Рука ее непроизвольно заработала еще проворнее.
Несомненно, Сьюзи должна была занять доминирующее положение — сверху, чтобы контролировать темп и ритм соития. Упершись руками в подушку по обеим сторонам от взлохмаченной головы Майкла и почти касаясь грудями его лица, она поначалу двигала бы торсом неторопливо, поводя бедрами и чувственно постанывая. Майкл наверняка сначала лишь наблюдал бы ее действия, позволяя ей навязывать ему свою волю. Он лежал бы спокойно, вытянув ноги, и смотрел на ее искаженное гримасой сладострастия лицо, исподволь заражаясь ее необыкновенной чувственностью. Но многоопытная Сьюзи без особого труда могла вывести его из равновесия и заставить действовать с ней в унисон. Вначале как бы нехотя, затем — с нарастающим энтузиазмом он стал бы тоже работать торсом, норовя вогнать свой пест поглубже в ее лоно. И наконец его терпение лопалось, и он уже вцеплялся обеими руками в ее груди и начинал едва ли не подпрыгивать на кровати вместе со Сьюзи. Монике ни разу не удалось довести его до безумия, но Сьюзи — это совсем другое дело, ей это удалось. Она сумела подчинить себе этого холодного себялюбца и заставила его лезть из кожи вон, чтобы удовлетворить ее плоть.
— Не вздумай кончить раньше времени, негодник! — приговаривала, вероятно, она, вцепляясь рукой в его волосы и ерзая на его распаленных чреслах.
Он взвизгивал от боли, но в его глазах вспыхивали искорки звериной страсти.
— Только посмей ослушаться меня! — шипела Сьюзи, ускоряя свои телодвижения.
Внезапно она выпрямлялась, отпустив его волосы, и принималась теребить свои торчащие соски, щипать их и легонько подергивать, зажав двумя пальчиками.
— О Боже! Да, да, да! — рычала она, как тигрица, пронзенная, словно копьем охотника, невероятным оргазмом. И, запрокинув голову, содрогалась в божественном наслаждении до тех пор, пока не успокаивалась.
Внезапно Моника хрипло вскрикнула, испытав неописуемое наслаждение, и затрепетала так, что вода пришла в волнение и стала выплескиваться из ванны. Шумно вздохнув, она расслабилась и некоторое время лежала спокойно, блаженно закрыв глаза и приводя в порядок мысли. Мыльные пузыри с едва слышимым шипением лопались на пенной поверхности, подобно всем прежним мечтам и надеждам Моники.
Было уже начало двенадцатого, Монику разморило после горячей ванны и мастурбации и клонило в сон. И хотя она и проспала до этого несколько часов, она с удовольствием снова легла в постель. День выдался трудным, но Моника сумела побороть желание позвонить Майклу и теперь имела все основания быть довольной собой. У нее не возникло иллюзий в отношении возможности наладить отношения с ним, все было навсегда кончено. Более того, ей не хотелось ни с кем заводить новый роман.
Она приготовила себе какао с молоком, надела любимую ночную рубашку и взяла с полочки томик Агаты Кристи. На душе у нее стало легко и спокойно. И все же мрачные мысли тихой сапой закрадывались ей в голову: как забрать из квартиры Майкла свои вещи, что сказать матери и их с Майклом общим приятелям. Мама наверняка отпустит какое-нибудь колкое замечание и снова испортит ей настроение, подруги начнут сплетничать. Моника болезненно поморщилась, ей сейчас совершенно не нужны были дополнительные неприятности. Боже, за что ей все эти напасти? В чем она-то виновата?
Моника заставила себя сосредоточиться на чтении и читала до тех пор, пока не отяжелели веки. Тогда она отложила книжку на столик, выключила свет, повернулась на бок и погрузилась в мирный сон, который продлился до десяти часов следующего утра.
* * *
Несколько последовавших за этим дней Моника пребывала в переменчивом, крайне неустойчивом расположении духа.
Настроение ее колебалось от безмятежного и благодушного до мрачного и пасмурного. Ей то становилось весело, то хотелось плакать. Особенно трудной была для нее первая после разрыва встреча с Майклом. Она все-таки позвонила ему сама спустя три дня, чтобы условиться о времени, когда она сможет забрать свои пожитки, и внезапно разрыдалась в телефонную трубку. Он отнесся к этому нервному срыву со сдержанным сочувствием, что привело Монику в ярость. Она наговорила ему уйму гадостей, от которых хотела воздержаться, и впала в депрессию, положив телефонную трубку. Ну почему он даже теперь ведет себя так, словно бы беда постигла одну ее? Разве нельзя было подыскать несколько уместных слов, свидетельствующих, что и он расстроен случившимся? Ведь, в конце-концов, это их общая трагедия!
Впрочем, сказала себе Моника, когда слегка успокоилась, он всегда был черствым сухарем. Так что нелепо надеяться, что с ним произойдет удивительная метаморфоза и он превратится в отзывчивого и чуткого человека. Они и прежде никогда до конца не понимали друг друга, а Майкл был достаточно умен, чтобы не позволять ей манипулировать им. На бытовом уровне им всегда удавалось приходить к согласию, да и крупных ссор у них никогда не возникало, просто потому, что их души так и не сроднились. Майкл не проявлял интереса к серьезным проблемам, волновавшим Монику, особенно чисто женским, поэтому ей приходилось уповать на моральную поддержку и советы подруг.
Их встреча, происходившая в его квартире, была короткой и малоприятной. Поскольку оба осознавали бессмысленность разговора на общие темы, они практически молчали, пока Моника собирала свои вещи и складывала их в сумку. Домой она вернулась в слезах, но с таким чувством, словно гора свалилась у нее с плеч.
На протяжении двух недель Моника проводила вечера сидя у телевизора либо встречаясь с подругами. Поначалу одиночество тяготило ее, но постепенно выяснилось, что свобода имеет множество своих тайных прелестей: можно было смотреть именно тот видеофильм, который хотелось посмотреть ей, надевать свою любимую одежду, планировать по собственному усмотрению свободное время. Порой на нее наваливалась грусть, вызванная воспоминаниями о Майкле, однако в целом все было нормально.
Труднее было объяснить ситуацию родным и знакомым. Как и предполагала Моника, матушка восприняла известие о ее разрыве с Майклом как общесемейную трагедию. Она не преминула упрекнуть, пусть и экивоками, Монику в том, что та сознательно устранилась от своих обязанностей подарить ей внуков. «Слава Богу, что у твоей младшей сестры все хорошо!» — с тяжелым вздохом промолвила она и сделала скорбное лицо. Монике же оставалось лишь утешиться тем соображением, что все родители так устроены. Просто нужно смириться с их бестактностью, помня о том, что они все равно любят своих детей и в трудный момент готовы прийти им на помощь.
Подруги, имевшие любовников, выражали Монике «искреннее» сочувствие. Но порой на их физиономиях возникало такое выражение, словно бы она рассказывает им о том, что недавно побывала на вечеринке с участием девиц легкого поведения. Одинокие же подруги от всей души утешали ее и убеждали, что нет ничего прекраснее свободы. Однако после встречи с ними у Моники зародилось подозрение, что в душе они ей давно завидовали и теперь, когда ее бросил Майкл, просто злорадствуют.
Разумеется, были и приятные исключения: самые близкие друзья встали на ее сторону не из показной солидарности, а следуя своим убеждениям. Самой надежной ее сторонницей была, разумеется, школьная подруга Джилл, знавшая Монику лучше, чем кто-либо другой. Она обладала способностью выслушивать сетования Моники на свои напасти, не навязывая своих советов, а просто давая ей возможность выговориться.