- Набедокурил в школе?
- Нет,- говорю я,- у меня голова болит.
- Может быть, тебе лимона дать?
Я вымыл только лицо и руки, быстро разделся, и вот я лежу с закрытыми глазами.
Кончился первый день. Вот уже день, как я снова маленький. Сколько пережито за один этот день! Я ведь не все записал - только то, что мне случайно подсказала память, только то, что длилось дольше по времени. Если впечатления хлынут весенним ливнем, разве можно запомнить и описать все дождевые капли? Разве можно подсчитать волны разбушевавшейся в половодье реки?
Я был и эскимосом и собакой, преследовал и убегал от преследователей, был победителем и невинной жертвой случая, артистом и философом,- жизнь моя звучала, как оркестр. И я понимаю, почему ребенок может быть зрелым музыкантом. И когда мы присмотримся внимательнее к его рисункам, прислушаемся к его речи, когда он наконец поверит в себя и заговорит,- мы постигнем его огромную своеобразную ценность. Мы обнаружим в нем поэта, художника, мастера чувства. Это будет. Но мы еще не доросли до этого.
Я совершил сегодня путешествие в страну вечных снегов, обращенный в пса, оскаливал клыки...
Но разве это все? Со мной произошло еще много, много другого.
Когда я играл с Иренкой, кукла была не куклой. Не в кармане пальто она лежала, не под подушкой, а в лесной чаще, в подземелье, в болотных топях, на дне моря...
Я не говорил об этом Иренке, потому что Иренка маленькая, все равно бы не поняла. Это была уже моя собственная игра.
Я забыл добавить, что тогда как раз вошла мама. Мама говорит:
- Отдай ей куклу! Зачем ты ее дразнишь?
- Мы так играем,- отвечаю я.
- Ты, может быть, и играешь, а она злится: на лестнице слышно, как она кричит.
Я забыл рассказать, что в углу подвала мне померещилось что-то белое, вроде человека без головы, в саване. И когда я бежал из подвала, то одно мгновение я не зайца гнал, а убегал от привидения. Это длилось всего секунду, но у меня колотилось сердце, а в глазах мелькнули три черные молнии.
И еще я не рассказал, как мне на уроке хотелось пить. А учитель выйти не позволил.
- Скоро будет звонок, тогда напьешься!
Учитель прав. Но я ребенок, я теперь по-другому меряю время. У меня теперь другие часы, другой календарь. День мой - вечность, которая делится на короткие секунды и долгие столетия. Нет, не десять минут мне хотелось пить!
Я забыл рассказать, что товарищ разрешил мне на перемене поиграть на новой губной гармонике - только попробовать, хорошая ли. Потому что он ее расхваливал, говорил, что она самая лучшая, нержавеющая, прочная. Играл я, наверное, не больше минуты - один разок,- вытер о куртку, отдал. И все.
Вот в том-то и дело, что не все. Потому что если он эту гармонику потеряет, обменяет, продаст или поломает, а у меня через полгода будет своя, и он попросит, то я это буду помнить и тоже позволю ему поиграть. А если бы я ему не дал, он имел бы право сказать:
- Вот ты какой! А я тебе позволял!
Такие услуги не забываешь, если ты честный человек!
Я не упомянул и о том, что пальто у меня длинное, на рост. Оно мне мешало, когда я бегал на перегонки с трамваем. До тех пор пока я не вырасту, оно будет мешать мне всегда, всякий раз, как надену. Опять ае мелочь, и продолжалось это трудно сказать сколько. Полгода, год, вечность?
Еще я не записал, что вдруг я заметил на окне живую муху. Я обрадовался, стащил потихоньку кусок сахару и бросил ей несколько крупинок. Я кормил саму весну. И пусть бы только Иренка или кто другой осмелился ее обидеть!
Я нашел пробку от бутылки. Пригодится. Она у меня тут, рядом с кроватью, в кармане брюк.
Я видел солдата на улице. Я сделал несколько шагов по-военному И отдал честь. Он мне дружески улыбнулся.
Я умывался холодной водой.
Такое ощущение, словно выкупался; холодная вода - мимолетная радость.
Когда я был взрослым, у меня был старый поблекший коврик. Однажды я увидел на витрине магазина точно такой же новый: тот же узор, та же расцветка. И я побрел дальше как-то медленнее, ссутулившись.
Когда я был взрослым, в комнате после долгой зимы вымыли окна. Очень грязные окна. Когда я вернулся домой, я долго стоял у окна и глядел сквозь прозрачное стекло.
Когда я был взрослым, я однажды повстречался со своим дядюшкой, которого давно не видел и совсем позабыл. Идет седенький, на палку опирается. Он меня спрашивает, что слышно.
Я отвечаю:
- Старею, дядюшка. А он:
- Как, уже? А что же мне тогда говорить? Ты еще молокосос. Я обрадовался, что дядюшка жив и что назвал меня по имени. И вдруг до моего лба дотронулась теплая рука. Я вздрогнул. Открываю глаза. Встречаюсь с беспокойным взглядом мамы.
- Ты спишь?
- Нет.
- Тебе не холодно, может, прикрыть? Мамина рука коснулась лица, груди. Я сажусь на кровати:
- Не бойся. Голова у меня совсем не болит.
- Но ведь ты говорил?
- Да так, показалось, наверное.
Я обнимаю ее за шею, заглядываю в глаза. И быстро прячу голову под одеяло. И слышу еще:
- Спи, сынок.
Я снова ребенок, и мама говорит мне "сынок". Снова мне говорят "ты", Снова прозрачные стекла, снова к ковру вернулись прежние, утраченные краски.
У меня снова молодые руки, молодые ноги, молодые кости, молодая кровь, молодое дыхание, молодые слезы и радость - молодая, детская.
Я заснул. Словно после дальнего похода.
Второй день
Ночью выпал снег.
Белым-бело.
Сколько лет я не видел снега. После долгих, долгих лет я снова радуюсь снегу, тому, что все вокруг бело.
И взрослые любят хорошую погоду, но они думают, рассуждают, а мы словно пьем ее! И взрослые любят ясное утро, а нас оно пьянит!
Когда я был взрослым, то, увидев снег, я уже думал о том, что будет слякоть, чувствовал на ногах мокрую обувь, "а хватит ли на зиму угля?" Ну, и радость - она тоже была, но словно присыпанная пеплом, загрязненная, серая. Теперь я чувствую одну только прозрачную, белую, ослепительную радость. Почему? Да просто - снег!
Я иду медленно, осторожно. Мне жалко топтать эту радость. Все кругом искрится, сверкает, сияет, переливается, играет, живет! И во мнетысяча искорок. Словно кто рассыпал по земле и в душе моей алмазный ;. . рошок. Посеял - и вырастут алмазные деревья. Родится сверкающая сказка.
На руку падает белая звездочка. Хорошая, маленькая, родная. Жалко, что она исчезает, словно ее вспугнули. Жалко! Пли дуну - и радуюсь, что ее нет, потому что уже села другая. Открываю рот и ловлю их губами. Чувствую хрустальный холодок снега, чистую холодную белизну.
А когда начнет таять, будут ледяные сосульки. Их можно сбить рукой. Можно подставить рот и ловить падающие капли. Широким взмахом руки сгребаешь сосульки из-под карниза,- они падают и разбиваются с холодным прозрачным звоном.
Настоящая зима и настоящая весна!
Этоне снег, а волшебное царство радужных мыльных пузырей.
Ну, и снежки... Снежки, снежные шарики - озорство, неожиданность .. Мячиков - сколько душе угодно! Не покупаешь, не берешь поиграть, не просишь. Они твои. Бросаешь - снежок мягко ударяет и рассыпается. Ничего, сейчас будет новый. В спину, в рукав, в шапку!.. Ты - в него, он - р. тебя. Смех... И стучит сердце...
Падаешь, отряхиваешься... За шиворот! Бр-р-р, холодно... Хорошо!
Катишь ком. Он облипает снегом, растет. Выбираешь места получше, толкаешь. Ком все больше, больше. Уже не ладонью, а обеими руками, уже чувствуешь: тяжелеет. Поскользнулся - значит, медленней, осторожней. Чей больше? А теперь что, лепить снежную бабу или вскочить на него с разбегу?
Дворники сгребают снег с тротуаров. Скорее на мостовую, где нетронутый снег,- и бредешь по колено в белом пуху...