Каждая утраченная иллюзия укорачивает наши кишки на один сантиметр. А раз я не знаю, сколько у меня метров кишок, то не стоит их терять. Хотя бы потому, что без них нам нечем будет срать. – Употребив такое неожиданное выражение, уроженец Сан-Паулу сразу же посмотрел на Жоакина.
Чувства Жоакина, задубевшие от коровьего навоза, выдержали этот наскок собеседника, который заговорил на крестьянском языке лишь для того, чтобы убедить его, будто они одного поля ягода.
Архитектор, однако, не хотел отступать и решил не сдавать позиции.
– Но, с другой стороны, иллюзия помогает нам жить. Это искушение, имеющее определенную цену, которую я, например, согласен заплатить. Поверьте мне, чем больше обмана и лжи я возведу на городской площади Триндаде, тем лучше будет для нас всех, в том числе и для вас.
Высказав эту мысль, выходец из Сан-Паулу снова вперил в Жоакина оценивающий взгляд. У этого крестьянина на спине панцирь, как у черепахи. И на нем отметины тысячелетней борьбы за существование, а что у него внутри – не видно.
Жоакин вытащил из кармана табачный лист. Прежде чем покрошить его ножом на столе, понюхал, заметив тем временем, что этот чужак словно прирос к стулу и вовсе не смотрит на стенные часы, висящие над комодом в стиле штата Минас-Жерайс. Стрелки двигались как обычно.
Наконец Бандейранте встал и посмотрел на хозяина сверху вниз. Жоакин забеспокоился: не хватало еще, чтобы в его собственном доме посторонний человек навязывал ему свою режиссуру.
– Вам известно, что Фернан Паэс Леме приказал убить собственного сына? – спросил уроженец Сан-Паулу с задумчивым видом, точно говорил об одном из своих предков.
– За что? – испугался Жоакин.
– Из-за драгоценных камней. Ему пришлось выбирать между изумрудами и сыном, – ответил архитектор с сожалением в голосе.
Жоакин попросил разрешения пройти, так как посетитель стоял перед ним. Бандейранте с утонченной изысканностью выполнил его просьбу, как будто это он был хозяином дома, и Жоакину пришлось его поблагодарить.
Подойдя к окну, Жоакин глубоко вздохнул. Это его приободрило, и он тотчас обернулся. Бросил взгляд на групповую фотографию, висевшую на стене: дети и племянники в праздничных одеждах по случаю крестин. Увидев родичей, содрогнулся, представив себе, что роковая сила вдруг заставляет направить кинжал в грудь члена своей семьи. Ему почудилось, будто он видит кровь на пыльном полу.
Тень Фернана Паэса Леме не давала Жоакину покоя. Он не слыхал о таком диком случае в истории Бразилии. По его мнению, подобные ужасы могли иметь место только в соседних странах, свирепые жители которых готовы были вырезать целые семьи. В то же время упоминание об этом эпизоде показывало хитрость архитектора: наверняка он выдумал эту историю, чтобы Жоакин не гордился тем, что он в своем доме и в любой момент может выставить непрошеного гостя за дверь.
Жоакин взял нож и нарезал табаку. Высыпал щепоть на папиросную бумагу, уверенными движениями свернул самокрутку. Высунув язык, нанес тонкую полоску слюны на край бумаги, положил самокрутку на край стола и вздохнул с облегчением.
– Наверно, нелегко было этому самому Фернану, а? – И посмотрел на чужака так, словно видел его в первый раз.
Голос Жоакина звучал мягко, будто он был исполнен дружелюбия, но гостя это не обмануло. Ему надлежало быстро ответить выпадом на выпад хитрого фазендейро.
Жоакин был уверен, что собеседника ждет поражение, и решил великодушно уделить ему еще несколько минут, чтобы утихомирить его красноречие и вызвать на лице выражение крайнего разочарования, неизгладимое, словно клеймо. Вот таким побежденным чужак и покинет Триндаде.
Собеседники смотрели друг на друга с подозрением и в то же время как-то торжественно и не заметили, как в столовую вошла Магнолия.
– Ах, я и не знала, что у нас гость! – И она поставила поднос на стол, не посмотрев на посетителя.
Ее приход разрядил создавшуюся напряженность. Жоакин сердито махнул жене рукой, чтобы она исчезла; но та, не обращая внимания на мужа, разглядывала гостя. Никак она не ожидала увидеть такого человека в своей бедно обставленной столовой. Тут же смутилась, и движения ее обрели кошачью гибкость, стали грациозными.
Жоакин заметил эту перемену и особую торжественность, какая была бы уместна лишь в обращении к членам императорской семьи в Петрополисе [7] .
– Не напускай на себя важность, Магнолия, – сказал он без всяких церемоний. – Этот житель Сан-Паулу такой же простой человек, как и мы. Он пришел в Триндаде, ведя в поводу навьюченного деньгами осла. – И с притворной сердечностью обратился к посетителю: – Верно, что вы решили извести свои деньги по примеру амазонских старателей, которые раскуривали сигары мильрейсовыми [8] ассигнациями.
Архитектор, объект насмешки Жоакина, представившись Магнолии как Антунес, почувствовал облегчение. Появление женщины изменило неблагоприятную для него обстановку. Из чувства благодарности он начал расточать любезности. Особенно в адрес Жоакина.
– Вы – единственный в Триндаде человек, обладающий чувством реальности. Воображаю, как трудно засыпать с таким чувством в душе. Не правда ли, сеу Жоакин, вы страдаете, оттого что вы такой реалист?
Речь гостя, которого Жоакин считал демоном зла, очаровала Магнолию. Несмотря на все свое богатство, этот человек смиренно сидит в столовой таких простых людей, как они, и не выказывает никакой гордости! Напротив, просит Жоакина извинить его за беспокойство, которое он, возможно, ненароком причинил.
Жоакин пытался перебить архитектора, но Антунес поспешил разразиться другой речью, такой же чарующей:
– Что до меня, я оказался на другом берегу по отношению к реальности, гляжу на нее со стороны, но не вхожу в нее. Вот почему мне необходимо обращаться к таким рассудительным и мужественным людям, как вы, сеу Жоакин.
Не дав Жоакину опомниться от испуга, он обратился к Магнолии:
– Сеньора Алвес, вы позволите мне подойти к вам для приветствия?
Это была фраза из светского ритуала, ибо, не спросив на то разрешения Жоакина, гость не только пожал руку Магнолии, но и склонился перед ней в таком поклоне, какого в Триндаде никто еще не видал.
Этот его поступок тотчас напомнил Магнолии фильмы, в которых Джанет Мак-Доналд и Нельсон Эдди в страстных сценах не скрывали свою любовь, хоть она и была отмечена грехом. Они вызывали слезы у Магнолии, так что Жоакину приходилось, пользуясь темнотой зала, толкать ее локтем, чтоб она на людях не ставила под сомнение свою честность. Как это его жена могла растрогаться чувствами любовников, нарушающих общественную мораль? И как-то раз, вернувшись домой, Жоакин упрекнул Магнолию в этом.
Но та в ответ бросила ему:
– Вместо того чтобы сердиться, почему бы тебе не взять с них пример? Разве ты не видишь, что у нас, в Триндаде, нет таких мужчин, которые оказывали бы своим женам заслуженное уважение?
И вот наконец-то мечта Магнолии осуществилась на глазах у мужа. Этот чужак не боялся показывать на людях свое восхищение женщинами, которые при всей видимой слабости несли в себе дух греческой трагедии.
Мельком глянула она на мужа, но тот все еще не мог опомниться: по его понятиям, непрошеный гость чествовал жену как святую, только что канонизированную Римом. И тем самым исполнил желание Магнолии, высказанное однажды в постели после исполнения супружеского долга.
И Магнолия решительно подошла к чужеземцу. Похвалила его наряд для верховой езды, тут же пригласила к столу.
– Сейчас время обедать. Надеемся, вы пообедаете с нами.