В Германии произошли определенные события и будут еще происходить и в Германии, и во всей Европе, до тех пор пока власть принадлежит национал‑социалистам. Ты знаешь, о каких событиях я говорю. Творятся ужасные вещи. Настолько ужасные, что в них почти невозможно поверить. Я пытался воспротивиться «приказу о комиссарах», потому что он вовлекал армию в эти действия – не военные, а политические, темные, бесчеловечные. Я пытался воспротивиться, потерпел поражение и сполна уплатил цену – малую цену по сравнению с проклятием и осуждением, которые ожидают германскую армию, замаранную участием в этих злодействах. Если мы проиграем вторую войну, а к тому, видно, идет дело, учитывая, как мы растянули свои силы по стольким фронтам, если гибель Шестой армии – начало всеобщей катастрофы, то наших офицеров ждет такое же воздаяние, как негодяев и палачей из СС. «Приказ о комиссарах» замарал нас всех.
Вот где источник моего отчаяния, вот почему я удалился с поля боя и жил эти два года с ощущением своей беспомощности и никчемности. Когда же к беспринципности присоединилась еще и очевидная неспособность руководства решать проблемы растянутого фронта и окруженных армий, я осознал, что с нами покончено, военная логика не работает более. Смирившись с «приказом о комиссарах», мы пожертвовали не только своей честью, вместе с честью было отдано все, что составляет воинскую доблесть и ремесло. Наши генералы утратили мужество, нами командует фельдфебель. И я не могу перенести, что этот всеобщий кошмар привел к смерти моего первенца. Я уже не так молод, будущее простирается передо мной как пустыня, от моей веры и убеждений остались лишь руины. Все погибло, все, за что я боролся, что любил, во что верил.
У меня к тебе две просьбы. На мои похороны явится майор Манфред Гислер, офицер абвера. Если ты разделяешь убеждения, которые я высказал в начале этого письма, поговори с ним. Если нет, говорить с ним не стоит. Выбор за тобой.
И второе: мое тело будет кремировано, и я хочу, чтобы ты развеял прах на кладбище в Ванзее, над могилой Розмари Хауссер (1888–1905).
Желаю тебе прожить полезную и счастливую жизнь. Верю и надеюсь, что когда‑нибудь, в мирные времена, ты сможешь вернуться к своим ученым занятиям.
Вечно любящий тебя отец
Перечитав письмо, Карл сжег его на каминной решетке. Ленивый, зеленоватого оттенка огонь пожрал бумагу, превратил ее в черный прах. Карл вновь опустился в кресло у окна, он сидел неподвижно, более всего потрясенный тем, что отец впервые позволил ему заглянуть в свою душу. Он сидел, пока не собрался с мыслями: перед матерью он хотел предстать сосредоточенным и спокойным. В нем бушевали гнев и скорбь, а эти две эмоции плохо уживаются вместе.
Он вышел к матери, и ему бросилось в глаза, что она так и не переменила позу. В скудном свете он отчетливо увидел, как просвечивает кожа ее черепа под легким пухом седых волос. Никогда прежде он этого не замечал.
– Итак, – заговорила она, не дав ему даже присесть, – теперь ты знаешь об этой девушке.
– Он просил меня развеять его прах над ее могилой.
Мать кивнула и глянула через плечо, как будто ей послышались чьи‑то шаги на пороге. Свет упал на ее лицо: ни печали, ни протеста, спокойное приятие.
– Она была дочерью офицера. Он полюбил ее, а вскоре она умерла. Мне кажется, они и знакомы‑то были всего неделю.
– Неделю? – переспросил Фосс. – И он рассказал тебе о ней?
– Он рассказал мне о своей первой любви.
Твой отец был безукоризненно честным человеком, неспособным что‑то скрывать и умалчивать. Его сестра дополнила его рассказ кое‑какими деталями.
– Но ты стала его женой, всю жизнь прожила с ним… Нет, этого я делать не стану!
– Сделаешь, Карл. Сделаешь. Раз он этого хотел, я принимаю его волю. Ты представь себе это так: твой отец любил идею, вернее, идеал, не тронутый, не оскверненный грязью повседневной жизни. Самая чистая любовь, какая только бывает на земле. Совершенство, – недоумевающе пожала она плечами. – После всего, через что прошел твой отец, как же не дать ему упокоиться рядом с его идеалом, с той мечтой о покое и мире, каких он не имел в этой жизни.
Похороны состоялись три дня спустя. Людей пришло немного, друзья отца по большей части воевали, кто на одном фронте, кто на другом. Фрау Фосс пригласила всех на чай к себе домой, и среди тех, кто принял ее приглашение, оказался майор Гислер. После чая Карл отвел его в кабинет отца, чтобы поговорить наедине.
Фосс попытался передать майору содержание отцовского письма, но Гислер жестом остановил его, прошел к телефону, проследил шнур до розетки и выдернул вилку. После этого майор уселся в то самое кожаное кресло у окна и сложил руки на груди. Фосс сказал, что хочет серьезно поговорить с ним. Гислер не отвечал, он поднес палец ко рту и задумчиво грыз костяшку. За исключением суставов пальцев все его тело, кажется, было покрыто густой порослью волос. Темный, грозный, нависал он в кресле, широкие черные брови сошлись на переносице. Большой рот с полными губами казался неожиданно чувственным, а щеки, чисто выбритые с утра, уже заметала щетина.
– Я понимаю, вам нужно навести обо мне справки прежде, чем мы сможем поговорить, – продолжал Фосс.
– Мы уже навели справки, – перебил его Гислер.
Фосс призадумался:
– В Растенбурге?
– Нам известна, к примеру, ваша реакция на смерть рейхсминистра Тодта, – сказал Гислер. – Известно, как вы были… разочарованы бессмысленной гибелью людей под Сталинградом. К тому же ваша родословная…
Нахмурившись, Фосс приводил мысли в порядок.
– Кто же? Вебер?
Гислер на миг распахнул ладонь и снова сплел пальцы.
– Вебер исчез, – вспомнил Фосс. – Что с ним произошло?
– Мы не знали, что он – гомосексуалист. Есть такие вещи, о которых не узнаешь заранее, как глубоко ни копай.
– И где же он теперь?
– Вебер навлек на себя серьезные неприятности. Очень серьезные, – подчеркнул Гислер. – Он вел себя безответственно в таком месте, где ищут – и находят – козлов отпущения.
– Такая обстановка… он не выдержал…
– Мог бы удовольствоваться шнапсом.
– Почем вы знаете, что я не гомосексуалист?
Гислер пристально посмотрел на него, чувственный рот на этот раз показался Фоссу довольно‑таки хищным.
– Вебер! – ответил наконец майор таким тоном, как если бы предпочитал получать свои сведения из более надежного источника.
– Ну да, кому и знать, как не ему, хотя – поди разберись. Женщин в Растенбурге мало, а те, что есть… – Фосс прервался, сбитый с толку неожиданным направлением беседы. Меньше всего он хотел копаться в грязном белье. Он приготовился идти на подвиг, а они тут обсуждают сексуальные пристрастия.
Гислеру такого ответа было достаточно, и он тоже не настаивал на продолжении беседы. Майор сообщил Фоссу адрес виллы в Гатове, назначил встречу на следующий день и поднялся. Мужчины пожали друг другу руки, и Гислер задержал его ладонь в своей. На миг Фоссу почудилось, что то была окончательная проверка на гомосексуальность, но нет, то было братское рукопожатие.