Не ответив на приветствие, не подав руки отцу, Пилихин повернулся ко мне. Я поклонился и сказал:
- Здравствуйте, Михаил Артемьевич!
- Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?
Я промолчал.
- Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.
- Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, - сказал отец.
- Грамоте обучен?
Отец показал мой похвальный лист.
- Молодец! - сказал дядя, а затем, повернув голову к двери, крикнул:
- Эй, вы, оболтусы, идите сюда!
Из комнаты вышли его сыновья Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные ребята, а затем и сама хозяйка.
- Вот смотрите, башибузуки, как надо учиться, - сказал Дядя, показывая им мой похвальный лист, -- а вы все на тройках катаетесь.
Обратившись наконец к отцу, он сказал:
- Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына.
Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом поеду в Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот он и привезет его ко мне.
На том мы и расстались.
Я был очень рад, что поживу в деревне еще неделю.
- Ну, как вас встретил мой братец? - спросила мать.
- Известно, как нашего брата встречают хозяева.
- А чайком не угостил?
- Он даже не предложил нам сесть с дороги, - ответил отец. - Он сидел, а мы стояли, как солдаты. - И зло добавил: - Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в трактир и выпьем за свой трудовой пятачок.
Мать сунула мне баранку, и мы зашагали к трактиру...
Сборы в Москву были недолгими. Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.
- Ну, сынок, с Богом! - сказала мать и, не выдержав, горько заплакала, прижав меня к себе.
Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался.
До Черной Грязи мы с матерью шли пешком. По этой дороге я раньше ходил в школу и в лес за ягодами и грибами.
- Помнишь, мать, как вот на этой полоске, около трех дубов, когда мы с тобой жали, я разрезал себе мизинец?
- Помню, сынок. Матери всегда помнят о том, что было с их детьми. Плохо поступают дети, когда они забывают своих матерей.
- Со мной, мать, этого не случится! - твердо сказал я.
Когда мы с дядей Сергеем сели в поезд, полил проливной дождь. В вагоне стало темно. Одна сальная свечка едва освещала узкий проход вагона третьего класса. Поезд тронулся, за окном замелькали темные очертания лесов и огоньки далеких деревень.
Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление. Проехали станцию Балабанове. Вдруг вдали показались какие-то ярко освещенные многоэтажные здания.
- Дядя, что это за город? - спросил я у пожилого мужчины, стоявшего у окна вагона.
- Это не город, паренек. Это нарофоминская ткацкая фабрика Саввы Морозова. На этой фабрике я проработал 15 лет, - грустно сказал он, - а вот теперь не работаю.
- Почему? - спросил я.
- Долго рассказывать... здесь я похоронил жену и дочь.
Я видел, как он побледнел и на минуту закрыл глаза.
- Каждый раз, проезжая мимо проклятой фабрики, не могу спокойно смотреть на это чудовище, поглотившее моих близких...
Он вдруг отошел от окна, сел в темный угол вагона и закурил, а я продолжал смотреть в сторону "чудовища", которое "глотает" людей, но не решался спросить, как это происходит.
В Москву мы приехали на рассвете. Ехали более четырех часов. Сейчас это расстояние поезд проходит за час с небольшим. Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.
- Ты рот не разевай, - сказал мой провожатый. - Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать.
Наконец мы выбрались на привокзальную площадь.
Возле трактира, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками, пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли подкрепиться за недорогую цену. Идти к хозяину было еще рано, и мы решили отправиться в трактир. Около трактира стояли лужи воды и грязи, на тротуаре и прямо на земле примостились пьяные оборванцы. В трактире громко играла музыка, я узнал мелодию знакомой песни "Шумел, горел пожар московский". Некоторые посетители, успев подвыпить, нестройно подтягивали.
Выйдя из трактира, мы отправились на Большую Дорогомиловскую улицу и стали ждать конку. Тогда еще по этой улице не ходил трамвай, он вообще только что появился в Москве. При посадке на конку, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по лесенке мужчина нечаянно сильно задел меня каблуком по носу. Из носа пошла кровь.
- Говорил тебе, смотри в оба! - сердито прикрикнул дядя Сергей.
А дядька сунул мне кусок тряпки и спросил:
- Из деревни, что ли? В Москве надо смотреть выше носа, - добавил он.
Вокзальная площадь и окрестные улицы не произвели на меня особого впечатления. Домишки тут были маленькие, деревянные, облезлые. Дорогомиловская улица грязная, мостовая с большими выбоинами, много пьяных, большинство людей плохо одеты.
Но по мере приближения к центру вид города все больше менялся: появлялись большие дома, нарядные магазины, лихие рысаки. Я был как в тумане, плохо соображал и был как-то подавлен. Я никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, извозчиков в колясках с надутыми шинами, или, как их звали, "лихачей", мчавшихся с большой скоростью на красавцах орловских рысаках. Не видел я никогда и такого скопления людей на улицах. Все это поражало воображение, и я молчал, рассеянно слушая своего провожатого.
Мы повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.
- Вот дом, где ты будешь жить, - сказал мне дядя Сергей, - а во дворе помещается мастерская, там будешь работать. - Парадный вход в квартиру с Камергерского переулка, но мастера и мальчики ходят только с черного хода, со двора. Запоминай хорошенько, - продолжал он, - вот Кузнецкий мост, здесь находятся самые лучшие магазины Москвы. Вот это театр Зимина, но там рабочие не бывают. Прямо и направо Охотный ряд, где торгуют зеленью, дичью, мясом и рыбой. Туда ты будешь бегать за покупками для хозяйки.
Пройдя большой двор, мы подошли к работавшим здесь людям, поздоровались с мастерами, которых дядя Сергей уважительно называл по имени и отчеству.
- Вот, - сказал он, - привез из деревни вам в ученье нового мальчика.
- Мал больно, - заметил кто-то, - не мешало бы ему немного подрасти.
- Сколько тебе лет, парень? - спросил высокий человек.
- Двенадцать.
- Ладно, пусть мал ростом, зато у него плечи широкие, - сказал, улыбаясь, высокий.
- Ничего, будет хорошим скорняком, - ласково добавил мастер-старичок.
Это был Федор Иванович Колесов, самый справедливый, как я потом убедился, опытный и авторитетный из всех мастеров.
Отведя меня в сторону, дядя Сергей стал называть по имени каждого мастера и мальчика и рассказывать о них.
Я хорошо запомнил братьев Мишиных.
- Старший брат - хороший мастер, но здорово пьет, - говорил дядя Сергей, а вот этот, младший, очень жаден до денег. Говорят, что он завтракает, обедает и ужинает всего лишь на десять копеек. Все о своем собственном деле мечтает. А это вот Михаил, он частенько пьет запоем. После получки два-три дня пьет беспробудно. Способен пропить последнюю рубашку и штаны, но мастер - золотые руки. Вот, - дядя Сергей показал на высокого мальчика, - это старший мальчик, твой непосредственный начальник, зовут его Кузьмой. Через год он будет мастером.