дрожа за Париж,
последним на Марне
ядром отбивается Жоффр…
Читал Хивинский отменно. Легкий акцент, скользивший в его обычной речи, пропадал без следа, слова падали четкие, совершенные, изысканно-холодные. Форма примиряла с содержанием. Даже полковник Мионковский, приходивший в ужас от одного упоминания «современных», слушал внимательно, не пропуская и звука. Густые брови сдвинулись к переносице, огромная ладонь уютно устроилась в седой бороде…
– В телеграфах надрывались машины Морзе.
Орали городам об юных они.
Где-то на Ваганькове могильщик заерзал.
Двинулись факельщики в хмуром Мюнхене…
Показалось, что я ослышался. Это что, Маяковский? Писалось три года назад, сейчас – январь 1918-го, факельщики двинутся по мюнхенским улицам только через несколько лет. Их главный пока даже не подозревает о грядущих «факельцугах», задыхаясь от иприта где-то на Западном фронте…
Поэт! Опасные они люди, поэты.
– Теперь и мне на запад!
Буду идти и идти там,
пока не оплачут твои глаза
под рубрикой «убитые»
набранного петитом…
Нам пока не идти на запад. Там – войска Антонова-Овсеенко, там черноморские моряки, высадившиеся на побережье Азовского моря. На север тоже нет хода, на севере Сиверс и его балтийцы, прочно занявшие Каменноугольный бассейн. На востоке – заснеженная степь до самого Царицына, где собирает войска будущий диктатор Северного Кавказа Автономов.
Можно только на юг. Но там нас не слишком ждут. Для «максималистов», будущих «красных», мы – «кадеты». Для тех, кто на юге, для Войска Донского и Алексеевской организации мы…
И в самом деле, кто мы для них?
– Ну, не понимаю, господа! – лапища Мионковского оставила в покое бороду, скользнула по расстегнутому тулупу. – Зачем так уродовать слова? Конечно, когда-то и Надсон казался чем-то из ряда вон, но такое… Нет, нет, не мое!
Бой позади – внезапный, короткий, почти бескровный. Красногвардейский отряд предпочел сдаться, услышав лихое гиканье нашей импровизированной конницы. Хивинский все-таки молодец.
– Ну, тогда вам, Леопольд Феоктистович, Ломоносова должно читать, – меланхолично парировал поручик. – Вот-с, обратитесь к Николаю Федоровичу, он, как и вы, истинный ретроград.
Интересно, как там дела у фольклориста Згривца? Сил у него побольше, но и противник серьезнее – красные казаки Подтёлкова. Зато у штабс-капитана – бронеплощадка, страшная и ужасная «Сюзанна ждет!» Поэтому я и рискнул, взял с собой батарею вместе с Мионковским, нашим Рere Noёl.
– Что? – наконец, сообразил я. – Ломоносова? «Борода предорогая, жаль, что ты не крещена…»?
Леопольд Феоктистович смущенно заерзал. За седую бороду его и прозвали Рождественским Дедом. За нее – и за то, что в отряд он пришел аккурат в сочельник, причем с большим и тяжелым мешком.
В мешке была тщательно проложенная ветошью артиллерийская оптика. Подарок пожилого отставника, помнившего еще Шипку и Шейново, оказался очень к месту.
Я поглядел в белое, затянутое льдом окошко. На войне – перерыв, до утра можно не спешить. Хоть Маяковского читай, хоть Ломоносова, хоть Андрея Вознесенского. Всяческие «янки» при дворе осчастливленных ими Артуров предпочитали Высоцкого, но гитары в хате не оказалось, да и отвыкли мои пальцы от «трех аккордов».
Ладно…
– Тоже современное, – объявил я. – Современней некуда.
…Только через девять лет напишут.
– Зато почти про нас с вами. Даже погода соответствует.
Я вновь покосился на заледенелое окно. Партизанить в зимней степи – тот еще бал-маскарад. А впереди – февраль, страшный месяц «Доживи до весны»…
– Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.
Рельсы разворочены, мать честна!
Поперек дороги лежит сосна.
Дозоры – в норы, связь – за бугры, —
То ли человек шуршит, то ли рысь…
В будущем Ледяном походе корниловцы станут шарахаться от железных дорог, переходя их с боем, словно партизаны Ковпака. Мы поступали наоборот. Угля и паровозов у Каменноугольном бассейне хватало с избытком, а бесконечная паутина «железки» позволяла без особого труда исчезать на целые недели – как бы ни надрывались в телеграфах машины Морзе – появляясь там, где нас не ждали.
Приходилось думать и о будущем. Конница у нас уже была, немного, конечно, всего три десятка сабель…
– Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила!
Ты прости, прости, прощай!
Прощевай пока,
А покуда обещай
Не беречь бока.
Не ныть, не болеть,
Никого не жалеть,
Пулеметные дорожки расстеливать,
Беляков у сосны расстреливать…
А еще мы начали устанавливать трофейные «максимы» на обычные сани. Выходило недурственно. По первой весенней траве побегут и рессорные тачанки-ростовчанки – пулеметные дорожки расстеливать.
– Отменно, – констатировал поклонник кубо-футуризма. – Только… Николай Федорович, беляки – это зайцы? Или… Мы?
* * *
А еще он… А еще я временами начинал поглядывать на мир за стеклом с определенным сомнением. Не факт существования беспокоил – вот он факт, тронь рукой, не вселенские непостижимые законы, Эверетт с ними со всеми. Мир, маленький и совершенный, внезапно оборачивался чем-то слишком знакомым, до тошноты привычным. А сомневался я в том, стоило ли вообще огород городить, если и в этой Вселенной приходилось упираться лбом даже не в воспетую классиками «историческую необходимость», а в нечто более ординарное, зато куда как конкретное. Скажем, данный китель цвета хаки…
…"Морозовской" первосортной диагонали, хорошо пригнанный, пахнущий утюгом и одеколоном. Серебряные погоны с двумя просветами, светлые аксельбанты, на правой стороне – знак Академии Генерального штаба. Еще выше – красный Владимир, правда, без мечей.
Великолепие несколько портили штаны. Не брюки, а именно они, в полоску и чуть коротковатые. По-видимому, по этой причине Китель пытался прятать ноги под стол.
– Господин… а-а-а… Кайгородов, а имеются ли у вас документы, удостоверяющие вашу службу в… а-а-а… Российской императорской армии?
В руке Китель вертел ножик для разрезания страниц. Привычное оружие!
– Не имеется, – честно признался я. – В Императорской – не служил. Но сейчас речь не обо мне…
Интересно, какого идиота во время войны не заинтересует отряд в триста штыков с бронеплощадкой и батареей пехотных 7,62-миллиметровых орудий? А вот поди ж ты!
– Отчего же не о вас, господин… а-а-а… Кайгородов? Вы изволили прийти в вербовочное бюро Алексеевской организации, значит, речь идет прежде всего о вас… Кстати, могу сообщить по секрету, что отныне мы именуемся Добровольческой армией.
Я лишь вздохнул. Вот спасибо, поделился! Даже если бы я не читал школьный учебник, об этом «секрете» уже раззвонила утренняя «Донская волна». Не только о нем, конечно. Приезд генерала Корнилова в Новочеркасск, предстоящий перевод штаба «добровольцев» в Ростов… Легко работается местным Штирлицам!
Пока штаб еще здесь – Новочеркасск, столица Войска Донского, улица Барочная, воспетая и прославленная в сотнях мемуаров. Я тоже сунулся в обитель будущих первопоходников – чтобы наткнуться на Китель.
– Видите ли, господин Кайгородов…
– А-а-а… – подсказал я.
Ноги в полосатых штанинах нервно задергались.
– …У нас очень строгий отбор. Очень, очень строгий… А-а-а… Если бы вы – или чины вашего, как вы утверждаете, отряда Зуавов, имели бы рекомендации от кого-то из сотрудников генерала… а-а-а… Алексеева…
– От Чернова не подойдут? – наивно уточнил я. – Рекомендации?
Я не шутил. Посланец от Виктора Михайловича Чернова, спикера Учредилки и несостоявшего президента России, приезжал в отряд на прошлой неделе. Эсеры не забывали своих. Оружие лишь пообещали, но деньги вручили вполне реальные.
Однорукий прапорщик Веретенников, ныне командир 2-й Социалистической роты, ходил гоголем и требовал поднять красный флаг на башне бронеплощадки.
Кажется, с Черновым я пересолил. Китель дернулся, привстал… Я перевел взгляд на его штаны и принялся считать полоски.
– В любом случае, господин Кайгородов, прием в Добровольческую армию осуществляется в индивидуальном порядке. Ни о каких отрядах и речи быть не может, равно как о каком-либо «сотрудничестве». Чины вашего… Ваши, пардон, Зуавы должны явиться сюда для личного собеседования. Тех, кто будет достоин…
Я подождал, но договаривать Китель не стал. Даже «а-а-а…» не удостоил.
– Штаны погладьте, – посоветовал я и повернулся через правое плечо.
«Белая гвардия! Путь твой высок…» Ага!..
* * *
Возле входной двери кто-то заботливо пристроил старое ведро, от которого за десять шагом несло окурками. Рядом скучал колченогий стул. Я нерешительно остановился, полез рукой в карман полушубка, нащупал твердую пачку. Курить на морозе не хотелось, в конце концов, меня никто не торопит.
Стул я проигнорировал, предпочтя широкий низкий подоконник. Размял папиросу, сложил гармошкой, достал пленного «австрийца»…
Щелк!
Черт меня сюда понес, на Барочную! О чем я думал договориться с этими Голицыными и Оболенскими, с этим Kornilov`s Traveling Band? У них-то и армии нет, разговаривать надо с Донским правительством, с Калединым…
У которого, впрочем, тоже с войсками декохт.
Входная дверь хлопнула, но я даже не повернул головы, глядя в мутное, давно не мытое окно. Еще один, «доброволец», поди. А мне что тут делать? Не иначе переслушал в детстве про «Четвертые сутки пылает станица…» Стоп, какая станица? Детство – это «Неуловимые мстители», про поручика с корнетом я впервые услыхал только после первого курса, в экспедиции. «Белая романтика» вспомнилась с эполетам и аксельбантами? Гены требуют, из глубины хромосомин взывают? Какие требуют, а какие совсем наоборот. Что бы сказал мой дед-Кибальчиш? Страшно представить!..
– Разрешите прикурить?
– Да, конечно…
Не глядя, протянул зажигалку-трофей, потом все-таки обернулся. Некто ушастый и усатый в теплой зимней фуражке не слишком умело сворачивал «козью ногу». Я сочувственно вздохнул, извлек из кармана «Salve»:
– Барских не желаете?
– О! Крайне признателен, сударь! Только с позиций, купить не успел.
Пачка была последней, и я прикинул, где в Новочеркасске можно достать мои любимые с ваткой.
– А не подскажете, господин…
На синих погонах – один просвет без всяких звездочек. То ли капитан, то ли…
– Есаул, – улыбнулся ушастый, перехватив мой взгляд. – Войско Донское.
Улыбка у есаула оказалась чрезвычайно приятной, хотя и слегка снисходительной. Встретил штафирку!
– Спасибо, господин есаул. Я, знаете, личность глубоко штатская…
Улыбка погасла, ярко блеснули глаза – синие, в цвет погон.
– Но вы, как я вижу, все-таки пришли сюда, а не в ресторан «Арагви», господин…
«Арагви»? Что-то помнится, кажется, встречал в мемуарах Суворина. Хвалили-с!
– Кайгородов Николай Федорович.
– Чернецов Василий Михайлович. К вашим услугам.
Кто-о-о?! Стоп, я чему я удивляюсь? Есаул и должен быть здесь, в Новочеркасске, именно сегодня его отряд отозвали с фронта, я лишь не знал, что мы встретимся на Барочной.