Затем мы расплатились и ушли. Звуки трубы преследовали нас до самого моста. Я держал Тасю под руку. До сих пор вспоминается ощущение гладкой импортной ткани.
Из-за угла, качнувшись, выехал трамвай. Все побежали к остановке.
– Быстрее! – закричал Женя Рябов. Но девушка помахала всем рукой. И мы почему-то направились в зоопарк.
– Запомните, – сказала Тася, – это большая честь для мужчины, когда его называют грубым животным.
В зоопарке было сыро, чувствовалась осень. Мы взяли билеты и подошли к указателю. Рядом торговали пирожками и мороженым. Трава была усеяна конфетными обертками. Из глубины парка доносились звуки карусели.
Мы шли вдоль клеток. Долго разглядывали волков, таких невзрачных и маленьких. Любовались куницей, размеренно бегавшей вдоль тонких железных прутьев. Окликнули ламу, так жеманно приседавшую на ходу. Кормили медведей, беззвучно ступавших на известковые плиты.
Верблюд был похож на моего школьного учителя химии. Цесарки разноцветным оперением напоминали деревенских старух. Уссурийский тигр был приукрашенной копией Сталина. Орангутанг выглядел стареющим актером, за плечами у которого бурная жизнь.
В этом и есть гениальность Уолта Диснея. Он первым заметил сходство между людьми и животными.
– Павлин! – воскликнула Тася.
Загадочная птица медленно и осторожно ступала тонкими лапами. Хвост ее расстилался, как усеянное звездами небо.
Мы остановились перед стеклянным ящиком, в котором шевелился аллигатор. Хищный зверь казался маленьким и безобидным, словно огурец в рассоле. Его хотелось показать дерматологу.
В столовой зоопарка было тесно. На покрытых линолеумом столах виднелись круги от мокрой тряпки. Мы постояли в очереди и сели у дверей.
Я подумал – у меня теперь есть девушка. Я буду звонить ей по телефону. Буду класть ей руку на плечо. Мы будем раньше всех уходить из любой компании.
Мы направились к площадке, окруженной голубым забором. Две маленькие лошади возили по кругу низкую тележку. В ней сидели улыбающиеся дети.
Тася спросила, можно ли ей прокатиться. Служащий в брезентовом плаще кивнул головой:
– Будете присматривать за малышами.
– Я передумала, – сказала Тася, – мне лошадь жалко.
– У лошади, – говорю, – четыре ноги.
– Какой вы наблюдательный…
Она стояла рядом. У нее было взволнованное детское лицо. Как будто она ехала в тележке и присматривала за самыми маленькими.
А потом мы встретили слона. Он был похож на громадную копну сена. Площадка, где слон вяло топтался, была окружена рядами железных шипов. Между ними валялись сушки, леденцы и куски белого хлеба. Слон деликатно принимал еду и, качнув хоботом, отправлял ее в рот. Кожа у него была серая и морщинистая.
– Ужасно быть таким громадным, – вдруг сказала Тася. Я ответил:
– Ничего страшного.
Мы погуляли еще немного. В траве желтели обрывки использованных билетов. В лужах плавали щепки от мороженого. Солнце, остывая, исчезло за деревьями. Мы подошли к остановке и сели в трамвай. Быстрая музыка догоняла его на поворотах.
Затем мы снова шли по набережной. В сгущавшихся сумерках река была почти невидима. Но близость ее ощущалась.
Неоновые огни делали лица прохожих строгими, чистыми и таинственными.
Я проводил Тасю до ворот. Хотел попрощаться. Вдруг оказалось, что я иду с ней рядом по двору.
В подъезде было тихо и сыро. Сбоку мерцали фанерные ящики для писем. За шахтой лифта стояла детская коляска на высоких рессорах. Блестела изразцовая печь.
За мутными стеклами видна была гранитная набережная. На другом берегу возвышался силуэт подъемного крана. Он был похож на жирафа из зоопарка.
– Обратите внимание… – начал я. Но вышло так, что мы поцеловались. Где-то наверху сразу хлопнула дверь, послышались шаги.
– Милый, – сказала Тася.
А потом, явно кого-то изображая:
– Ты выбрал плохой отель.
Затем она повернулась и ушла.
Я надеялся, что она вернется. Посмотрел вверх. Я видел угол черной юбки и край голубого белья. Я сказал «Тася», но голубой лоскут исчез, дверь захлопнулась.
На улице стало пасмурно. Из-за поворота налетал холодный ветер. В глубине двора кто-то чинил мотоцикл. На куске фанеры блестели хромированные детали. Из чьей-то распахнутой форточки доносились слова:
* * *
И вот она стоит на пороге. Такая же, между прочим, высокая и красивая.
Сколько лет мы не виделись? Пятнадцать?.. Я слышу:
– Как ты постарел! Ты страшно постарел! Ты отвратительно выглядишь!
И дальше без особой логики:
– Ты – моя единственная надежда. Жизнь кончена. Иван женился. У меня нет денег. И к тому же я беременна… Могу я наконец зайти!
Через минуту из уборной доносилось:
– Я приехала к Ваньке Самсонову. Но Ванька, понимаешь ли, женился. На этой… как ее?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я спросил:
– Откуда?
– Что – откуда?
– Откуда ты приехала?
– Из Кливленда. Вернее, из Милуоки. Я там читала курс по Достоевскому. Услышала про ваш дурацкий форум. И вот приехала к Самсонову. И выясняется, что он женился. А я, представь себе, беременна.
– От Ваньки?
– Почему от Ваньки? Я беременна от Левы. Ты знаешь Леву?
– Леву? Знаю… Как минимум, троих.
– Неважно. Все – один другого стоят… Короче, я обожаю Ваньку. Ванька сказал, что устроит меня на работу. Он женился. Кстати, ты знаком с этой бабой? Ей, говорят, лет двести.
– Рашель, извини, на два года моложе тебя.
– Ну, значит, сто. Какая разница?.. Мне Лева говорит – рожай. Его жене недавно вырезали почку. Деньги кончились. Контракт со мной не продлевают. Ванька обещал работу. Ты моя последняя надежда.
– В смысле?
– Я должна переодеться. Дай мне свой халат или пижаму.
– У меня нет халата и пижамы, Я, как ты, вероятно, помнишь, сплю голый.
– Какая мерзость! – слышу. – Ладно, завернусь в простыню. А ты пока купил бы мне зубную щетку. У тебя есть деньги?
– На зубную щетку хватит…
В холле я увидел знаменитого прозаика Самсонова. Они с женой Рашелью направлялись в бар. Могу добавить – с беззаботным видом.
А теперь вообразите ситуацию. Я – анкермен, ведущий. Прилетел в командировку. Остановился в приличной гостинице. Скучаю по жене и детям. И вдруг, буквально за одну минуту – такое нагромождение абсурда. На моем диване, завернувшись в простыню, сидит беременная женщина. Причем беременная черт знает от кого. Сидит и обожает Ваньку. А он направляется в бар с красивой женой. А я несу в кулаке зубную щетку для этой фантастической женщины. И конца беспокойству не видно.
Захожу в свой номер. Тася спрашивает:
– Ну что?
Протягиваю ей зубную щетку.
– Так я и знала. Ты купил, что подешевле.
– Я купил то, что было. Неужели даже зубные щетки бывают плохие или хорошие?
– Еще бы. Я предпочитаю датские.
– Не ехать же, – говорю, – специально в Копенгаген.
Тася машет рукой:
– Ладно. Я тут кое-что заказала. Кстати, у тебя есть деньги?
– Смотря на что. Может, ты заказала ведро черной икры?
(Я знал, что говорю.)
– Почему – ведро? Две порции. Ну, и шампанское. Ты любишь шампанское?
– Люблю.
– В молодости ты пил ужасную гадость.
– Бывало…
Появился официант, толкая изящный столик на колесах. Тася с ним кокетничала, завернувшись в простыню. И, кстати, подпоясавшись моим французским галстуком.
Потом мы выпили. Потом звонили в Кливленд неведомому Леве. Тася говорила:
– Я в Лос-Анджелесе… С кем? Что значит – с кем? Одна… Допустим, у подруги. Ты ее не знаешь, она известная писательница.
И затем, повернувшись ко мне:
– Джессика, хани, сэй гуд найт ту май френд. Я пропищал:
– Гуд найт.
Тася говорила с Левой минут двадцать. Даже на кровать прилегла.
Потом в коридоре раздался шум. Возвращались откуда-то мои коллеги. Я узнал хриплый голос Юзовского:
– Русский язык, твою мать, наше единственное богатство!..
Тася говорит:
– Я бы с удовольствием выкупалась.
– Есть душ.
– Тут, в принципе, должно быть море.
– Точнее, океан. Затем я услышал:
– А помнишь, как мы ездили в Солнечное?
* * *
Тася подошла ко мне в университетской библиотеке. Она была в кофточке с деревянными пуговицами. Знакомые поглядывали в нашу сторону.
И вот она сказала:
– Поехали купаться.
– Сейчас?
– Лучше завтра. Если будет хорошая погода.
Я подумал – а сегодня? Чем ты занята сегодня?
И снова я целый вечер думал о Тасе. Я утешал себя мыслью: «Должна же она готовиться к зачетам. И потом – не могут люди видеться ежедневно…» При этом я был совершенно уверен, что видеться люди должны ежедневно, а к зачетам готовиться не обязательно.
Наутро я первым делом распахнул окно. Небо было ясное и голубое.
Я натянул брюки и теннисную рубашку. Кинул в чемоданчик темные очки, полотенце и сборник рассказов Бабеля. Потом заменил Бабеля Честертоном и отправился на вокзал.
Тася уже стояла возле газетного киоска. Ее сарафан казался пестрым даже на фоне журнальных обложек.
Мы купили билеты в автоматической кассе. Зашли в пригородную электричку. Сели у окна.
Было жарко, и я пошел за мороженым. А когда вернулся, Тася сказала:
– Еще четыре минуты.
Мы помолчали. Вообще гораздо легче молчать, когда поезд тронется. Тем более, что разговаривать и одновременно есть – довольно сложная наука. Владеют ею, я заметил, только престарелые кавказцы.
Тася поправляла волосы. Видно, думала, что я слежу за ней. А впрочем, так оно и было.
Жара становилась невыносимой. Я дернул металлические зажимы и растворил окно. Тасины волосы разлетелись, пушистые и легкие.
Напротив расположился мужчина с гончим псом. Он успокаивал собаку, что-то говорил ей.
За моей спиной шептались девушки. Одна из них громко спрашивала: «Да, Лида?» И они начинали смеяться.
Под окнами вагона бродили сизые голуби.
Народу становилось все больше. Я не хотел уступать своего места. Но затем вошел лейтенант с ребенком, и я поднялся. Девушка тоже встала. Мы протиснулись в тамбур. По дороге я взял у Таси липкий бумажный стаканчик от мороженого. Выбросил его на шпалы.
В тамбуре было прохладнее. Кто-то умудрился втащить сюда коляску от мотоцикла. Рядом на полу устроились юноши с гитарой. Один, притворяясь вором-рецидивистом, напевал:
Эх, утону ль я в Северной Двине,
А может, сгину как-нибудь иначе,
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут…
Мы прошли в угол. Тася достала пачку американских сигарет. Я отрицательно покачал головой. Этого требовал мой принцип сдержанности. Она закурила, и я почувствовал себя так, будто женщина выполняет нелегкую работу. А я стою рядом без дела.
Потом вспоминали университетских знакомых. Тася сказала, что многие из них – эгоистичные, завистливые люди. Особенно те, которые пишут стихи.
Я сказал:
– Может, злятся, что их не печатают? Может, у них есть основания для злобы? Может быть, то, что называют эгоизмом, – всего лишь умение дорожить собой?
– Вы тоже пишете стихи?
В Тасином голосе прозвучало легкое недовольство. Очевидно, до сих пор я казался ей воплощением здоровья и наивности. Первая же моя осмысленная тирада вызвала ее раздражение. Как будто актер позабыл свою роль. Тася даже отвернулась.
Мы пересекли границу курортной зоны. Теперь можно было выйти на любой станции. Везде можно было найти хороший пляж и чистую столовую.
Я взял Тасю за руку и шагнул на платформу. Электричка отъехала, быстро набирая скорость. Толпа двигалась по главной улице к заливу,
Вдоль дороги располагались санатории и пионерские лагеря. Навстречу шли дачники, одетые в пригородном стиле. Проезжали велосипеды, сверкая никелированными ободами. Хорошо было идти твердой грунтовой дорогой, пересеченной корнями сосен.
Мы перешли шоссе, оставляя следы на горячем асфальте. Дальше начинался сероватый песок.
Окружающий пейзаж напоминал довоенный любительский фотоснимок. Все было обесцвечено морем, солнцем и песком. Даже конфетные бумажки потускнели от солнечных лучей.
Перешагивая через распростертые тела, мы направились к воде. Песок здесь был холодный и твердый.
Мне захотелось уйти подальше от людей. Не сомневаюсь, что мое желание уединиться Тася восприняла как любовный призыв. Как хороший партнер на ринге, девушка ответила мне целой серией испытующих взглядов. В голосе ее зазвучали строгие девичьи нотки. И наконец она решила заранее переодеться в специальной кабине. Наподобие ширм, эти раздевалки стояли в десяти метрах от воды.
Под фанерными стенками, не достигавшими земли, видны были щиколотки женщин. Я безошибочно узнал в этой сутолоке Тасины желтоватые пятки. Она переступала через нечто легкое и розовое.
Я чувствовал себя неловко, разгуливая в темных брюках среди полуголых людей. Затем подошел к воде, стал изучать далекие очертания Кронштадта. Песок опять стал твердым и холодным.
Тася подошла ко мне сзади. Она была в модном купальнике и резиновых туфлях. В ней чувствовалась завершенность хорошо отрегулированного механизма.
Поймав мой взгляд, Тася смущенно отвернулась. Она зашагала вдоль берега, а я двинулся следом.
Я любовался Тасей. Догадывался, что она не случайно идет впереди. То есть предоставляет мне возможность разглядывать себя.
У нее были сильные, обозначавшиеся при ходьбе икры. Талию стягивал плотный купальник. Между лопатками пролегал крутой желобок.
Я еще подумал – вот иду за ней как телохранитель.
Я заметил, что на Тасю обращают внимание. Это импонировало мне, вызывая одновременно легкий протест. Несколько парней в сатиновых трусах даже отложили карты.
Начинается, – подумал я.
Один из них что-то сказал под дружный хохот. Они располагались достаточно широким полукругом, и мне хватило бы короткой серии на всех. Я представил себе, как они лежат – близнецы в жокейских шапочках. А карты валяются рядом.
В эту секунду Тася обернулась и говорит:
– Не реагируйте. Я привыкла.
Мы прошли вдоль залива. Оказались в тени. Еще через несколько минут пересекли ручей, который блестел среди зелени.
Я не был уверен, что девушке здесь понравится. Возможно, ей хотелось быть там, где звучит эстрадная музыка. Где раздается напряженный стук волейбольного мяча. Где медленно, как леопарды в джунглях, бродят рыхлые юноши. Они втягивают животы, расставляют локти, короче, изнемогают под бременем физического совершенства.
Несколько секунд прошло в легком замешательстве. Видно, зря я дал Тасе понять, что хотел бы уединиться. Девушка могла подумать, что за ней охотятся. Это не для меня. Ведь я решил быть сдержанным и небрежным. Я даже гордился этим решением.