Каиафа сплюнул на землю.
– Это хуже, чем если бы она была просто красива.
Некоторое время мы шли молча. Саломея пленила нас. Мы даже забыли, зачем приходили ее слушать.
Через некоторое время мы остановились у фонтана. Тень платана и журчание воды внесли успокоение в наши смятенные души и немного просветлили головы.
– И что же она рассказала? – спросил я.
– Безумную повесть о том, что она якобы видела Иисуса живым. Вначале она его не узнала. И он сообщил ей радостную весть для нее: он ее любит.
– Кто этому поверит?
– Никто. Но весь народ явится в малый дворец, хотя никого это особо не интересует. Люди приходят, чтобы посмотреть на Саломею, послушать ее, но не вслушиваться в ее слова. Саломея безобидна, мужчины будут на нее пялиться, женщины – говорить всякие пакости. И ничего больше.
– Не думаешь ли ты, что она действует по чьему-то наущению?
– Нет. И это утешает меня. Быть может, за всеми этими событиями и не скрывается никакого плана. Быть может, даже нет прямой связи между похищенным телом и бреднями Саломеи. Эта девушка просто-напросто сумасшедшая. Безумица из дома Ирода. Такие есть в каждой семье и в каждой деревне. Слух о воскресении Иисуса не распространится.
Мы немного успокоились. Исполнение властных функций всегда связано с тревогами. Правителю надо упреждать катастрофы, а после нескольких лет нахождения у власти всегда ожидаешь худшего. Утром мы боялись, что ситуация ускользает из-под нашего контроля. Увидев Саломею, мы обрели спокойствие. Но оставалась главная задача – отыскать труп. Мы с Каиафой решили объединить усилия.
– Когда мы найдем мертвое тело Иисуса, – сказал я, – то выставим его у стен города, как делают греки, и мои легионеры будут его охранять. Там он будет гнить целую неделю, пока не восстановится порядок.
Мы уже расставались, когда Каиафа удержал меня за руку. На углу площади собиралась толпа.
Я увидел женщину на осле. Это была очень красивая зрелая женщина с тонкими губами, изящными скулами, точеным носиком. Таким лицом никогда не устанешь любоваться.
Каиафа прошептал:
– Мария из Магдалы.
Я с восхищением разглядывал ее. В ней ощущалось благородство: высокий ровный лоб, простая, но красивая прическа: тяжелые черные волосы были перекинуты через левое плечо и ниспадали ей на грудь. Она сидела на осле, но была воплощением царственности.
Каиафа оторвал меня от созерцания Марии. Он сообщил мне, что она блудница из северного квартала.
К ней стали сбегаться женщины, словно привлеченные исходившей от нее силой.
– Я видела его! Я видела его! Он воскрес.
Темноволосая женщина произносила эти слова жарким низким голосом, столь же чувственным, как и ее черные глаза и длинные трепещущие ресницы.
– Радуйтесь. Он воскрес. Где его мать? Я хочу говорить с ней.
Люди расступились.
Из бедного глинобитного домика вышла пожилая крестьянка. На ее лице отражались все тяготы жизни, проведенной в работе, усталость от тяжело прожитых лет. Глаза ее распухли от недавних слез. Эта старуха только что потеряла сына, обреченного на унизительную пытку, но находила силы, чтобы радостно принять тех, кто шел к ней.
Блудница пала перед ней ниц:
– Мария, твой сын жив! Я не сразу узнала его. Голос был мне знаком, глаза тоже. Но на нем был капюшон. Поскольку все, о чем говорил незнакомец, находило ответ в моем сердце, я приблизилась к нему. И тут же его узнала. Он сказал: «Иди к братьям моим и скажи им: восхожу к Отцу моему и Отцу вашему и к Богу моему и Богу вашему». Твой сын жив, Мария! Он жив!
Старая женщина не шелохнулась. Она молча слушала Марию Магдалину. Она не испытывала облегчения, а казалась подавленной новым грузом, обрушившимся на ее плечи.
Она не испытывала облегчения, а казалась подавленной новым грузом, обрушившимся на ее плечи. Мне подумалось, что она сейчас упадет.
Потом из-под иссохших покрасневших век выкатились две слезы. Так уходила, изливалась ее печаль. Но из ее горла не вырвалось ни единого рыдания. Только свет в ее глазах изменился, жизнь вернулась к ним, и теперь они сверкали на старом морщинистом лице, преображая его, словно Марию ослепила прекрасная, великая любовь к сыну. Она сияла, как заря над морем.
Каиафа с силой сжал мою руку, и мне показалось, что он укусил меня.
– Мы пропали!
У меня не было сил ответить. Я расстался с ним и вернулся к себе во дворец. Что-то так взволновало меня на этой площади, что я не смог доверить ему и признаюсь только тебе: в этой старой еврейке я на мгновение узнал нашу мать.
И это воспоминание гложет меня. Я продолжу свой рассказ позже. Иудея кружит мне голову. Прими любовь своего брата и береги здоровье.
Мое назначение на пост прокуратора Иудеи больше похоже на ссылку. Я бьюсь за то, чтобы люди уважали Рим, но, если сказать правду, силы мои направляет в большей степени тоска по родине, нежели долг. Я тоскую по Риму. Мечтаю вновь жить там. Иногда это желание лишает меня сил. Все чуждое, иное подавляет, удивляет меня и кажется мне варварством. Мне хочется забиться в раковину, спрятать голову в колени, засунуть большой палец в рот и вернуться в чрево города волчицы. Когда на меня накатила эта волна, отбросив в прошлое, я тут же оборвал рассказ. Я подавлен, мне не хватает моего родного города, моей матери. Город живет, а мать умерла, но я скорблю по обоим.
Чтобы успокоиться, я разбудил Сертория, своего врача. Он долго массировал меня. От его подмышек пахло сухим сеном, и, как ни странно, этот пряный запах успокоил меня. Он заставил меня рассказать о своем недомогании и выслушал со спокойным выражением лица, обычно присущим ученым. Чуть прищуренные глаза, поджатые губы, легкие покачивания головы, выражающие согласие и поддержку. У Сертория дар принимать и поглощать мои мелкие неприятности. Он внимательно выслушивает все, что я говорю, и может наделить смыслом самые мельчайшие детали. Он смирил мой дух, успокоил мое тело, умастил его благовониями. Когда я смотрел ему вслед, на его лысый череп, на начинающие сутулиться плечи, то понял, что мой врач тоже подчиняется закону времени и распада тела, и полностью успокоился.
Я снова взял перо, чтобы закончить рассказ об этом утомительном дне.
Итак, я расстался с Каиафой в момент, когда Мария из Магдалы вошла в Иерусалим, чтобы возвестить о воскресении Иисуса.
С этого момента у меня не осталось иллюзий: если можно было отмахнуться от рассказа Саломеи, то подтверждение Марии из Магдалы могло раздуть слухи. Из уст в уста, от женщины к женщине история неслась по Иерусалиму. Конечно, виноваты были не только женщины. Они способствовали быстрейшему распространению слуха, хотя им меньше доверяли.
Когда во второй половине дня в Иерусалим ворвались двое мужчин и, в свою очередь, стали уверять, что видели Иисуса, я понял: ситуация необратимо изменилась. Придется собрать все силы, чтобы справиться с врагом, который задумал весь этот гигантский обман.
Я удалился на самый верх крепости Антония. Мои шпионы доложили мне о речах этих двух пришельцев.
Я разложил все детали по полочкам. Каждое событие было знаком; надо было найти за этими знаками связующую мысль, для меня неуловимую.
Мужчины говорили практически то же самое, что Саломея и Мария Магдалина. Они покинули Иерусалим после пасхальных торжеств и возвращались к себе домой. Близилась ночь, когда они подошли к Эммаусу. И увидели человека в капюшоне, сидевшего на обочине дороги. Он присоединился к ним. Они его не знали, но что-то в его облике показалось им знакомым. Они разговорились. Оба паломника поделились с незнакомцем своими надеждами на Иисуса и сказали, как были огорчены его казнью. И тогда странник вошел вместе с ними на постоялый двор Эммауса и сообщил им, что они не должны испытывать печали и чувствовать себя покинутыми, потому что учитель по-прежнему находится среди людей.