государства продекларировали строительство социализма, правда, как говаривал один мой знакомый, в Советском Союзе надеялись, что германский ребенок родится с красными волосами, а он родился с коричневыми.
— Браво, генерал, великолепное выражение. А вы лично какому цвету волос отдаете предпочтение?
«Вот теперь диспозиция прояснилась. Верхушка партии прощупывает настроение военных. Фюреру не дает покоя история с заговором маршалов в СССР. А проблем, требующих военного решения, у него масса».
— Бригаденфюрер, вообще-то, я отдаю предпочтение блондинкам. Но при этом хорошо помню выступление фюрера в 1933 году: «Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет Восток».
— Еще раз браво, генерал. Я вижу, вы прогрессируете в понимании тайных пружин современного мира. Это хорошо, но не слишком увлекайтесь этим. Не забывайте, ваша главная задача — объективная оценка военного потенциала и запаса прочности русских. Но информация — это только часть вашей задачи, пусть и основная. Сегодня надо думать о глубоком проникновении на важнейшие оборонные объекты русских. На них должны работать ваши люди, ждать условного сигнала. В случае военного конфликта это ружье должно выстрелить в самый кульминационный момент спектакля, а коллеги из Берлина постараются помочь вам надежными кадрами.
Кламрот кивнул и посмотрел на часы:
— Прошу прощения, бригаденфюрер, но через полчаса у вас встреча с послом.
— Спасибо, Эрих, я помню. Кстати, как вы используете людей, которых нам предложили японцы?
— Работаем. Один вариант мне представляется очень перспективным.
— Желаю удачи. Ну, до встречи на приеме?
— Непременно. Я провожу вас, Вилли.
Вернувшись в гостиную, генерал налил себе водки, но не притронулся к бокалу. Он разбирал в уме фразу за фразой из беседы с Земмельсдорфом. Вспомнилась ремарка бригаденфюрера о разгромленном руководстве РККА, и тут же память услужливо извлекла из прошлого день 23 января 1933 года. Он складывал с себя полномочия представителя рейхсвера в Москве и уезжал в Германию. Отныне эту работу должен был проводить вновь назначенный военный атташе — подполковник Гартман. И вот на квартиру полковника Кламрота на прощальный протокольный обед пришли заместитель Наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета СССР Тухачевский с женой и начальник штаба РККА Егоров — тоже с женой. Произносились торжественные спичи, шел обмен любезностями, и у него осталось ощущение, что слова и чувства гостей были искренними. Как и в прежние годы, немало раз встречаясь по долгу службы с руководителями РККА разных рангов, он чувствовал их нескрываемый интерес к опыту строительства германских вооруженных сил и искреннюю симпатию. К сожалению, приход Гитлера к власти, его воинственные заявления и резкие изменения в отношениях двух государств полностью изменили и отношения военных той и другой страны. Появилась нескрываемая подозрительность друг к другу. Где-то об эту же пору резко осложнилась внутриполитическая обстановка и в СССР. С середины тридцатых в стране один за другим покатились процессы над троцкистами и зиновьевцами, левыми и правыми. А потом грянуло лето тридцать седьмого… Сначала генерал терялся в догадках: среди агентов абвера эти русские командиры не значились. Может, они непосредственно выходили на Берлин? Но потом, будучи в Берлине, краем уха услышал о причастности к этой истории СД. И сегодня Земмельсдорф косвенно подтвердил эту информацию…
В комнату, постучав, вошел камердинер:
— Обедать, господин генерал?
Разом прервав невеселые размышления, Кламрот тяжело встал и, согласно кивнув, пошел переодеваться к обеду. Вторая половина дня обещала быть не менее напряженной.
Глава восьмая
Прохоров лежал на кровати в номере гостиницы НКВД и лениво прислушивался к выпуску новостей, которыми на короткое время прервалась праздничная концертная радиопрограмма. Диктор рассказывал о прошедшем военном параде, о демонстрации трудящихся, о трудовых подвигах, которыми страна встречала Первомай. О своих достижениях докладывали народу забойщик-стахановец и младший командир линкора «Марат», слесарь-передовик автозавода имени Сталина и бригадир женской тракторной бригады колхоза имени Калинина. Затем концерт продолжился. Пионерка Труда Сюткина прочитала стихотворение о Родине, за ней выступил юный скрипач Буся Гольштейн.
Дежурная по этажу пригласила к телефону в тот момент, когда хор красноармейцев бодро сообщал слушателям, что произойдет, «если в край наш спокойный хлынут новые войны». Звонил Свиридов. Выяснив, как устроился Николай, он еще раз подтвердил желание встретиться, как позволит время. Закончив разговор, Прохоров вернулся в комнату и присел на кровать. Напротив на стене висела репродукция картины «Сталин и Ворошилов на прогулке в Кремле». «Может, и мне прогуляться, навестить кого-нибудь?» — подумал Николай, глядя на вождей. Но навещать было некого, а главное — не то время нынче было, чтобы просто так, без приглашения, завалиться в гости к кому-то из старых знакомых. Вполне можно было натолкнуться на испуганный взгляд хозяйки, вежливый отказ хозяина со ссылкой на больных родственников, а то и просто увидеть опечатанную дверь, за которой совсем недавно жили его хорошие знакомые. Со всем этим он уже столкнулся у себя в провинции, что же говорить о столице. Но и в четырех стенах сидеть было скучно.
«Значит, полюбуемся на праздничную Москву», — сказал он себе и стал одеваться.
Центральный парк культуры и отдыха встретил его теми же бодрыми мелодиями, от которых он ушел из гостиницы. Но здесь они были к месту, так как поднимали настроение в условиях нудного дождика и полного отсутствия солнечной энергии. Осмотревшись, Прохоров направился к павильону с надписью: «Закусочная». Народу было много, но место ему нашлось, аккурат рядом с окном, куда он теперь меланхолично смотрел, сделав заказ официантке. Блуждающий взгляд его привлекли фигуры молодых парней и девчат в матерчатых шапочках, прозванных в народе «испанками», с комсомольскими значками и значками Осоавиахима. Они стояли у стола, на котором был водружен ящик с прорезью, наподобие урны для голосования. Рядом висел транспарант с надписью: «Поможем детям республиканской Испании!» Каждого проходившего мимо отдыхающего они приветствовали поднятым правым кулаком, полагая, что тот откликнется на их призыв. И, надо сказать, большинство действительно откликалось. Ребята только что поменяли своих товарищей и теперь мужественно мокли положенное время.
Официантка принесла сто граммов водки и немудрящую закуску. Наскоро перекусив, Николай пересчитал наличность. Выходило неполных пять рублей. Рассчитавшись, он поинтересовался у официантки, как лучше пройти в павильон, где собираются любители шахмат. Он знал один в центре парка, но по дождю идти не хотелось, а где-то в этой стороне, он вспомнил, располагался такой же. Оказалось, совсем близко.
По сравнению с наполняемостью «Закусочной», любителей шахмат на открытой веранде сегодня оказалось мало, но эти немногие были полностью увлечены игрой. Постояв у одной доски, у другой, Николай обратил внимание на движение в углу веранды. Там хорошо одетый мужчина встал из-за доски и сокрушенно выдохнул:
— Сдаюсь.
К нему подошел бойкий молодой паренек, с которым мужчина отошел в сторону, и они что-то быстро передали друг другу. Паренек вернулся к выигравшему и, как показалось Прохорову, сунул тому крупную денежную купюру. Выигравший, мужчина лет сорока, оглядевшись вокруг и не увидев желающих играть, изобразил на лице грусть. Сыщика он явно не брал в расчет. «Ну, это вы, ребята, зря», — мстительно подумал Прохоров и шагнул к опустевшему месту за столом. Мужчина с удивлением глянул на скромно одетого гостя столицы и с явным одесским говором как бы между прочим поинтересовался:
— Молодой человек желают играть?
— Желают.
— Так милости просим, — мужчина указал на место против себя. Прохоров уселся и принялся расставлять фигуры.
— Молодому человеку известны условия игры?
Прохоров изобразил непонимание и пожал плечами.
— Мотя, объясни товарищу.
Паренек подошел к новичку и что-то прошептал ему на ухо. Тот согласно кивнул головой. Ответ Мотю явно не устроил, и он снова о чем-то спросил Прохорова. В ответ сыщик как бы невзначай приподнял руку и показал запястье, на котором блеснули новые часы. Ассистент сделал утвердительный кивок в сторону мастера.
— Однако, Мотя, этот молодой человек любит рисковать. Не боитесь проиграть?
— Горя бояться — счастья не видать.
— Послушайте, Мотя, если этот молодой человек Эммануил Ласкер, то кого мы проводили в прошлом году в Америку? — мужчина внимательно посмотрел на партнера.
Николай хотел ответить что-нибудь заковыристое, но его уже стала утомлять эта словесная эквилибристика, и он просто развел руками.
— Тогда вы, наверное, очень любите деньги, молодой человек. Выбирайте, — он протянул кулаки с зажатой в одном из них пешкой.
Как и предполагал Прохоров, фасону у партнера было больше, чем мастерства. Через полчаса мужчина развел руками и печально констатировал:
— Если он и не Ласкер, то его ближайший родственник. Ваша взяла. Мотя, — сделал он знак ассистенту и сунул руку в карман. В этот момент Прохоров нагнулся к партнеру и тихо, но внушительно произнес: «Спокойно, гражданин, пройдемте со мной».
— Боже ж мой, он еще и родственник самого МУРа, — мастер поискал глазами Мотю, но того, похоже, смыло дождем.
Прохоров с партнером медленно пошли по аллее. Поравнявшись с комсомольцами, собирающими деньги для испанских детишек, сыщик по-военному скомандовал шахматисту: «На месте стой!» — и подтолкнул к столу. Обрадованные ребята, вскинув кулаки, радостно выкрикнули: «Салуд, камарадос!»
— Приветствуй комсомол, — грозно рыкнул Николай спутнику. Тот промычал что-то невнятное, подняв вверх кулак.
— А теперь клади мой выигрыш в эту дырку.
Партнер, повеселев, сунул купюру в ящик.
— Молодец. А теперь от себя в двойном размере, — и, увидев, что у одессита упало настроение, ускорил это падение внушительным толчком в бок, после чего в ящик полетели две крупные купюры.
— Вот теперь все в порядке, — он притянул мужчину за лацкан пиджака, внушительно порекомендовал ему «не баловать» и отпустил с миром, после чего подмигнул вымокшим комсомольцам, крикнул им: «Рот Фронт!» — и побрел по аллее в свою гостиницу.
Глава девятая
Такое веселье в коммунальной квартире Глебовых случалось три раза в год. Дважды гуляли на революционные праздники — Седьмое ноября и Первомай. И один раз — на Новый год. По всем остальным официальным и неофициальным поводам празднование не сопровождалось столь массовым энтузиазмом и всеобщим застольем. Жильцы, населявшие квартиру, подобрались заводные, но небуйные. Проживание в нескольких комнатах граждан, занимавших определенное общественное положение, к примеру старого большевика, а ныне главного бухгалтера одного из главков Наркомтяжпрома Глебова, комбрига Ласточкина и некоторых других уважаемых товарищей, положительно действовало на тех, кто в конце праздника был не прочь припомнить соседу старую обиду. Так что грубых нарушений общественного порядка в квартире не происходило, что особо отмечалось в отчетах участкового инспектора милиции. Вот и в этот первый майский вечер каждый ответственный квартиросъемщик на своей жилплощади давал волю чувствам. Если в одной из комнат нестройно, но громко пели: «По диким степям Забайкалья», то из смежной доносились модные патефонные фокстроты. В отдельных комнатах запевали и революционные песни вроде «Смело, товарищи, в ногу!», но звучали они по теме праздника, — как правило, лишь в самом начале. Этажом выше над Глебовыми кто-то массивный, громко притопывая, задорно выкрикивал под гармошку: «Я люблю ходить на пруд, там лягушки квакают, я люблю, как девки пляшут, у их титьки брякают». После каждого такого куплета следовал взрыв смеха, дробный женский топот и визгливое уханье.