Лайонел направился к Пиппе, прежде чем ее богатый наряд и дерзкое лицо смогли привлечь внимание посторонних. Сам он не сознавал, что мрачен как туча. Потому что не знал, как оградить ее от бед, и до той первой ночи, когда нес бесчувственное тело женщины мужу, не особенно задумываясь над тем, что творит вместе со своими сообщниками. Тогда он видел только свою цель – разрушить замыслы Филиппа, хотя мог сделать это, только оставаясь доверенным его лицом. Если женщина понесет и родит ребенка, он позаботится о том, чтобы дитя не сыграло той роли, которую предназначали ему Филипп и советники. Мать не имела значения, и с ней следовало поступить в зависимости от обстоятельств. От этого зависело будущее его страны.
Но теперь Лайонел понимал, что переоценил свою( способность отрешиться от ужасной правды, крывшейся за всеми этими деяниями. Держа в объятиях легкое, почти невесомое тело Пиппы, он был вынужден признать свою собственную роль, пусть и стороннего наблюдателя, в насилии над этой женщиной. Она стала для него реальной, и сила ее личности была такой же явной, как и пульс, бившийся на шее под белой кожей.
Он насмотрелся на таких случайных свидетелей, когда сжигали Маргарет, и кричал от тоски и боли при виде их слепого, тупого повиновения установленным церковью законам.
Он больше не позволит ранить Пиппу, хотя понятия не имел, что для этого сделать. Филипп не получит ребенка, это Лайонел может ему обещать. Только для этого нужно спрятать Пиппу в каком-нибудь отдаленном месте, где ее никто не знает. Но для того чтобы получить ее согласие, нужно открыть правду. А этого Лайонел не вынесет.
– О, какое у вас сердитое лицо! – воскликнула Пиппа. – Что-то вас тревожит?
Этот проклятый двор! – пробурчал Лайонел. Настала пора хотя бы обиняками намекнуть на то, что с ней сделали, если, разумеется, он хочет добиться ее полного доверия.
Пиппа пристально всмотрелась в него.
– И что это означает? Мне казалось, что вы верный сторонник нашего двора.
– Внешность может быть обманчива, – заметил он,, предлагая ей руку.
Но Пиппа отступила.
– Тут вы совершенно правы. Но неужели утверждаете, что вы не тот, кем кажетесь?
Улыбка ее исчезла, лицо стало озабоченным. Куда девалась та веселая, светящаяся счастьем женщина, которая стояла перед ним всего минуту назад?!
– Только не в действительно важных вопросах, – объяснил он. – И не в тех, которые могут вас расстроить, Пиппа.
Пиппа, судорожно сглотнув, уставилась на него.
– Одна измена, Лайонел, – это уже едва ли не больше, чем я способна вынести. Вторая меня убьет.
Взмахнув рукой, она отвернулась, чтобы уйти. Но Лайонел схватил ее за руку.
– Клянусь, любимая, что не предам тебя.
– Думаю, ты говоришь правду, – просто ответила она, сама не понимая, почему вот так, сразу, приняла его обет. У нее не было на это причин, а весь ее опыт говорил о том, что это опасно. Но она поверила ему, как верила Робину, Пен или родителям.
Лайонел отвел ее от причала. Червь отвращения к себе вновь принялся точить сердце, хотя по спокойному, улыбающемуся лицу сказать это было невозможно. Но он сдержит слово. И никогда не предаст Пиппу.
Больше не предаст.
– Куда мы идем? Я думала, ты собирался покатать меня на лодке.
– Верно. Но немного подальше есть совсем тихое местечко. У меня страсть к уединению.
Пиппа с ироничной улыбкой слегка наклонила голову. – Я уже успела заметить, мистер Аштон, что душой и сердцем общества вас не назовешь.
– Увы, – скорбно вздохнул он. – У меня нет таланта к светской беседе.
Пиппа только усмехнулась, но ничего не ответила. Он показал ей брешь в своих доспехах, выкованных из холодности и отчужденности.
Так почему он находит этот двор проклятым? Настолько проклятым, что глаза потемнели, рот сурово сжался, а брови сошлись. Очевидно, одолевающие его мысли трудно было посчитать приятными.
Если он не так уж предан Филиппу и Марии, какую же тайную игру ведет? А что, если он и вправду союзник, тайный заговорщик, пособник замыслам возвести на трон Елизавету?
Пиппа так глубоко задумалась, что споткнулась о вылезший из земли древесный корень. Лайонел едва успел поймать ее, и Пиппа вдруг сообразила, что они совсем одни. Не успевшие высохнуть после вчерашнего капли падали с листьев. Одна шлепнулась на переносицу, когда Пиппа подняла глаза к небу.
Она тут же забыла все вопросы. Все сомнения. Остался только этот миг, когда смятая трава под ногами сладко пахла дождем, а солнечный луч пронзал влажные листья над головой и падал на лицо и Лайонел быстро слизал каплю у нее на носу. Потом он завладел ее ртом, и она прижалась к нему, раскрывая губы. Языки столкнулись и сплелись в причудливом танце. Глубокий, страстный поцелуй, от которого затрепетало лоно.
Задыхаясь, они отстранились друг от друга. Лайонел улыбнулся ей.
– Доброе утро, – прошептал он. – Мы совсем забыли об учтивости.
– И вправду, – кивнула она. – Доброе утро, сэр.
Он взял ее за руку и повел по узкой тропинке к тому месту, где деревья расступались и естественный изгиб в речном береге образовывал маленькую бухту. К стволу плакучей ивы была привязана гребная шлюпка.
– Трудно поверить, что дворец всего в нескольких шагах! – поразилась Пиппа. Здесь было так уютно! Кроны ив зеленым балдахином нависали над бухточкой.
– Берег реки укрывает немало тайн, – заметил Лайонел, наклоняясь, чтобы отвязать канат и подтянуть лодчонку к берегу. Потом прыгнул в нее и протянул ей руки: – Сможешь спуститься?
– Конечно.
Она оперлась на него и ловко прыгнула в лодку.
– Вот скоро раздамся, стану неповоротливой и уже не смогу проделать ничего в этом роде.
Лайонел не ответил. Может, посчитал бестактным упоминание о беременности на любовном свидании? Но Пиппа решила, что, поскольку это теперь неотъемлемая часть ее существа, ее нельзя игнорировать.
– Устраивайся поудобнее, – велел Лайонел, показывая на груду шелковых подушек на корме.
– О, любовное гнездышко! – воскликнула Пиппа, опускаясь на подушки и оправляя юбки. – Как мило!
– Ты всегда говоришь что в голову приходит? – поинтересовался Лайонел.
– Обычно, когда чувствую себя в своей тарелке.
Она легла на спину, наблюдая за Лайонелом. Он был одет неприметно, в кожаные шоссы и камзол ремесленника, с белой полотняной рубашкой, расшнурованной у ворота, и без воротничка. Простота костюма шла ему, подчеркивая силу и уверенность движений и по какой-то причине заставляя ее сгорать от предвкушения.
– Мои откровенные речи задевают тебя? – спросила она, расслышав непривычно гортанные нотки в его голосе.
– Ни в малейшей степени. Я рад, что ты достаточно освоилась в моем обществе, чтобы быть собой, – заверил он и, блеснув глазами, добавил: – Кроме того, это действительно любовное гнездышко.
Пальцы ног Пиппы сами собой подогнулись от восторга. Слегка ерзая на шелковой постели, она прошептала:
– Почему обязательно нужно куда-то плыть? Почему мы не можем остаться здесь?
Лайонел, немного подумав, снова привязал лодку.
– Вполне можно обойтись без лишнего труда, – решил он.
– Ты имеешь в виду греблю? – осведомилась Пиппа с деланно невинной улыбкой.
– А есть еще какие-то?
Он лег рядом и расстегнул застежку ее плаща. Темная ткань соскользнула с плеч, и Лайонел провел пальцем по ее шее, до крошечной раковинки уха.
Она повернулась на бок, лицом к нему, гладя по лицу, словно пытаясь изучить каждый контур, каждую черту. Потом, подавшись вперед, стала целовать его веки, пощекотала ресницами, как крыльями бабочки.