– Даже вы, после учебы в Гейдельберге, далеки от сути. Теорию вы подхватили, но не думаете же вы убедить нас, будто вам известна практическая сторона дела? Тем более, когда вы сидите здесь, в Лиссабоне. Атомная физика – молодая наука, новаторская. Гениальные ученые видят мир по‑своему, они могут срезать путь, пойти в обход. Гейзенберг и Хан как раз и есть такие гении. И вы хотите, чтобы мы приняли ваши слова на веру и передали в Лондон: мол, беспокоиться не из‑за чего?
– Да, у меня есть для вас кое‑что еще, – вздохнул Фосс, до смерти уставший от бессмысленных, ни к чему не ведущих пререканий. В любом случае данным разведки верят лишь тогда, когда хотят поверить, когда руководство в своих целях соизволит поверить.
Сазерленд подался вперед, с трудом скрывая любопытство. Роуз обхватил ладонью коленку, выжидательно склонил голову набок.
– Мы осуществили некую сделку и получили большое количество алмазов непромышленного качества. Это ювелирные камни стоимостью более миллиона долларов. Алмазы, которые я только что отвез в немецкое посольство в Лапа, будут переданы Бичему Лазарду, и тот завтра вылетит в Нью‑Йорк через Дакар и Рио. Насколько я понимаю, он должен продать алмазы и приобрести нечто необходимое для германской программы создания секретного оружия. Что именно и у кого он должен купить, мне неизвестно. Я не знаю даже, где он это купит – в Нью‑Йорке или другом городе.
– Но вы упомянули «секретное оружие». В этом вы уверены?
– Я передаю вам то, что мне сообщили из Германии. В Берлине говорят о секретном оружии, этот слух достиг фюрера. Я могу лишь подтвердить, что наших фондов в Швейцарии на данный момент было недостаточно для покупки бриллиантов и недостающую сумму нам предоставил в кредит банк Осеану‑и‑Роша. Такой заем нельзя было бы осуществить без поручительства берлинских властей. Вот почему я бы советовал вам проследить за Бичемом Лазардом.
– Мы приставим к нему «хвост» в Лиссабоне.
– Не стоит сажать «хвост» в один самолет с ним, – предупредил Фосс. – Лазард очень осторожный человек. Даже наши агенты не станут вступать с ним в контакт, пока он не прибудет в Рио.
– Мы проследим, как он садится в самолет, и встретим его там, – кивнул Сазерленд. – Ричард, на пару слов.
Англичане вышли через стеклянную дверь в портик, а оттуда спустились по ступенькам на лужайку, подальше от немца, однако Фосс еще успел услышать первые реплики их диалога.
– Нельзя сейчас говорить с ним об этом, – сказал Сазерленд.
– Напротив, – настаивал Роуз. – Сейчас самое время.
Краем ладони Фосс стряхнул капли пота со лба. Прошло пять минут, и англичане возвратились. Сазерленд был мрачен, как всегда, и даже Роуз пригасил свою навязчивую веселость. Ушли англичанами, вернулись корректными, как немцы. Фосс ощутил привычное жжение в кишках.
– Мы собираемся вступить в контакт с Волтерсом по нашим обычным каналам, – заговорил Сазерленд.
– По обычным каналам? – переспросил Фосс. – Не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
– У нас есть возможность передавать Волтерсу информацию, к которой он прислушается.
– Подлинную информацию?
– Да.
– То есть угрозы?
– В том числе.
– И вы хотите сперва попробовать на мне, посмотреть, как я это приму?
– Не совсем так, – покачал головой Роуз. – Как вы отреагируете, это понятно. Однако вы имеете право знать: ваши сведения подтвердились, и теперь вы стали членом нашего клуба.
– Не люблю клубы, – резко бросил Фосс, даже не замечая, что выбалтывает сугубо личное.
– Ни в каком клубе никогда не состоял.
– И еще нам важно, чтобы вы знали: информация, которую получит Волтерс, никак не связана с теми сведениями, которые мы получили от вас.
– Завтра Волтерс получит коммюнике следующего содержания. – Голос Сазерленда упал до шепота, оба собеседника склонились к нему поближе, чтобы разобрать слова. – Если до пятнадцатого августа немцы не заявят о безоговорочной капитуляции, в конце того же месяца на Дрезден будет сброшена атомная бомба.
У Фосса перехватило дыхание. Не только разум, но и тело отказывалось воспринимать смертельную угрозу. Капли пота, медленно собиравшиеся в бровях и волосах в эти долгие жаркие часы, теперь потекли неудержимо, оросили впалые щеки Фосса, словно ручьи слез. Утирая лицо, он думал: там, в Дрездене, осталась мама.
– Возможны ли другие условия? Что, кроме безоговорочной капитуляции, может предотвратить это?
Англичане призадумались. И что такое «безоговорочная капитуляция»?
– Полагаю… Полагаю, смерть Гитлера могла бы решить вопрос… если, конечно, его место не займет Гиммлер или кто‑нибудь в этом роде, – осторожно предположил Роуз.
– Если мы получим стопроцентное доказательство того, что атомной программы не существует, или если нам укажут местоположение всех лабораторий и всех ученых, ключевых лиц, занятых в этой программе: Гейзенберга, Хана, Вайцзеккера, – и если мы сможем их уничтожить, тогда, вероятно, акция может быть…. – неопределенно посулил Сазерленд.
– Акция может спасти много человеческих жизней. – Это уже Роуз.
– Но только не в Дрездене, – возразил Фосс.
Англичане поднялись. Фосс встать не мог: позвоночник словно переломился пополам, ноги отказывались служить. Перед уходом Роуз, обычно державшийся отчужденно, похлопал Фосса по спине. Фосс просидел в одиночестве еще с четверть часа, пока не восстановилась подвижность ног. Тогда он вышел из комнаты, прихватив с собой фонарь, и передал фонарь оставшемуся на страже агенту, который дожидался его на краю света и тени под мавританской аркой.
– Прекрасный вечер, сэр, – сказал агент, прикручивая фитиль фонаря.
И в дороге ноги слушались плохо. Фосс до смерти напугался, обнаружив, что на крутом повороте он забыл снять ногу с газа, в то время как другой давил на тормоз. Шины визжали, двигатель отчаянно выл, руль скользил в потных ладонях. Вот так Джуди Лаверн слетела на повороте того же шоссе – и не по той ли же причине? Ей сказали что‑то ужасное, бездна разверзлась – и девочка сдалась, упала, потрясенная изуверской способностью человека творить зло.
Фосс решил прогуляться по пляжу в надежде, что ноги перестанут дрожать. Быть может, высокие атлантические волны успокоят, заполнят пустоту у него внутри? Но нет, лишь земля гудела и тряслась под ногами, и ее гул передавался его изношенному телу. Что там цитировал Роуз на прошлом свидании? Насчет полых людей? Целиком четверостишие Фосс припомнить не смог, зато всплыли в памяти стихи, которые Роуз цитировал в начале этого вечера: «Изгнанник духа, сам собой гонимый». Да, вот во что он превратился. Один‑одинешенек, на краю земли и моря. Никто и ничто. Он стал никем. Модель. Полуфабрикат. Выложить в форму, отлить, выполнить по образцу. Возврата к былому Карлу Фоссу уже нет. К тому, который… который что? Верил во что‑то? Кем‑то восхищался? Кем? Фюрером? Ха! Пропало дело. Уж этот Роуз! Бросает в него загадочными стихами, а потом: «Пустое, Фосс, пустое, старина». Вот именно – пустое. Карл Фосс – пуст. Ничтожная величина, преследуемый, затравленный человек. Сам себя затравил.
Какая‑то сила притянула его обратно к автомобилю, загнала за руль. Он скорчился, высунул голову из окна, упершись подбородком, закурил, глядя вниз, на землю.