Судя по раздавшимся за ней звукам, этот псих или предатель - уж не знаю, кем был ворвавшийся к нам солдат - перезаряжал винтовку. Значит, он собирался снова стрелять. Я схватил свою винтовку, перекатился немного в сторону, чтобы укрыться за оказавшимся здесь ящиком, и приготовился дать отпор.
Почему-то именно в тот момент я остро ощутил, как неприятно, когда голые ноги лежат на замерзшей соломе.
Перепуганные солдаты распластались рядом, некоторые старались спрятаться за меня. Один из них крикнул: "Ладно, мы сдаемся!" - но я велел ему заткнуться. Дверь слегка приоткрылась. Зачем? Чтобы в образовавшуюся щель протиснуть дуло винтовки? Не знаю, да к тому же еще было очень плохо видно. Помню, что я нажал на спуск, но выстрела не последовало. К сожалению, такое часто случается с военными трофеями. Но сейчас момент был уж очень неподходящий. Я быстро перезарядил винтовку и стал ждать. Снаружи послышался какой-то шум. Внезапно дверь снова распахнулась. На этот раз оружие меня не подвело. Я хотел выстрелить мимо нападавшего, чтобы заставить его сдаться. У меня не было сомнений, что этот парень стрелял в нас несколько минут назад.
Но человек дернулся в сторону, и пуля попала ему в спину. Он со стоном упал. Взглянув на его лицо, я понял, что он явно не в себе. К несчастью, слишком у многих солдат в адских условиях первым не выдерживал рассудок.
Мы осторожно подняли раненого и перенесли его в лазарет, где находились в тот момент несколько итальянских и немецких солдат, причем вполне здоровых. За нами медленно плелся солдат, которого ранил наш нападавший. Пуля попала бедолаге в голову. Его лицо было залито кровью.
Раненный в спину солдат все время судорожно сжимал мою руку и, как заведенный, повторял: "Не оставляйте меня, signоr tenente, прошу вас, не оставляйте!" Я спросил, он ли стрелял в нас, и если да, то почему, но он не ответил.
Я послал за доктором, но его не смогли найти.
Раненного в спину снова подняли и потащили в расположенный неподалеку немецкий лазарет.
Мы довольно долго спорили с немецким доктором, совершенно не понимая друг друга, в итоге нашего раненого наспех перевязали, даже не обработав при этом рану. Немец сообщил, что у него нет никаких дезинфицирующих препаратов. На второго раненого немец демонстративно отказался даже смотреть.
Нам оставалось только удалиться восвояси.
* * *
Было совсем темно. От усталости я валился с ног. Но ужасный день еще не закончился.
В единственной теплой комнатке в итальянском лазарете стояла одна кровать. Я собирался положить на нее раненого. Но когда мы вошли, оказалось, что спальное место занято двумя или тремя немецкими солдатами. Я вежливо попросил их освободить кровать для раненого. Реакции не последовало. Я повысил голос. Эффект - тот же.
Тогда я схватил одного из них за руку, сдернул его с кровати, рывком поставил на ноги и оттолкнул к стене. Немец молчал. Я попытался проделать то же самое с другим лежебокой, но тот оказался значительно менее покладистым. Он сорвал с пояса гранату и весьма выразительно продемонстрировал, как бросает ее прямо мне в голову. Остальные немцы, находящиеся в помещении, схватились за оружие. У меня в руках появился пистолет.
Несколько мгновений никто не шевелился. Итальянцы трусливо попятились к выходу. Лишь один из них остался рядом со мной. Он лихорадочно шептал мне на ухо, что я не знаю, какими чудовищами могут быть немцы, и молил не связываться с ними.
Мне чудом удалось выйти из безнадежного положения живым. Ничего другого не придумав, я воскликнул на ломаном русском языке:
- Я - офицер и джентльмен! И не стану марать руки! Я буду говорить с вашими офицерами!
Похоже, они поняли только слово джентльмен, которое и произвело на них впечатление.