– С английской девушкой, которая работает в «Шелл» и живет в доме сеньора Уилшира?
– Да, с той девушкой. Скажешь ему, что видел, как они прошлой ночью вместе гуляли в Байру‑Алту, – продолжал английский голос. – Они любовники. Вот и все.
Четверг, 20 июля 1944 года, Управление службы безопасности, улица Антониу‑Мария‑Кардозу, Лиссабон
Анну отпустили в девять часов утра. Прямо от ворот управления Мередит Кардью повез ее к себе домой в Каркавелуш. Миссис Кардью проводила Анну в душ и дала ей что‑то из своей одежды. Анна во что бы то ни стало хотела явиться на работу. Ей требовалось чем‑то занять себя, так она сказала. О том, что она хочет попасть в Лиссабон в надежде увидеться с Карлом, она умолчала.
Вместе с Кардью она вернулась в город. До середины дня просидела за печатной машинкой, а потом принялась за перевод статей по физике из немецкого журнала «Естественные науки». Каждую минуту Анна поглядывала на часы, пока ей не показалось, что стрелки остановились.
Фосс сидел у себя в кабинете и тоже не сводил глаз с часов. Его часы показывали берлинское время – по настоянию фюрера во всех частях рейха действовало единое немецкое время, а потому сейчас и в посольстве, и в Растенбурге, в «Вольфшанце», близилось к полудню. Еще несколько минут, и полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг поставит возле стола фюрера свой портфель, а может быть, он уже поставил портфель и теперь ждет вызова к телефону, ждет и молится, чтобы его вовремя позвали к телефону в диспетчерскую. Фосс подергал нижний ящик своего стола. Он не открывался, видно, что‑то заело. В ящике теперь лежал вальтер, подаренный польским полковником. С утра Фосс пронес оружие в кабинет, оно могло понадобиться, когда придет время брать посольство под свой контроль.
– Что‑то случилось, майн герр? – окликнул его Кемпф.
– Нет, просто косточки пора поразмять, Кемпф, – ответил Фосс. – А вы как, получше?
– Не то чтобы получше.
– Держались бы вы английских нянек, Кемпф.
– Благодарю за совет, майн герр. Постараюсь не забыть его в ближайший раз, когда выпью и сам не знаю как очнусь в порту Сантуш среди матросов, – проворчал Кемпф. – Вызову английскую няню на подмогу…
– Намек понял.
– Если вы хотите открыть этот ящик, майн герр…
– Да нет же, Кемпф, просто потягиваюсь.
– Я только хотел сказать, его надо пнуть хорошенько. Я уже имел дело с этим столом.
– Спасибо, Кемпф. Не нужен мне этот ящик. Давайте‑ка лучше почту просмотрим. Вы принесли новые письма?
Кемпф призадумался.
– Ступайте, Кемпф, принесите почту.
Фосс откинулся на стуле, пот сочился изо всех пор.
Пако лежал на кровати, туго свернувшись, коленками чуть не выдавливая глаза, слезы катились градом от нестерпимой боли в желудке. Вместе с полезной информацией англичанин подарил Пако бумажку в сто эскудо, и галисиец тут же поспешил в квартал Алфама, чтобы впервые за день поесть. И зачем он взял свинину? Свинину в такую жару! Почем знать, как долго это мясо провалялось на кухне? Эти повара с грязными руками, у них что угодно завоняет. Нужно было выплюнуть кусок, как только он почувствовал резкий привкус. Уксусом поливают испортившееся мясо, чтобы отбить запах. Всю ночь Пако не слезал с вонючего унитаза, все кишки из него вышли, рвота потоком хлестала изо рта. Когда вся еда и все соки из него вытекли и он превратился в плоский, ссохшийся пузырь, Пако заполз в свою постель и там до рассвета лежал, давясь сухой отрыжкой, а лихорадка тем временем выжимала остатки влаги из его тела, пожелтевшая простыня насквозь промокла.
Пришел мальчишка, заставил его попить воды, и внизу живота вновь сжалась стальная пружина, все тело свернулось так, что позвонки проступили, грозя прорвать сухую тонкую кожу. Лишь к полудню желудок угомонился, позволил Пако хотя бы вытянуться на постели и забыться коротким сном. Грозные призраки то и дело всплывали в его сознании, будили от дремоты.
Во время обеденного перерыва Анна вышла в Сады Эштрела, присела на скамью и некоторое время следила за прохожими, проверяя, нет ли за ней «хвоста». Она вошла в церковь, вышла через другой вход и по деревянной лестнице поднялась в квартиру Фосса. Карла дома не было. Она побродила по комнате, присела на диван, потом на его кровать, всмотрелась в семейную фотографию. Отец и Юлиус похожи друг на друга, крепкие, широкоплечие, темноволосые, красивые, подтянутые. Оба одеты в военную форму. Карл стоял рядом с ними в костюме со студенческим шарфиком, светловолосый, в мать, и, подумалось Анне, от матери же он унаследовал светлые глаза и тонкие кости. Она поднесла ближе к глазам фотографию, пытаясь разглядеть на лице матери следы печали, глубокого разочарования от мысли, что не она была главной любовью в жизни своего супруга. Никаких примет. Женщина казалась счастливой.
Анна положила фотографию на кровать, подошла к шкафу и стала перебирать одежду Карла на вешалке и на полках. Извлекла стопку перетянутых ленточкой писем и стала читать их одно за другим – так сильна была в ней потребность ощутить рядом присутствие Карла, что с его правом иметь собственные секреты она не считалась. Сложенные по порядку письма были в основном от Фосса‑старшего: короткие, в несколько строк, они неизменно заканчивались очередным ходом в шахматной партии. Анна просматривала их достаточно спокойно, даже умиротворенно, пока не наткнулась на письмо Юлиуса от 1 января 1943 года. Тут она захлебнулась, почти ослепла от слез. Ей бы торжествовать – оккупантов постигло возмездие, а она видела только семейную трагедию: потерявшего последнюю надежду отца, брата, поставившего Юлиуса перед немыслимым выбором, и конец – письмо незнакомого солдата. Анна сложила письма в прежнем порядке, завязала ленточку и вернула письма на место. Взяла себе на память несколько волосков, запутавшихся в расческе Карла. Перешла в ванную – тоска по нему становилась все прожорливее, – перебрала бритву, помазок, потрогала даже острый край бритвы в поисках чего‑то, оставшегося от Карла. Ничего. Ей пора было уходить, но хотелось оставить ему что‑то на память о себе, только не записку и не какую‑то личную вещь, по которой ее смогут проследить. Она подошла к зеркалу, вырвала у себя волос и вплела его в волосы, остававшиеся на зубьях расчески.
Фосс следил за тем, как стрелка приближается к пяти часам по берлинскому времени. Штауффенберг уже должен быть в столице, туда три часа лету из Растенбурга. По‑прежнему никакого сигнала. Фосс с трудом сдерживался, заставляя себя сохранять видимость спокойствия, перебирать бумаги, хотя читать он не мог, не различал букв.
Волтерс допоздна задержал свою секретаршу, но вот секретарша наконец уходит с работы, каблучки стучат по плиткам коридора, торопятся по каменным ступенькам к подъездной дорожке и прочь, в раскаленный городской вечер. Фосс сгорбился на стуле, оперся локтями на стол, уткнув подбородок в ладони. Мизинец машинально водил по губам, глаза медленно, точно спросонок, мигали в сгущающейся тишине. Вот генерал вышел из своего кабинета. Фосс прислушивался к поскрипыванию кожаных подошв, пока оно не замерло возле его двери. Повернулась ручка.
– А, Фосс, – приветствовал его генерал. – Засиделись допоздна?
– Задумался, генерал.
– Не хотите выпить со мной? Мне только что доставили неплохой коньяк.
Фосс поплелся вслед за генералом. У себя в кабинете Волтерс неторопливо достал бокалы, щедро плеснул коньяку.
– О чем же вы думали, Фосс?
Фосс поспешно перебирал варианты ответа.