Здесь были изображения ботинок "Скороход" и калош "Проводник", непромокаемые макинтоши с треугольными капюшонами фирмы "Братья Лурье", брильянты торгового дома Фаберже в открытых футлярах, окруженные сиянием в виде черных палочек, бутылки рябиновки Шустова, лиры театров, тигры меховщиков, рысаки шорников, черные кошки гадалок и хиромантов, коньки, экипажи, игрушки, костюмы, шубы, рояли и балалайки, кренделя булочников, пышные, как клумбы, торты кондитеров, пароходы трансатлантических ллойдов, паровозы железнодорожных компаний... Наконец, здесь были - солидные, без рисунков - балансы акционерных обществ и банков, представленные колонками цифр основных капиталов и баснословных дивидентов.
Небольшие, крепкие, запачканные типографской краской руки Гаврика держали сырой лист газетной бумаги, на котором как бы магически отпечатались в миниатюре все богатства большого торгово-промышленного города, недоступные для Гаврика и для многих тысяч подобных ему простых рабочих людей.
- Вот, брат! - сказал Гаврик и, заметив в глазах Пети отражение той же мысли о природе человеческого богатства, которая не раз приходила и ему самому при виде газетных объявлений, вывесок и афиш, со вздохом прибавил: Оттиски! - и посмотрел на свои заплатанные парусиновые, не по сезону и не по ноге, туфли. - Ну, а ты как живешь?
- Хорошо, - сказал Петя, опустив глаза.
- Брешешь! - сказал Гаврик.
- Честное благородное!
- А зачем же вы тогда стали давать домашние обеды?
Петя густо покраснел.
- Что? Скажешь - неправда? - настойчиво спросил Гаврик.
- Ну и что ж из этого? - пробормотал Петя.
- Значит, нуждаетесь.
- Мы не нуждаемся.
- Нет, нуждаетесь. У вас не хватает на жизнь.
- Еще чего!
- Брось, Петя! Не пой мне ласточку. Я же знаю, что твоего фатера поперли со службы и вы теперь не имеете на жизнь.
Первый раз Петя услышал правду о положении своей семьи, выраженную так просто и грубо.
- Откуда ты знаешь? - упавшим голосом спросил он.
- А кто этого не знает? Вся Одесса знает. Но ты, Петька, не пугайся. Его не заберут.
- Кого... не заберут?
- Батьку твоего.
- Как... не заберут?.. Что это такое - заберут?
Гаврик знал, что Петя наивен, но не до такой же степени! Гаврик засмеялся:
- Чудак человек, он не знает, что такое "заберут"! "Заберут" - значит посадят.
- Куда посадят?
- В тюрьму! - рассердился Гаврик. - Знаешь, как людей сажают в тюрьму?
Петя посмотрел в серьезные глаза Гаврика, и ему в первый раз стало по-настоящему страшно.
- Но ты не дрейфь, - сказал Гаврик поспешно, - твоего батьку не посадят. Сейчас за Льва Толстого редко кого сажают. Можешь мне поверить... И, приблизив к Пете лицо, прибавил шепотом: - Сейчас почем зря хватают за нелегальщину. За "Рабочую газету" и за "Социал-демократа" хватают. А Лев Толстой - это их уже не интересует.
Петя смотрел на Гаврика, с трудом понимая, что он говорит.
- Э, брат, с тобой разговаривать... - с досадой сказал Гаврик.
Он только было собрался поделиться со своим другом разными интересными новостями - о том, например, что недавно, после многих лет, вернулся из ссылки брат Терентий и опять поступил на работу в железнодорожные мастерские, что вместе с ним возвратился кое-кто из комитетчиков, что "дела идут, контора пишет" и что в типографию Гаврик нанялся не сам по себе, а его туда "впихнули" по знакомству всё те же комитетчики для специальных целей. Гаврик даже чуть было не начал объяснять, в чем заключаются эти цели, но вдруг по лицу Пети увидел, что его друг мало во всем этом разбирается и лучше всего пока помолчать.
- Ну так как же ваши домашние обеды? - спросил он, чтобы переменить разговор. - Есть чудаки, которые ходят к вам обедать?
Петя грустно махнул рукой.
- Понятно, - заметил Гаврик. - Значит, горите?
- Горим, - сказал Петя.
- Что же вы думаете делать?
- Вот, может быть, кто-нибудь комнаты наймет...
- Как? Вы уже и комнаты отдаете?! Так это последнее дело! - И Гаврик сочувственно свистнул.
- Ничего, как-нибудь выкрутимся. Я буду уроки давать, - сказал Петя, делая мужественное лицо.
Он давно уже решил сделаться репетитором и давать уроки отстающим ученикам, но только не знал, как взяться за дело. Правда, репетиторами бывают главным образом студенты или, в крайнем случае, гимназисты старших классов. Но в конце концов возможны исключения. Важно только, чтобы повезло найти ученика.
- Как же ты будешь давать уроки, когда ты, наверно, сам ни черта не знаешь? - со свойственной ему грубой прямотой сказал Гаврик и добродушно ухмыльнулся.
Петя обиделся. Было время, когда он действительно лентяйничал, но теперь он изо всех сил старался учиться как можно лучше.
- Я шутю, - сказал Гаврик и вдруг, осененный счастливой мыслью, быстро спросил: - Слышь, а по латинскому языку можешь учить?
- Спрашиваешь!
- Вот это здорово! - воскликнул Гаврик. - Сколько возьмешь подготовить человека по латинскому за третий класс?
- Как это - сколько?
- Ну, сколько грошей?
- Я не знаю... - смущенно пробормотал Петя. - Другие репетиторы берут по рублю за урок.
- Ну, это ты сильно перебрал. Хватит с тебя и полтинника.
- А что? - спросил Петя.
- Ничего.
Некоторое время Гаврик стоял с опущенной головой, шевеля пальцами, как бы что-то подсчитывая.
- А что? Что? - нетерпеливо повторял Петя.
- Ничего особенного, - сказал Гаврик. - Слушай сюда... - Он взял Петю под руку и, заглядывая сбоку в его лицо, повел по улице.
Гаврик не любил говорить о себе и распространяться относительно своих планов. Жизнь научила его быть скрытным. Поэтому сейчас, решив открыть Пете свою самую заветную мечту, он все-таки еще колебался и некоторое время шел молча.
- Понимаешь, какое дело... - произнес он. - Только дай честное благородное, что никому не скажешь.
- Святой истинный! - воскликнул Петя и по детской привычке быстро, с готовностью перекрестился на купола Пантелеймоновского подворья, синевшие за Куликовым полем.
Гаврик округлил глаза и сказал шепотом:
- Имею думку: сдать экстерном за три класса казенной гимназии. По другим предметам мне разные чудаки помогают, а по латинскому не знаю, что делать.
Это было так неожиданно, что Петя даже остановился:
- Что ты говоришь?!
- То, что ты слышишь.
- Зачем это тебе надо? - невольно вырвалось у Пети.
- А зачем тебе? - сказал Гаврик, с силой нажимая на слово "тебе", и глаза его зло и упрямо заблестели. - Тебе надо, а мне не надо? А может быть, мне это надо еще больше, чем тебе, откуда ты знаешь?
И он уже приготовился рассказать Пете, как вернувшийся из ссылки Терентий сокрушался о том, что мало среди рабочих образованных людей, говорил, что наступает время новых революционных боев, а потом - видимо посоветовавшись кое с кем из комитетчиков - прямо заявил Гаврику, что хочешь не хочешь, а надо экстерном кончать гимназию: сначала сдать за три класса, потом за шесть, а там, смотришь, и на аттестат зрелости. Но ничего этого Гаврик Пете не рассказал.
- Ну как, берешься? - лишь коротко спросил он. - Даю полтинник за урок.
Хотя Петя в первую минуту и растерялся, но все же почувствовал себя весьма польщенным и нежно покраснел от удовольствия.
- Ну что ж... пожалуй, я возьмусь, - сказал он, покашляв. - Только, конечно, не за деньги, а даром.
- Почему это даром? Что я, нищий? Славу богу, зарабатываю. Полтинник за урок, четыре раза в месяц. Итого два дублона. Это для меня не составляет.
- Нет, только даром.
- С какой радости? Бери, чудак! Денежки на земле не валяются. Тем более что вы теперь нуждаетесь. По крайней мере, сможешь кое-что давать тете на базар.
Это подействовало на Петю. Он ясно представил себе, как в один прекрасный день он протягивает тете деньги и равнодушно говорит: "Да, я совсем забыл, тетечка... тут я заработал уроками немного денег, так, пожалуйста, возьмите их. Может быть, они вам пригодятся на базар".
- Ладно, - сказал Петя. - Буду с тобой заниматься. Только имей в виду: станешь лодырничать - тогда до свидания.