— Нет, китайски.
— Вьюн китайский? Никогда не слышал. Хорош?
Аккуратно пересчитав сдачу, колонист ответил:
— Очень кароши. — Изобразил пальцем спиралеобразную загогулину. — Вот так делайт.
Насмерть Балагур не расшибся, даже ничего себе не поломал — жир, что ли, смягчил падение. Однако подобрали его в совершенно недвусмысленном виде: с добычей в заплечном мешке и окровавленной бритвой в кармане (хорошая английская вещь, Балагур к ней привык).
Дальше — хуже. Убитый оказался директором военного завода, а преступник звался по паспорту немецким именем: Семен Карлович Клопфер. Такое у человека от природы наименование, ну что тут поделаешь? Родитель у Балагура был мемельский житель, лютеранского вероисповедания. В мирное время это не имело значения, но как началась война, вдруг оказалось, что быть немцем или даже просто зваться на германский лад в Расее-матушке не здорово.
Сволочь-полицмейстер вмиг сочинил шпионскотеррористическую историю, и оказался Балагур в тюрьме не обычной, а военной, под угрозой веревочного галстука. Не то чтоб его это напугало. Он и в камере всё песни пел, да надзирателям рожи строил.
И вот посадили к нему одного задержанного по подозрению в шпионаже. Такого же, как Балагур, весельчака. Хохот у них стоял — дверь дрожала. Но человек это был хоть по всем повадкам вроде и простой, а только куда как не прост. На этакие вещи у Балагура глаз был верный.
Он возьми и спроси, напрямую: как-де ты, такой умный, да легавым попался?
Ответил ему сосед тоже без обиняков: «Я не попался. Я сюда нарочно сел. Нужно одну штуку провернуть. Поможешь — уйдем вместе. Мне помощник вроде тебя пригодится».
Выяснилось, что держат здесь в отдельной камере какого-то важного агента, из которого обязательно нужно газ выпустить, пока не наболтал лишнего.
Балагур, конечно, сразу согласился. С этим Зеппом (так назвался сокамерник) он был готов хоть в огонь, хоть в воду.
Дальше что? Воздух из агента вынули, ушли через подкоп (у Зеппа все заранее было подготовлено). И с тех пор вольная жизнь у Балагура закончилась. Но он не жалел. Платили щедро, а главное, скучать не приходилось.
Деревня-китай
Телеграмму от «садовника» Балагур ждал. Был извещен, что может произойти такое событие и нужно состоять в полной готовности. Никаких иных подробностей ему, однако, сообщено не было. Поэтому распоряжение доставить неизвестно куда невесть что заставило его почесать затылок. «Фу ты, ну ты», сказал он себе и телефонным звонком вызвал на экстренную связь резидента московской сети.
Встретились.
Оказалось, что доставить нужно не «что», а «кого». В славный город Севастополь. Нынче же, ночным поездом.
Инструкции по поводу того, где следует искать Вьюна, рассмешили толстяка. Нет, ей-богу, со стариной Зеппом не соскучишься.
Собрался Балагур быстро — только подпоясался. В смысле, надел под сорочку потайной пояс с набором запасных документов и кое-какой амуницией: полезная проволочка с красивым названием «гаррота», гибкое лезвие, маленький плоский «браунинг». Мало ли, как жизнь сложится?
Взял пролетку, поехал в Деревню-Китай.
Было за Сухаревской толкучкой место с таким потешным названием. Ну, есть Китай-город, все знают, а тут — «деревня Китай».
Квартал этот образовался давно, еще лет тридцать или сорок назад, когда в Москве поселились первые китайцы. Из своей далекой империи, где не было заработков и не хватало еды, они разбрелись во все стороны света — на юг, на запад, на север, на восток. Север и восток принадлежали российской державе, поэтому половина всех китайцев, покинувших родные края, нашла приют на широком пространстве от Тихого океана до Балтийского моря. Многие осели в Москве.
Давно миновали времена, когда городские жители пялились на узкоглазых людей с девичьими косами. Москвичи привыкли к китайцам. Народец был смирный, работящий. Стирали белье чище и дешевле русских прачек, торговали вразнос, быстро и ловко строили. Опять же не дрались, не пили, не воровали, к бабам не лезли. Кто накопит денег на свою китайскую невесту — уезжали восвояси. Забавы у азиатов были тихие и для обывателя необидные. Сидели китайцы после дневных трудов у себя в Деревне-Китай, играли в костяшки, пили чай, курили трубки с дурманным дымом.
В один из таких притонов и должен был отправиться Балагур.
Настроение у него было чудесное, еще лучше, чем всегда. К черту московскую морось. На юг, к морю! Балагур пошутковал с извозчиком, а когда из-за стука колес по брусчатке разговаривать стало трудно, запел шансонетку:
Посмотрев, как толстяк вприпрыжку спускается по ступенькам, старший филер свистом подозвал остальных.
— Чего это тут у них? Трактир? — спросил самый молодой.
— Курильня. Шуляков, ты дуй за городовым. Он на перекрестке. Проверка документов — обычное дело, китаёзы привычные. Надо нам установить, кто этот пузан. Ты, Шуляков, с полицейским иди от двери вглубь. Ну, тебя учить не надо. А мы с Васей встанем в переулке. Там у них потайной выход. Если что, перехватим.
Агент, которого старший назвал по фамилии, убежал, а молодой почтительно спросил:
— Откуда вы, Прохор Семеныч, все знаете?
— Послужи, брат, с моё. Тридцать третий год Москву утюжу, от «аз» до «ижицы» превзошел.
В притоне
В темном и грязном подвале были такие диковинные запахи, что круглолицый здоровяк сморщился и запыхтел. За коротконогими столиками или просто на тюфяках сидели молчаливые люди, отнюдь не только китайцы. Кто-то дремал, кто-то потягивал дым из странного вида трубок. Голубоватый туман клубился и подрагивал под низкими сводами.
Балагур поманил служку, сказал заветное слово. Гостя провели узким коридором в отдельную комнату, дверь которой была украшена искусно вырезанным изображением дракона.
По ту сторону хвостатого чудища открылось небольшое помещение без окон. Убранством оно сильно отличалось от обшарпанной общей залы. Пол был устлан шелковыми подушками, мебель посверкивала темно-красным лаком, на стенах висели ковры.