— Стив Маккензи заверяет, что эта гончая — чемпионка, настоящая чистокровка и так далее.
Надя размышляла некоторое время.
— О'кей. А что, если кратко изложить историю медицины с начала века и до кануна следующего? С помощью архивных фотографий можно показать, как внедрялись открытия и изобретения, как автомобиль пришел на смену конной повозке и соответственно менялась жизнь врача.
Анна заметно приободрилась.
— Мне это нравится! Обалденная возможность сравнительного анализа. От двухместной коляски до санитарных вертолетов и самолетов.
— Ален… э… доктор Смит упомянул своего предшественника, кажется, это доктор Сеннетт. Посмотри, что у нас на него есть, может, наткнешься на что-нибудь интересное.
— Великолепная идея! Я немедленно займусь этим.
Надя снова надела очки и встала.
— Ты могла бы попросить доктора Смита прокомментировать прошлое и настоящее медицины или рассказать какой-нибудь забавный случай из практики.
— Стоит попробовать. — Анна тоже поднялась, и они вместе направились к двери.
В коридоре на Надю налетела секретарша.
— О миссис Адам, как хорошо, что вы здесь! Телефон в вашем кабинете не отвечал, и я… — Она замолчала, пытаясь отдышаться. — Вы можете поговорить сейчас с миссис Бритл из школы? Это насчет вашей дочери, и срочно.
Надя торопливо вбежала по ступенькам крыльца старого уродливого здания, служившего домом и приемной старого доктора — предшественника Алена — всю его долгую жизнь.
Сейчас в нем размещались кабинеты двух врачей, а на втором этаже квартира, в которой уже два года жил доктор Стикс.
В приемной было полно народу. Надя узнала кое-кого из своих знакомых и обменялась с ними приветствиями. Она быстро подошла к регистратору Монике Паркер и требовательно спросила:
— Где Элли? Я так спешила!
— О, не волнуйтесь так, миссис Адам, — ответила Моника с ободряющей улыбкой. — У доктора Смита полно пациентов…
— С Элли все в порядке? — Надя подняла голову, стараясь заглянуть через высокую картотеку во внутреннее помещение. Моника встала и поманила ее за собой:
— Пойдемте, пока вы совсем не расклеились. Ничего страшного. Доктор как раз заканчивает.
Едва поспевая за пожилой женщиной по длинному узкому коридору, Надя с дрожью в голосе спросила:
— Что значит «заканчивает»?
— С вашей дочкой все будет хорошо, поверьте мне. Она уже крутит доктором, как хочет. — Моника усмехнулась, оглянувшись через плечо.
У последней двери справа она остановилась и постучала, прежде чем открыть.
— Пришла миссис Адам, — объявила она и отступила в сторону.
Надя увидела широкую спину Алена и бледное лицо дочери. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вошла в небольшую комнату.
Элли показалась ей совсем маленькой и хрупкой на смотровом столе с холодным компрессом на голове. Ее голая левая стопа явно распухла.
— Что случилось? Миссис Бритл сказала только, что произошел несчастный случай на игровой площадке.
— Возможно, легкое сотрясение и растяжение сустава.
— Это серьезно?
— Ничего страшного. День-два посидит дома и пока должна пользоваться костылями.
— Бедняжка, — прошептала Надя, ее голос выдавал волнение, которое она хотела бы скрыть. — Очень больно?
У Элли опустились уголки рта. Но не от боли, поняла Надя, а от ярости.
— Ужасно больно, и во всем виноват Джон Кристи.
— Что случилось? Неужели он ударил тебя?
— Нет. Но все равно он виноват. Выхвалялся перед Мартой Болен, изображая из себя звезду футбола, и врезался в меня.
— Это Джон, у которого мама похожа на Мадонну, или Джон, у которого отец разводит лошадей?
— Джон-тупица, — пробормотала Элли, — который доставляет твои газеты. — В ее взгляде промелькнуло коварство. — Если ты меня любишь, то уволишь его, — сказала она капризно-очаровательно-убедительным голосом, унаследованным от отца.
Надя подавила улыбку.
— Ты не можешь просить об этом.
Элли опять сверкнула глазами.
— Еще как могу. Я ненавижу этого слизняка.
— Может быть, но это ваше дело, меня не вмешивай.
— Ты издатель и владелец газеты, значит, ты босс. Ты можешь все, и никто ничего не скажет, боясь потерять работу.
— Элли, ты сама понимаешь, что было бы несправедливо наказывать Джона за случайное происшествие.
Эльвира надулась.
— Если бы папа был здесь, он заступился бы за меня.
— Могу сказать лишь о себе: я не намерена никого увольнять.
Из карих глаз Элли брызнули слезы.
— Ты любишь только свою дурацкую газету.
— Неправда, — запротестовала пораженная Надя. — Я люблю много чего другого и прежде всего тебя.
— Тогда отвези меня обратно в Лос-Анджелес к моим друзьям, в мою школу, ко всем тем красивым вещам, которые у меня были, пока мы жили там.
— Теперь наш дом здесь, Эл. Помнишь, как мы говорили о необходимости перемены места?
Элли заплакала вовсю.
— Я больше не хочу жить здесь. Здесь нет пляжа, у здешнего дурацкого телевидения только несколько каналов, а люди смотрят на меня как на чучело только потому, что я нездешняя.
Надя слышала уже похожие жалобы и не знала, как на них отвечать. Но ее дочери больно, а Ален наблюдал за ними со слишком большим интересом.
— Ну Эл… — Ее прервал новый, еще более бурный поток.
— Ненавижу Орегон! Он скучный, бестолковый и… и зеленый. И я ненавижу тебя за то, что ты привезла меня сюда.
Надя замерла, пораженная, но ею тут же овладел гнев. Элли зашла слишком далеко. Можно понять разницу во взглядах, но смириться с неуважением — никогда. И неважно, от кого оно исходит, — от бывшего мужа, от ее сотрудников или от собственной дочери. Но не успела она и слова сказать, как Ален буквально оттер ее в сторону.
— На-ка, детка. — Он вынул из кармана леденец на палочке и развернул его. — Пососи и не скандаль, пока я побеседую с твоей мамочкой в своем кабинете.
К изумлению Нади, Элли повиновалась. Но Ален не дал ей времени на удивление и притащил в свой кабинет, прежде чем она сообразила, что происходит.
— Садитесь, — приказал он, указывая на один из двух стульев перед большим письменным столом, а сам опустился на край стола, сложил могучие руки на груди и спокойно уставился на нее. — Послушайте, что я вам скажу. Физически ваша дочь в порядке. Не могу сказать того же о ее эмоциональном состоянии. Она была здорово расстроена, когда я привез ее сюда.
— Еще бы она не была расстроена! Ее сбил с ног парень вдвое крупнее ее.
— После того как она обозвала его тупой, уродливой крысой.
— Кто вам сказал?
— Миссис Бритл. Как я понял, Элли ни с кем здесь не дружит, и ей тяжело среди сверстников, ей бы не помешала помощь подруги.
Он-то знал, что это такое. Каково обнаружить, что твои друзья не желают тебя знать.
— Бэтти сказала мне, что у Элли довольно властный характер.
— Если вы имеете в виду, что она способна позаботиться о себе, это так. — Надя излучала гнев как тепловую волну.
— Я говорю о другом. У нее репутация задиры, злой на язык, не стесняющейся дать всем понять, как она не любит Орегон в целом и своих одноклассников в частности.
— Не смешите меня. В Элли нет ни капельки злобы.
Надя смутилась и, на его взгляд, стала намного симпатичнее, чем вчера. С медицинской точки зрения. Лично же он предпочел бы видеть ее облаченной в розовую фланель и взирающей на него из постели.
Когда кремовая кожа Нади, едва прикрытая красным шелком, начала оживать в памяти, Ален напомнил себе, что она пациентка, а сейчас еще и мать пациентки и, следовательно, запретный плод.
Чтобы не забывать об этом, он обошел стол и уселся в кресло. А чтобы его не настигал аромат ее духов, откинулся вместе со спинкой к стене.
— Я не говорю о злобности, — Ален спокойно встретил ее напряженный взгляд, — но Элли, явно трудно приспосабливаться к новой обстановке.
— На ваш взгляд.
— Да, на мой профессиональный взгляд.
— О, я и не подозревала, что вы еще и детский психиатр, — язвительно заметила Надя, чем едва не вызвала его улыбку.
— Сегодня мы называем себя семейными врачами.
— Ах извините меня.
— Извинение принято.
Надя постаралась проигнорировать сочувствие в его глазах, но не сдержала подергивания губ.
— А меня вы, конечно, считаете слишком пристрастной матерью?
Ален приподнял брови, словно давая понять, с каким вниманием отнесся к ее вопросу. И она сообразила, что ей в нем нравится.
— Пожалуй, есть немного, — задумчиво проговорил он. — Но мне понятен ход ваших мыслей. Эльвира может быть истинным наказанием, но она же умненькая и нежная девочка, и ее легко избаловать.
Надя громко вздохнула.
— Вы хотите сказать, что во всем виновата я? Так позвольте вам заметить, что воспитывать ребенка одной в наши дни — это вам не прогулка под луной. Но, как мне помнится, сами-то вы не очень стремились попробовать…
Ей не дал договорить смех, похожий на ворчание, немного застенчивый, но все же смех. Смеялся человек, отнюдь не склонный смеяться.
— Хватит, сдаюсь, сдаюсь! — С несвойственным его фигуре проворством он вскочил с кресла, обогнул стол, схватил ее за плечи и поднял со стула.
Застигнутая врасплох, она зацепилась каблуком за ножку стула и упала бы, если бы он не поддержал ее.
— Вы чувствуете себя хорошо?
— Прекрасно.
Ее пронизало ощущение испепеляющего жара, возникшего от их сближения. Нахмурившись, она скосила глаза на его большую руку, сжимавшую ее левое плечо.
— В самом деле, все прекрасно. Никаких осложнений. Я даже ухитрилась сама снять швы.
Он изменился в лице.
— Я же говорил вам непременно прийти ко мне.
— Да я бы пришла, если бы в том была нужда. Но я знаю, как вы заняты, и умею пользоваться ножницами. — Она улыбнулась. — Заверяю вас, все обошлось.
— Вы уверены? Никаких приступов резкой боли? Тошноты? — Он пристально вглядывался в ее глаза, и она, к своему удивлению, тоже не могла оторвать от него взгляда.
— Нет ничего, — прошептала она, видя, как углубилась складка между его бровями. — Я полагаю, Элли уже может пойти домой?
— И может, и не может.
— На редкость определенный ответ.
— У меня нет показаний не выпускать ее из больницы. Но она ни в коем случае не должна нагружать растянутую лодыжку, а это значит, что ей нужны костыли. Их вы можете взять напрокат в аптеке, если у вас дома не завалялась лишняя пара.
— Да нет, все вышли.
— А поскольку вам еще несколько недель нельзя будет поднимать ничего тяжелее книги, ей лучше остаться со мной, пока я не смогу привезти ее домой.
Лишая Надю возможности спорить, он распахнул дверь и добавил:
— Скорее всего около шести. — И ушел, прежде чем она обрела дар речи.
Ален сказал «в шесть». Было уже почти семь, когда Надя открыла дверь и увидела раскаяние в сине-стальных глазах.
— Вы в бешенстве, — бросил он, не дав ей и рта раскрыть.
— Как вы определили?
— Ваши брови сдвинуты над переносицей, а глаза мечут золотые дротики в мою голову.
Надя фыркнула.
— Вам следует поработать еще над искусством диагноза, доктор.
— Постараюсь.
Она пыталась не замечать, как быстро тает на его волосах снег, и сосредоточила все внимание на дочери.
— Ну как ты, маленькая?
— Есть хочу.