Она набрасывалась на всех. Она назвала хозяйку голливудским выродком. Человеку, которому было за пятьдесят, предложила подраться. Берману сказала, что Гитлер прав. Она раздразнила Расти Троулера, загнав его в угол.
– Знаешь, что с тобой будет? – сказала она без намека на заикание. – Я сволоку тебя в зоопарк и скормлю яку.
Он, казалось, был не против, но его постигло разочарование, потому что она сползла на пол и осталась сидеть там, бубня себе что‑то под нос.
– Ты, зануда. Вставай, – сказала Холли, натягивая перчатки. Последние гости толклись у двери, но зануда не шевелилась. Холли бросила на меня умоляющий взгляд.
– Фред, будь ангелом, а? Посади ее в такси. Она живет в гостинице «Уинслоу».
– Я живу в «Барбизоне». Риджент 4‑5700. Спросите Мэг Уайлдвуд.
– Ты ангел, Фред.
Они ушли. Непосильная задача посадить амазонку в такси вытеснила из головы всякую обиду. Но Мэг сама решила эту задачу. Она поднялась на ноги без посторонней помощи и, шатаясь, таращилась на меня с высоты своего роста.
– Пошли в «Сторк‑клуб». Угощу коктейлем, – сказала она и рухнула как подкошенная.
Первой моей мыслью было бежать за доктором. Но осмотр показал, что пульс у нее прекрасный, а дыхание ровное. Она просто спала. Я подложил ей под голову подушку и предоставил наслаждаться сном.
На другой день я столкнулся с Холли на лестнице.
– Эх ты! – крикнула она, пробегая мимо, и показала мне лекарства. – Лежит теперь здесь чуть не в горячке. Никак не очухается с похмелья. Хоть на стенку лезь.
Из этого я заключил, что Мэг Уайлдвуд до сих пор не выдворена из квартиры, но причины такого непонятного радушия узнать не успел.
В субботу тайна сгустилась еще больше. Сначала в мою дверь по ошибке постучался латиноамериканец – он искал Мэг Уайлдвуд. Чтобы исправить эту ошибку, потребовалось некоторое время, потому что его выговор и мой мешали нам понять друг друга. Но за это время он успел мне понравиться. Он был ладно скроен, в его смуглом лице и фигуре матадора были изысканность и совершенство, как в апельсине или в яблоке – словом, в предмете, который природе полностью удался.
Все это дополняли английский костюм, свежий запах одеколона и – что еще реже у латиноамериканцев – застенчивость.
Второй раз он появился на моем горизонте в тот же день. Дело шло к вечеру, и я увидел его, отправляясь обедать. Он приехал на такси, шофер помогал ему, сгибаясь, как и он, под грузом чемоданов. Это дало мне новую пищу для размышлений. К воскресенью пережевывать ее мне надоело.
Затем картина стала яснее и одновременно загадочнее. В воскресенье стояло бабье лето, солнце грело сильно, окно мое было открыто, и с пожарной лестницы до меня доносились голоса. Холли и Мэг лежали там, растянувшись на одеяле, и между ними сидел кот. Их волосы, только что вымытые, свисали мокрыми прядями. Холли красила ногти на ногах, Мэг вязала свитер. Говорила Мэг.
– Если хочешь знать, тебе все‑таки п‑п‑повезло. Одно по крайней мере можно сказать о Расти. Он американец.
– С чем его и поздравляю.
– Птичка, ведь сейчас война.
– А кончится война – только вы меня и видели.
– Нет, я смотрю на это по‑другому. Я г‑г‑горжусь своей страной. В моем роду все мужчины были замечательными солдатами. Статуя д‑д‑дедушки Уайлдвуда стоит в самом центре Уайлдвуда.
– Фред тоже солдат, – сказала Холли. – Но ему вряд ли поставят статую. А может, и поставят. Говорят, чем глупее человек, тем он храбрее. Он довольно глупый.
– Фред – это мальчик сверху? Я не знала, что он солдат. А что глупый – похоже.
– Любознательный.
А что глупый – похоже.
– Любознательный. Не глупый. До смерти хочет разглядеть, что творится за чужим окошком, – у кого хочешь будет глупый вид, если нос прижат к стеклу. Короче, это не тот Фред. Фред – мой брат.
– И собственную п‑п‑плоть и кровь ты зовешь дураком?
– Раз он глуп, значит, глуп.
– Все равно, так говорить – это дурной тон. О мальчике, который сражается за тебя и за меня – за всех нас.
– Ты что, на митинге?
– Ты должна знать, на чем я стою. Я понимаю шутки, но в глубине души я человек серьезный. И горжусь, что я американка. Поэтому я не спокойна насчет Жозе. – Она отложила спицы. – Согласись, что он безумно красив.
Холли сказала:
– Хм‑м, – и кисточкой смазала кота по усам.
– Если бы только я могла привыкнуть к мысли, что выйду за бразильца. И сама стану б‑б‑бразильянкой. Такую пропасть перешагнуть. Шесть тысяч миль, не зная языка…
– Иди на курсы Берлица.
– С какой стати там будут учить п‑п‑португальскому? Мне кажется, на нем никто и не разговаривает. Нет, единственный для меня выход – это уговорить Жозе, чтобы он бросил политику и стал американцем. Ну какой для мужчины смысл делаться п‑п‑президентом Бразилии? – Она вздохнула и взялась за вязанье. – Я, наверно, безумно его люблю. Ты нас видела вместе. Как, по‑твоему, я безумно его люблю?
– Да как сказать. Он кусается?
Мэг спустила петлю.
– Кусается?
– В постели.
– Нет. А он должен? – Потом осуждающе добавила: – Но он смеется.
– Хорошо. Это правильный подход. Я люблю, когда мужчина относится к этому с юмором, а то большинство только и знает, что сопеть.
Мэг взяла назад свою жалобу, расценив это замечание как косвенный комплимент.
– Да. Пожалуй.
– Так. Значит, он не кусается. Он смеется. Что еще?
Мэг подобрала спущенные петли и снова начала вязать.
– Я спрашиваю…
– Слышу. Не то чтобы я не хотела тебе рассказывать. Просто не запоминается. Я не с‑с‑сосредоточиваюсь на таких вещах. Не так, как ты. У меня они вылетают из головы, как сон. Но я считаю – это нормально.
– Может, это и нормально, милая, но я предпочитаю быть естественной. – Холли замолчала, докрашивая коту усы. – Слушай, если ты не можешь запомнить, не выключай свет.
– Пойми меня, Холли. Я очень и очень благопристойная женщина.
– А, ерунда. Что тут непристойного – поглядеть на человека, который тебе нравится. Мужчины такие красивые – многие из них, – Жозе тоже, а если тебе и поглядеть на него не хочется, то я бы сказала, что ему досталась довольно холодная котлетка.
– Говори тише.
– Очень может быть, что ты его и не любишь. Ну, ответила я на твой вопрос?
– Нет, и вовсе я не холодная к‑к‑котлетка. Я человек с горячим сердцем. Это во мне главное.
– Прекрасно. Горячее сердце! Но если бы я была мужчиной, я предпочла бы грелку. Это гораздо осязательнее.
– Мне ни к чему эти самые страсти, – сказала Мэг умиротворенно, и спицы ее снова засверкали на солнце. – Все равно я его люблю. Известно тебе, что я ему связала десять пар носков меньше чем за три месяца? А этот свитер – уже второй. – Она встряхнула свитер и отбросила его в сторону. – Только к чему они? Свитера в Бразилии. Лучше бы я делала т‑т‑тропические шлемы.
Холли легла на спину и зевнула.
– Бывает же там зима.
– Дождь там бывает – это я знаю.