Ощущая долгий взгляд Голована, Димка идет почти вприпрыжку, изображая студенческую легкость и беззаботность. Но сам-то он очень далек от веселья. Все не так у него в жизни, все не так. По-иному он представлял себе когда-то свое студенческое будущее: как некий школьный бал с белозубыми улыбками и белыми девчоночьими платьями. А получается вроде карабканья на отвесную скалу. И штаны уже рваные, и ноги срываются в пустоту, и страшно. Это что, и есть начало взрослой жизни?
Отойдя достаточно далеко, Димка останавливается, застывает сусликом. Два пути у него. Или круто свернуть к библиотеке, где у Димки есть любимый уголок в большом, кишащем студентами бывшем танцевальном зале дворца Пашковых… Димка любит этот зал, огромные окна, открывающие прекраснейший уголок Москвы, любит высокие хоры, откуда гремели некогда оркестры, а сейчас словно бы излучающие тишину, в которой перекатываются студенческий шепоток и шелестенье страниц. Зал торжественный, обещающий - кажется, еще немного - и осилишь всю многотомную мудрость, что таится в хранилищах.
Или же - напрямую к метро, а там, через промельки мрамора и светильников, через яркое и праздничное подземелье, к темному барачному городку, к болотам и садам Инвалидки, где в общежитии ждет его Серый. Лучше не откладывать, решает Димка. Они пойдут вместе к Чекарю, и пусть сразу все выяснится. Чего уж там - навечно в библиотеке не спрячешься, не спасет его дом Пашковых.
А может быть, Чекарь даст ему возможность вновь попробовать счастье, отыграться? Была не была, Димка готов. Снаряд в одну воронку дважды не бьет.
Вагон метро качает, баюкает Димку, успокаивает. Метро - это действительно здорово придумано. Каждый человек может вот так дважды, трижды, да хоть сколько хочешь раз в день окунуться в этот праздник, побывать на пышном дворцовом приеме среди колонн, люстр, мозаик и скульптур, среди такой чистоты, что даже подумать бросить использованный билетик - и то невозможно. И люди меняются в этом кратком и прекрасном скольжении от одного подземного дворца к другому, вежливы они и сосредоточенны, будто вовсе не им предстоит вынырнуть в замызганных коммунальных коридорах, в замысловатых ходах барачных лестниц, где дует из-за фанерок в окнах, где затаенные или открытые давние склоки, чад керосинок, очередь у двери уборной. С, каждой станцией; все более неуютно становится Димке при мысли о переулках Инвалидки, где с темнотой наступает особый порядок жизни. Конечно, можно нырнуть короткой дорожкой к освещенной и теплой "Полбанке", да это даст лишь незначительную отсрочку. Недостойно.
По мере приближения к общежитию, когда он пересекает темные пятна оттепельных болотцев по скользким, гнутым доскам-мосточкам, вышагивает, озираясь, мимо каких-то прилипших к заборам фигур, наконец отворяет обитую рваным ватином дверь, опасаясь нарваться на окрик коменданта или истопницы, на носках, по-цапельному, шмыгает вдоль стены по половице, обходит тускло мерцающую под коридорной лампочкой лужу, решительность его иссякает и оставляет наедине с одиноко стучащим робким сердцем. Но, может, нет уже ни Серого, ни Чекаря, замели их вместе с этой загадочной избой, скрывающей рулеточный стел, может, за несколько часов, проведенных им в университете, все несказанно изменилось?
Но нет, Серый лежит в гнилой комнатке под плакатом, щелкает семечки и плюет на пол, где, на подставке из кирпичей, стоят его замечательные прохоря - сапожки шевровые. Воды прибавилось, она проступила из всех щелей, и в ней носятся корабликами окурки и шелуха. Осторожно, чтобы не зачерпнуть воды в мокрые и без того ботинки, Димка подходит к своей застланной кучей старых одеял кровати. Серый не поворачивает головы. Будто и не ждал приятеля. Лезвием бритвы - "пиской" - он обрабатывает ногти. Пальцы у настоящего блатняги должны быть чистыми. На редкость ловко Серый управляется с бритвочкой. Димка усаживается на постель, поджимает ноги.
- Привет!
Серый поворачивает голову. Челочка закрывает ему глаз, но второй сверкает насмешкой и злостью.
- Мог бы и пораньше.
- Занятий много было, - оправдывается Димка.
- "Занятий", - передразнивает Серый. - Тоже мне занятия. Лесоповал, что ли?
Димка и не знает, что ответить. Этот Серый совсем не похож на вчерашнего, дергающегося, вихляющегося, полного дружелюбия и веселья.
Он прячет лезвийце в карман. Серый всегда носит с собой целый набор таких лезвий.
- Чекаря видел, - говорит он.
- Слушай! - воодушевляется Димка, стараясь одолеть чувство отвращения к самому себе. - Я тут для него стихи написал, Он просил - про мать.
Серый отбрасывает челочку. Теперь оба глаза уставились на Димку. Сухонькое, остренькое лицо Серого кривится в ухмылке.
- Щас он прибежит от радости. Пойди позвони по воздушному телефону.
- Ну, чего ты? - спрашивает Димка. - Как - чего? Ты что, про долг забыл?
- Я не забыл. Но я ж не могу вот так сразу.
- А брал сразу?
- Ну, у него же есть, а то б не давал столько.
- Есть или нет - его забота. Знаешь, у "цвета" какая жизнь - сегодня на пальце "гайка", а завтра сухая пайка. Значит, понадобилось. Надо достать.
Скользит, скользит куда-то Димка по гладкому дощатому настилу, а настил все круче и круче - как в темную шахту. Но надо удержаться как-то, надо вцепиться, хоть ногти вон.
- Слушай, он же сам сказал вчера - словами возьмет. Ничего не заставит делать. Он же при тебе сказал и при девчонке той, тоненькой. Разве забыл?
- Не забыл.
- Вот видишь!
Обойдется, конечно, обойдется - слово у Чекаря должно быть железное, иначе ему нельзя. Урке, если, он в законе, если хочет уважения, слово надо ценить. Про это Димка не раз слышал.
- Словами и отдашь, - соглашается Серый.
- Ну вот!
Серый вдруг подпрыгивает на кровати, ловко переворачивается на лету и падает животом вниз: проволочный матрас визжит и трещит.
- Ой, Студент, насмешил. Ты что, думаешь, словами - это стихами?
- А чего? Чекарь любит стихи. Ты ж помнишь, он говорил? Он сам приходил в "Полбанку", просил.
Серый дергается, крючится от хохота, зажимает себе рот, дрыгает в воздухе ногами. Он снова превратился в весельчака. Димка тоже пытается рассмеяться, присоединиться к нему, но как-то не получается. А хочется залиться вместе с Серым смехом - до одури, до забытья. Хохот Серого становится истерическим, тело его дрожит - уже беззвучно, так что вся кровать трясется. Теперь Димке даже жутковато. Серого, кажется, ничем не остановить. Он духарной, приходит в голову Димке. Он уже слышал об умении настоящих блатных духариться. Наверное, это не каждый может, это свойство людей, способных на припадок, будь то бешенство, ярость или смех. Однажды на станции Димка видел настоящего духарного. Пойманный с поличным урка вырвался и носился в кругу людей, зажав меж пальцев бритвочку, - слюна летела с его губ, весь он дергался и заходился в вопле: "Попишу!" И даже бывалые вояки к нему не подходили - не потому, что боялись лезвийца, они были напуганы припадком, блатной падучей. Димка, ступив на кирпич, дотрагивается до плеча Серого.
- Перестань. Ну, перестань же!
Легкое, сухое тело наконец перестает дергаться и извиваться. Серый смотрит на Димку, как будто видя его впервые. Он начинает говорить не сразу. Сначала ладонью поправляет челочку. И вдруг до Димки, еще прежде, чем Серый открывает рот, доходит - этот парнишка выброшен на встречу с ним из другого мира. Совсем другого, непонятного для Димки и, может быть, смертельно опасного, враждебного, далекого, как другая планета.
- Да ты, Студент, сообразил, почему Чекарь тебе дал поиграть, а? Чего ради он тебе восемь макух отвалил?
- Ну… - мнется Димка. - Ты же видел, он знаком со мной. Уважает…
Серый дергается, чешет впалый.живот, задрав рубаху, - он уже отсмеялся и всем видом показывает, что больше у него нет сил.
- Уважает… Чекарь - голова. Не фрей небитый какой-нибудь. Я тебя продал, а он купил, понял?
- То есть как?
Димка вспоминает рассказы о проигранных в карты, прочую всякую жуть… но нет, тут дело не в этом.
- Ты про всякое это рыжевье, про золото, мне рассказывал, а? Ну, какое твой хозяин бывший прячет? Квартирный. Как его - Георгий Евгеньевич? Ты что ж, думаешь, я такую люксу мимо уха пропущу? Ты же мне наводку дал.
Димка как стоял, так и садится на свою постель. Зимним болотом веет от лужи на полу. Он прислоняется спиной к выгнутой стенке - где-то там за ней печь, и штукатурка, змеящаяся трещинами, хранит тепло. Мысли в нем бьются, толкутся, и главная среди них: влип. Впрочем, почему влип? Ну, сказал. И все. И пусть они на этом успокоятся. Он сказал без умысла, его совесть чиста, и если от него больше ничего не требуется, пусть все так и остается.
- Теперь ты Чекарю нужен, - продолжает Серый. - Ты ему теперь сигналишь.
Нет, не оставит его в покое. Но есть еще выход.
- Да, извини, приврал я, - говорит Димка. - Честное слово, приврал. Выпил, и вот… сам понимаешь. И с дочкой у меня ничего не было, с Наташей.
Серый приподнимается и, оперевшись о локоть, рассматривает Димку. Многое, ой, многое перевидал Серый на своем небольшим веку. Подвагонная пыль въелась в его лисье сухонькое личико. Тусклый свет всяческих малин и детприемников навел серую краску на щеки. Многое видел и Димка, да только в другом мире, и в умении распознать ложь и правду, в умении читать книгу жизни ему, стихотворцу, не сравниться с этим парнем. Сквозь цветное стеклышко воображения смотрит Димка на людей. Вот только сейчас увидел он подлинный цвет Серого, да и то ненадолго, еще играет в нем искра надежды - не продаст его Серый окончательно Чекарю, все-таки вместе в жарилке мылись, вместе в "щели" бенедиктин пили. Кореша все же какие-то.
- Ну, насчет дочки ты, конечно, приврал, - соглашается Серый. - Это я знаю. Тут ты крепко чернуху раскидывал. Но про рыжевье - нет. Уж больно хорошо расписал, как он живет, твой хозяин. У такого золотишко и камешки должны быть немалые. Не может быть, чтоб он стулья привез от этих фашистских буржуев, а золотишка не нашел. Знаю таких, знаю… Нет, Студент, ты уж не крути на сторону.
- Ну, хорошо, хорошо, - соглашается Димка. Потрескивает в нем все еще искорка надежды, старается высветить спасительный выход.
- Ну, допустим, есть. Ну, и что дальше? Мало ли у кого что есть? Чем я тут могу помочь Чекарю?
- А это уж Чекарь тебе скажет, - спокойно говорит Серый. - У него на то голова.
- Ну, какой из меня ему толк?
- Он же говорил - словами возьмет. Небось не пошлет тебя на вскичку. Тут с тебя толку в самом деле нет. Но ты парень сообразительный. Во первых, должен сказать точно, где лежит. Раз. Во-вторых, должен сказать, кто к ним ходит, когда, как назваться, чтоб пустили. И когда там не бывает народу. Чтоб один человек был, не больше. Ломать замок хуже. Лучше рот заткнуть какой-нибудь там бабке. Вот и все. Три минуты с тебя слов - и долг спишется.
Серый не спускает взгляда с Димки. И голос его звучит ласково, совсем по-дружески.
- Тебе, что ли, жалеть его, хозяина? Он что, с тобой хорошо обошелся? Да он самый настоящий буржуй, позор народа. От такого отобрать - одна лишь польза государству. Ты что, не соображаешь, Студент? Книжки читаешь - можешь мозгами раскинуть!
Молчит Димка, прижался спиной к теплой штукатурке, глубоко ушел в одеяла. А искорка погасла вовсе, и мысль подсказывает одно: не отвертеться. Остается бежать. Улучить минуту и бежать подальше.
- И убежать тебе некуда, - говорит Серый, глядя на Димкино лицо спокойно, с какой-то даже извинительной полуулыбочкой. - Ну, куда ты денешься? Учебу ты не бросишь, значит, Чекарь тебя всегда найдет. Да он тебя где хочешь найдет. От него не уйдешь с таким должком.
Еще одна слабая вспышка надежды:
- Слушай, Серый… Ну, допустим, допустим. Все вы сделали, все хорошо. Что, Евгений Георгиевич не догадается, откуда вы взялись? Да сразу же за меня и возьмутся… Это ж я свою голову подставлю. А через себя и вас.
Серый кривится - ну что за глупые мыслит этого очкастого. А еще студент!
- Ну, догадается он, и что? К кумовьям побежит? На Петровку? В мусорню сунется? Что он, не соображает? Его спросят: а откуда золотишко-то у вас, дорогой товарищ? Дайте-ка описаньице, что, какое, кому принадлежало, почему не было раньше сдано? А если вывезено из дальних и чужих мест, то почему не заявили о такой находочке? А еще начальничек… Да никогда он не побежит. А кроме золотишка ничего Чекарь брать не будет. Зачем? Со шмотьем засыпаться легче. Нет, Студент, дело чистое, аккуратное, красивое дело. Такие Чекарю всегда нравятся.
- Слушай, Серый, - хватается Димка уже за последнюю возможность. - Ну, ты скажи Чекарю, что соврал я. Ну, выручи, а? Ты же понимаешь - не могу я. В одной комнате, кореша мы с тобой!
Димка говорит и сам себя презирает за этот жалобный тон. Серый слушает, надув щеки, с видимой скукой на лице. Выждав, когда Димка кончит, еще с минуту размышляет.
- Ну, а мне-то с чего жить? - спрашивает он. - И мне хрустики нужны. Да и без авторитета не проживешь. Чекарь уважать должен за то, что котелок есть. - Он постукивает себя по легкой, звонкой головке острыми костяшками пальцев. - Не мелкая же я сявка. Нет, Студент, это ты зря. Это у тебя пена одна, а ты остудись, раскинь варилкой - дело толковое. Я это сразу сообразил, еще возле вокзала, когда ты мне пел там. - Он откидывается на одеяла, зевает. Я тебя, конечно, понимаю, - говорит он участливо. - Но и ты меня пойми. Нечего было петь за стаканом. Я сразу ухо навострил. У тебя своя линия, у меня своя. Да я же тебе не враг. Оно и для тебя лучше. Чекарь не только должок спишет, он еще подкинет пару макух на студенческое твое сиротство. Еще благодарить будешь. Нашел о чем нерву тратить. Плюнешь и забудешь.
Да он и на рулетку меня с замыслом повел, соображает Димка. Я же не случайно проигрался, и не случайно Чекарь тут как тут с деньгами. И рулетка у них там небось своя, и этот Драный Жорж свой человек. И как легко они меня разыграли, как легко!
- Не томись больше, - сочувственно роняет Серый. - Дело простое. А вообще, языком в жизни надо поменьше шлепать. Я вот с тобой болтал, как и ты со мной. А что я тебе такого о своей жизни рассказал, а? Одни анекдоты. Учись анекдоты шпарить, Студент. И разговор есть, и вроде все по-мужскому, и о себе ничего не выкладываешь, ждешь: пусть другой выложит. Ученый ты человек, Студент, а такой простой науки не знаешь. И чего там профессора эти вам треплются зря? Глаза и уши - вот инструмент. А язык - это так, попить-пожрать-попросить, вроде приставлен к желудку, вот и все дела.
Прав он, прав тысячу раз, - ворочается в темноте Димкиного отчаяния. И Болванкой звали меня не зря. Не просто за большую башку, но и за глупость тоже. И ведь доставалось не раз за этот язык. Помнится, в слободе принялся объяснять пацанам, что такое мороженое. Толковал-толковал, запутался вконец - они же его никогда не видели. Ну, как объяснишь, что бывает такое белое, сладкое, мягкое, твердое и ледяное среди летней жары? Отлупили за вранье. Или начал хвастать про семиэтажные дома в городе. А выше двухэтажных они никогда не встречали, да и не верилось им никак - хату на хату еще можно поставить, но вот чтоб сверху еще несколько… Отлупили. Боже мой, какие были невинные наказания - смажут пару раз по скуле, отсидишься где-нибудь в кустах, отхныкаешь, сопли размажешь - и прошло. Теперь он во взрослом мире, Димка, тут спрос другой.
Бегают, бегают мысли в голове Димки. А девушка с ясным лицом сияет над головой у Серого, ликует - нет у нее оспы, нет. Да что такое оспа? Рябинки на лице, тьфу, ерунда.
- Слушай, Серый, а как бы мне Чекаря увидеть? Поговорить бы.
Серый цыркает сквозь сомкнутые зубы - плевок летит через всю комнату, как из шприца. Другой теперь Серый - не тот, что встретился на вокзале, не тот, что весело вихлялся в "щели" за стойкой, сыпал прибауточками, анекдотами.
- Чекаря ты теперь не увидишь. Дурак он - с тобой встречаться? И знать он тебя не знает. Восемь макух дал поиграть - да кто поверит?… Сказка. Когда надо, подойдут к тебе двое-трое пацанов, с ними будешь толковать обо всем.
- А если пойти в эту хату с рулеткой, найти?
- Только не со мной, - говорит Серый. - Я ни при чем. А тебя туда кто пустит? Не майся, Студент, все будет нормально, твоя забота малая.
- А когда они ко мне подойдут?
- Я ж сказал - не майся? Сам не знаю. Про то думают, кому надо. Отдыхай.
"Отдыхай"! Димка скрючился в углу кровати, впитывая тепло от печной остывающей стенки и никак не насыщаясь им. Что ж, выходит, никуда уже не денешься? Ну, никак, никак? Даже если им все удастся, и они оставят Димку в покое, как быть после этого, как? Много всяких грехов в его короткой жизни, многое Димка не любит в себе и не прощает, но иудой он никогда не был, ударов в спину не наносил. Да вовсе не кары судебной боится Димка - тут Чекарь с Серым правы, не будет Евгений Георгиевич звонить в милицию, поднимать людей на ноги. Но как жить потом, презирая самого себя?
Вот и есть ты, Димка, нечаянный доносчик и наводчик, мерзкий шпик, ябеда, наушник. И ведь сам, не понимая того, пообещал Чекарю, когда брал от него эти самые деньги, несчитаные мятые бумажки, восемь макух! Обрадовался, что словами отделается! Вот и цена слов… Да лучше б его Чекарь самого за этим золотом послал: иди, добывай колечки и браслетики. В этом было бы какое-то уважение к Димке.