Там уже было пепелище, немцы на прощание все сожгли, остался лишь ветряк - бензина, видно, на него не хватило.
Станция пропустила несколько сроков, не выходила с Диксоном на связь и оттуда прилетел самолет. Кирюшкина вывезли, он рассказал все, как было; после войны вернулись из Норвегии пленные, подтвердили...
- Хорош чай, только у тебя и попьешь такого. - Семенов допил, отставил стакан.
- Ты повару скажи, чтоб не жался, мне много чаю нужно.
- Скажу, - кивнул Семенов. - Не скучаешь, дядя Вася?
- Скучает лодырь, которому время девать некуда, - проворчал Кирюшкин. Ночью медведица с двумя огольцами в торосах шастала, не слышал? Ледник с мясом унюхала, ракетами отогнал.
- Ушла?
- Кто ее знает, придет, небось, если тюленя не добудет. Здоровая, метра под два с половиной, не тот несмышленыш, которого Груздев с руки кормил. Вели ребятам карабины пристрелять, не чищено оружие, сплошная ржа. Такая зверюга шутки шутить не будет.
Семенов чуть покраснел - вспомнил, что давно не прикасался к нагану, даже в ствол не заглядывал. За такое Георгий Степаныч шкуру бы спустил.
- Сегодня же прикажу, - пообещал он.
- И повара в одиночку к леднику не пускай, пусть дежурный или твой доктор сопровождает. - Кирюшкин засмеялся. - Ему и карабина не надо, любому зверю голову набок свернет. Не клизмы ему ставить, а в лесоповале бригадирить, очень аккуратная комплекция. Это он на станции Восток Андрея с площадки вытащил?
- Он. Откуда знаешь?
- А оттуда. Андрей, не о пример тебе, не только в праздники отписывался. Я много чего знаю, у Андрюхи времени хватало не забывать стариков.
- Какой ты, дядь Вася, старик.
- Пятьдесят шесть, милый, полярная пенсия давно выслужена. Да, хотел я тебе сказать, насчет моих...
- Недоволен?
- Почему недоволен? Работящие, железо понимают, с дизелем на "ты". Пацаны стоящие - если каждый врозь.
- А вместе?
- Помнишь, Степаныч говорил: "Двум медведям в одной берлоге не ужиться"? Не любят они друг, друга. Не то, чтобы лаются, не было такого, а взгляды подмечал - косые. Причина есть?
- Наверное, есть, только и я не все знаю,
- Уж не ты ли причина?
- Почему так думаешь?
- А потому. Как ты Женьке поулыбаешься, Вениамин злой на весь свет ходит. Ласка не деньги, ты уж ее не экономь, с собой не возьмешь и по завещанию не оставишь.
- По заказу не улыбаешься, дядя Вася. А вообще как они?
- Правду?
- Правду.
- Механик Евгений покрепче, кроме как на дело мозги не тратит. Звезд с неба не хватает, но малый упорный. А у Вениамина полет повыше, он не только в дизеле - в жизни копается. Скажу тебе так: в ученики, пожалуй, взял бы первого, в зятья - второго.
- А в дрейф?
- И того и другого, - без раздумья ответил Кирюшкин. - В горячем деле обоих проверил?
- Я ж тебе рассказывал.
- А ты повтори.
- Обоих.
- Ну?
- Женька без раздумий за мной в пропасть прыгнет.
- Откуда знаешь?
- Он меня с того света вытащил, в пургу. Кровью харкал, месяц потом с воспалением легких лежал, а вытащил. И второй раз, когда Льдину с Беловым искали и я в стропе запутался. Пусть звезд с неба не хватает, зато верю ему, как брату.
- Это хорошо, если веришь. Евгений не заикался мне про те случаи, скромный, тоже хорошо. А Вениамин?
Семенов вздохнул.
- Устал я от него, намаялся за две зимовки.
- И позвал на третью? Не лукавь.
- Никогда не знаешь, чего от него ждать. По теории Степаныча, Филатов гарантирован от простуды, кровь - что твой кипяток! Ни одной зимовки без драки.
- Осокину он врезал по справедливости.
- По справедливости, говоришь? - Семенов провел рукой по горлу. - Вот где она у меня сидит его справедливость! Если б сдержался, не дал волю рукам - и Белка была бы жива и станция бы ходуном не ходила.
Не подумал ведь об этом, смыл, как мушкетер, оскорбление кровью - и в результате слишком высокой она оказалась, плата за справедливость!
- Она никогда не бывает высокой, - возразил Кирюшкин. - Нет такого прейскуранта, Серега. Ты, конечно, прав, Белку не вернешь и что станция ходуном ходит - правда, а не думаешь ли, что в конце концов все склеится и будет покрепче, чем было?
- Вот это поворот! - Семенов с интересом посмотрел на Кирюшкина. - Каким же образом?
- А таким. Считай, что Вениамин вскрыл нарыв - и больному полегчало. Выздоравливает больной, так-то!
Семенов присвистнул.
- Пургу разбудишь, свистун!.. Вчера я был дежурный и таскал ему еду, как официант. Если две недели назад волком смотрел, то вчера - "спасибо, дядя Вася" и на глазах слезы.
- Разжалобил? - усмехнулся Семенов.
- А ты не язви. Я с ним долго говорил, он не конченый. Да погоди рукой махать, я побольше тебя и видел таких и судил! Помнишь Бугримова Петра? Хотя нет, ты его не знал, до тебя дело было. Он мне Машу простить не мог, сам на нее виды имел. Я снарядил упряжку на охоту, а он втихаря из моего карабина обойму вытащил, чтоб я зря съездил. Однако вместо оленей мишка голодный попался, только собаки и выручили. Месяц Петра на бойкоте держали, зато потом какой парень был!
- Не подбивай клинья, дядя Вася. Бугримов одному тебе мстил, а Осокин, это ты сам сказал, всему коллективу в душу плюнул.
- Согласен. И все же подумай, поговори с ребятами и с ним самим. Нет такого подлеца, из которого нельзя было бы сделать человека. Он не весь прогнил, верхушка только чуточку занялась, это я тебе точно говорю. Мучается он, страдает, а из страдания человек может выйти либо навсегда озлобленным, либо очищенным - это не я придумал, так в жизни бывает.
Семенов покачал головой.
- Эх, дядя Вася, очень любим мы сначала казнить, потом миловать, восхищаясь собственной сердобольностью. Только боком нам выходит такая доброта! Ты говоришь: мучается, страдает. А спроси самого себя: страдал бы он, если б не его, а невиновного Филатова осудили на бойкот? Мучился бы угрызениями совести? Не верю я в быстрые раскаяния, дядя Вася, в них больше игры на публику. Да ты пойми, не потому он раскаивается, что Белку убил и на Филатова хотел свалить, а потому, что через месяц полеты начнутся и он боится, что я выгоню его со станции с волчьим билетом!
- Знаю, что хочешь выгнать, - кивнул Кирюшкин, - потому и затеял этот разговор. Выгнать легко: черканул пером по бумаге - и нет человека. Много я таких видел, которые пером биографию человека меняли, только ты вроде другой крови. Подумай, крепко подумай, Сергей.
- Подумаю, - миролюбиво согласился Семенов. - Ты не обижайся, дядя Вася, я ведь тоже не очень уже молодой, всякого повидал. Осокин в Арктике человек случайный, когда-то он обязательно должен был себя показать. На Льдине такой человек особенно опасен, слишком нас здесь мало, раз-два и обчелся. Одного заразит, другого - и кончился коллектив. Так что пока останемся при своих, идет?
Вставая, Семенов увидел на полу листок, поднял его, улыбнулся и с выражением прочитал:
Отец-командир
Ненавидит задир.
А любит: Белова,
Бармина удалого
И помаленьку
Дугина Женьку.
- Вениамин обронил, - с легкой грустью сказал Кирюшкин. - Ты ничего не видел, обещаешь?
- Пусть сочиняет на здоровье, - засмеялся Семенов, - за справедливость бороться времени меньше будет. Чего только обо мне не писали: и анонимки были и "довожу до вашего сведения" с подписью, а вот эпиграмма впервые.
- Он не только эпиграммы, - оживился Кирюшкин. - Ты вот на него ворчишь, а он талант!
- Что ты говоришь? - деланно удивился Семенов.
- А то, что слышишь. - Кирюшкин вытащил из-под нар чемодан, открыл его и достал листок. - Чаевничали мы вечерком, вспомнил я остров Уединения в Карском море, где сразу после войны зимовал, про могилку заброшенную упомянул - кто-то из первых зимовщиков в ней остался, потом гляжу - забился Вениамин в угол и чего-то шепчет.