В общем, мистер Уилкинз купил у уличного торговца большой воздушный шарик и привязал его пуговице на моей рубашке, чтобы найти меня «в любой момент». И еще он приколол мне на грудь табличку, где было написано, кто я и где живу. Я чувствовал себя круглым дураком.
Однажды нас всех погрузили в большой автобус и повезли к большой реке, на берегу которой стояло множество китаез в форме, так что мы поняли, что тут находится самый главный китаеза, Председатель Мао.
Председатель Мао оказался толстым старым китайцем, похожим на Будду. Он снял свою пижаму и оказался в плавках. Нам сказали. что несмотря на свои восемьдесят лет, он собирается переплыть эту реку.
Ну, вошел он в реку и поплыл, и все были в полном восторге. Примерно посередине реки он поднял руку и помахал нам. Все стали махать руками ему в ответ.
Примерно через минуту, он снова помахал рукой, и снова все помахали ему в ответ.
Наконец, он помахал в третий раз, и тут‑то все сообразили, что он не просто машет рукой, а тонет!
Ну, тут такое началось! Наконец‑то я понял, что такое «китайское столпотворение»! Множество народу бросилось в воду, с той стороны к председателю устремились лодки, а те, что остались стоять на берегу, начали хлопать себя по голове ладошами. Когда я увидел, как старик исчез под водой, я сказал себе – к черту! Скинул туфли и прыгнул в воду. Тех китаез, что плыли к месту, где исчез председатель, я обогнал очень быстро, и скоро оказался там, где кружили лодки, а люди на них всматривались в воду, словно пытались что‑то там увидеть. Это было глупо с их стороны, потому что вода была такого же цвета, как в канализации.
Ладно, нырнул я раза три‑четыре и точно – этот старикан оказался прямо подо мной! Я вытянул его на поверхность, а китаезы подхватили его и увезли на лодке. Меня они оставили как есть, так что пришлось возвращаться в берегу вплавь.
Когда я вылез на берег, люди стали прыгать еще сильнее и хлопать меня по спине, а потом подняли на руки и понесли к автобусу. Но когда автобус тронулся, мистер Уилкинз подошел ко мне и покачал головой:
– Ты просто осел, – сказал он, – неужели не ясно. что для Соединенных Штатов лучше всего было бы, если бы этот сукин сын утонул! Да, Гамп. ты упустил случай, который представляется человеку только раз в жизни.
Так что я решил, что снова я что‑то испортил. Но ведь я только хотел сделать, как лучше!
Мы непрерывно играли в теннис, и дело близилось к концу, но я уже потерял представление о том, кто выигрывает, кто проигрывает. А тем временем, из‑за того, что я вытащил этого старикана, Председателя Мао, из реки, я стал для китаез чем‑то вроде национального героя.
– Гамп, – сказал мне как‑то мистер Уилкинз, – как ни странно, ваша глупость обернулась для нас удачей. Я только что получил известие, что китайский посол согласился начать переговоры с Госдепартаментом об улучшении межгосударственных отношений. И еще – китайцы хотят устроить в твою честь парад, и я надеюсь, что ты будешь вести себя прилично.
Через два дня состоялся этот парад, и это было зрелище что надо! Вдоль улицы выстроились примерно миллион китайцев, и когда я шел мимо них, они кланялись и махали мне руками. Улица вела к Тяньаньмынь, где было нечто вроде китайского Белого дома, где меня должен был торжественно принять сам Председатель Мао.
Когда мы дотуда добрались, китаезы прямо сума посходили от счастья. что видят меня. Они накрыли длиннющий стол и я сидел рядом с самим Председателем. Посреди банкета он наклонился ко мне и сказал:
– Я слышал, что вы воевали во Вьетнаме. Скажите мне, если вам нетрудно, что вы думаете об этой войне? – переводчик перевел мне его слова, и я подумал – черт побери, если он спрашивает, то наверно, в самом деле хочет знать. И я ответил:
– Я думаю, что это полное дерьмо.
Переводчик перевел ему это, а он вдруг как‑то странно изменился в лице, пристально посмотрел на меня, и вдруг губы у него дрогнули, и он широко улыбнулся, а потом начал жать мне руки, и кивать головой, как какой‑нибудь китайский болванчик. Фотографы тут же начали это снимать, и потом этот снимок появился в американских газетах. Но до этого дня я никогда никому не рассказывал, что я тогда такого сказал, что он так заулыбался.
Когда мы уезжали, около отеля собралась большая толпа. Я огляделся, и увидел среди китаез женщину в мальчиком на плечах, и вот он‑то был настоящим монгольским идиотом – язык наружу, глаза перекошены, и он все время что‑то лопотал, как это всегда делают идиоты. Я просто не мог удержаться, и хотя мистер Уилкинз запретил нам подходить к китаезам без его разрешения, я все‑таки подошел к ней, вытащил из кармана пару пинг‑понговых шариков, которые всегда носил в кармане, поставил на них свой крестик и отдал малышу.
Первым делом он засунул шарики в рот, а потом схватил меня за руку. Потом он вдруг широко улыбнулся, а на глазах его матери почему‑то появились слезы, она начала что‑то верещать, и переводчик сказал мне, что этот мальчик улыбнулся впервые в жизни. Да, я мог бы ей кое‑что порассказать, только у нас не было на это времени.
Ладно, но когда я пошел назад, этот мальчишка зашвырнул в меня шариками и попал прямо в голову. И надо же было так случиться, что как раз в этот момент один фотограф меня заснял и потом это фото появилась в газетах под заголовком: «Юный китаец проявляет свою ненависть к американским империалистам».
Ладно. мистер Уилкинз утащил меня в автобус и не успел я оглянуться, как мы уже летели назад в Вашингтон. Перед самым приземлением он сказал мне:
– Ну, Гамп, мне кажется, ты знаешь об этом китайском обычае – если ты спас китайцу жизнь, то с тех пор ты за него отвечаешь. – Тут он как‑то ехидно улыбнулся, и тут как раз сказали, чтобы мы не расстегивали ремни. А мы сидели рядом. И в этот момент я пукнул так громко, как никогда в жизни. Это был похоже на разрыв гранаты. У мистера Уилкинза просто глаза вылезли из орбит и он сказал что‑то вроде:
– Аааа‑кх‑кх! – и начал глотать воздух ртом и пытаться расстегнуть ремень.
Тут же прибежала хорошенькая стюардесса, посмотреть, отчего такой шум. А мистер Уилкинз все еще задыхался и кашлял, и тут я тоже зажал нос и указывая на мистера Уилкинза, заявил:
– Нужно открыть окно! – или что‑то в этом роде. Мистер Уилкинз весь покраснел и начал показывать на меня, но стюардесса только мило улыбнулась и вернулась на свое место.
Мистер Уилкинз, когда перестал дергаться и поправил галстук, сказал мне еле слышно:
– Гамп, с твоей стороны это была очень неумная шутка!
Но я только ухмыльнулся и смотрел прямо перед собой.
После этого они снова послали меня в форт Дикс, но больше не посылали к котельную, а сказали, что отпустят меня из армии пораньше. Так что не прошло и суток, как мне разрешили уехать. Они дали мне немного денег на билет, и у меня самого было немного долларов, так что оставалось только решить, куда ехать.
Я понимал, что нужно было бы съездить к маме, потому что она была в доме для бедных. Еще я подумал, не пора ли мне начать заниматься креветками
– нужно же мне чем‑то заняться в этой жизни. Но на самом деле, я не переставал все это время думать о Дженни Керран в Гарварде. Я уже сел в автобус, и все не мог сообразить, что же сделать лучше всего. Но когда нужно было давать деньги в окошко, я попросил билет до Бостона – не может же человек все время вести себя только правильно!
10
У меня не было адреса Дженни, только почтовый индекс и письмо с названием того местечка, где она играла в своем ансамбле, «Треснувшие яйца». Местечко называлось «Привет, папаша!» Я решил добраться туда со станции пешком, но заблудился, все равно пришлось брать такси.