Его словно прорвало. Ведь что бы он там ни наговорил, ему все равно причиталось по 50 000 долларов в год, в течение 5 лет.
Я сказал Кимберли, что кое к чему из того, что говорил Шлезингер, стоило бы прислушаться, хотя в целом он расписал нашу страну слишком черными красками, а наша страна, бесспорно, самая великая и могучая держава на планете.
Под эти слова она вряд ли могла подкопаться.
* * *
А как я сам оцениваю свой ответ? Сейчас я считаю, что это был пустой треп.
* * *
Она еще спросила меня о моей собственной лекции, в той же церкви, месяц тому назад. Она там не была, а значит, не сумела записать. Ей нужно было получить доказательства, что те, кто меня слушал, говорят правду. Я тогда рассказывал, не без юмора, о своем дедушке с материнской стороны. Социалисте старой закваски.
Она обвинила меня в том, что я назвал всех богатых людей пьяницами и психами. Так она переврала слова дедушки: Капитализм – это то, что люди, захапавшие все наши деньги, надумают с ними делать, в пьяном или трезвом виде, в своем или не в своем уме. Так что я ее поправил, и объяснил заодно, что это мнение моего дедушки, а не мое собственное.
– Я слыхала, что ваша речь была похуже, чем доктора Шлезингера.
– От всей души надеюсь, что это не так, – сказал я. – Я хотел показать, как устарели взгляды моего дедушки. Я старался посмешить людей. И они смеялись.
– Я слыхала, вы сказали, что Иисус Христос – анти‑Американец? – сказала она, а диктофончик все писал, писал.
Я и это ей растолковал. В начале было очередное изречение моего дедушки. Он повторил предписание Карла Маркса для создания идеального общества: «От каждого по способностям, каждому – по потребностям». А потом он задал мне вопрос, видимо, неудачно пошутил:
– Знаешь ли ты что‑нибудь более анти‑Американское, Джин, чем Нагорная Проповедь?
* * *
– А как насчет того, чтобы согнать всех Евреев в концентрационный лагерь в Айдахо? – сказала Кимбсрли.
– Как насчет чего‑чего‑чего? – спросил я в полном обалдении. Наконец– то, наконец – и слишком поздно, слишком поздно, я сообразил, что эта идиотка опаснее гадюки. Мне конец, если она распустит слух, будто я Анти‑Семит, – особенно теперь, когда множество евреев, переженившихся с иноверцами, посылали своих детей учиться в Таркингтон.
– Я никогда в жизни не говорил ничего подобного, – поклялся я.
– Ну, может, не в Айдахо, – сказала она.
– Вайоминг? – сказал я.
– 0'кей, пусть будет Вайоминг, – сказала она. – Всех под замок, ага?
– Я просто сказал «Вайоминг», потому что женился в Вайоминге, – сказал я. – Я в Айдахо и не бывал, у меня и в мыслях не было никакого Айдахо. Я все пытаюсь понять, как это ты ухитряешься все вывернуть наизнанку, поставить с ног на голову. Я сам себя не узнаю.
– А Евреи? – сказала она.
– Да это же опять дедушка, – сказал я.
– Ненавидел Евреев, ara? – сказала она.
– Да нет, нет, нет, – сказал я. – Он многих евреев очень уважал.
– И все равно мечтал бросить их в концентрационный лагерь, – сказала она. – Так?
Основой для этой самой что ни на есть гадючьей выдумки стал мой рассказ в церкви, как мы с дедушкой катались на его автомобиле как‑то утром в воскресенье, в Мидленд Сити. Я был тогда еще совсем маленький. Это дед, а вовсе не я, стал издеваться над всеми религиозными конфессиями.
Когда мы проезжали мимо католического собора, он, помнится, сказал:
– Считаешь, твой папа – отличный химик? Вот здесь превращают пресные хлебцы в мясо. Твой папа сумел бы, а?
Потом мы проезжали молитвенный дом пятидесятников, и он сказал:
– А тут – гиганты мысли, полагающие, что каждое слово в книжке, составленной горсткой проповедников через 300 лет после Рождества Христова, – святая истина. Надеюсь, ты не станешь так тупо верить любому печатному слову, когда подрастешь.
А много позже я узнаю, к слову сказать, что та самая женщина, с которой у отца была любовь, когда я учился в старшем классе, и из‑за которой он выпрыгнул из окна в спущенных штанах, запутался в бельевой веревке, и его покусала собака и так далее, – была прихожанкой как раз того храма, пятидесятников.
* * *
А то, что он сказал в то утро про Евреев, было всего‑навсего очередной насмешкой над Христианством. Ему пришлось мне сначала объяснить
– а мне пришлось растолковывать Кимберли, – что Библия состоит из 2 отдельных частей, из Нового Завета и Ветхого Завета. Правоверные Евреи принимают, как канонические, только книги, касающиеся их собственной истории, то есть Ветхий Завет, а Христиане всерьез принимают обе части Библии.
– Жаль мне Евреев, – сказал дедушка. – Норовят всю жизнь прожить с уполовиненной Библией.
И добавил:
– Это все равно что пытаться проехать отсюда в Сан‑Франциско с дорожной картой, которая кончается в Дюбеке, штат Айова.
* * *
Тут я разозлился не на шутку.
– Кимберли, – сказал я, – ты случайно не ляпнула Попечительскому Совету, что я все это говорил? Они меня поэтому вызывают?
– Мало ли, – сказала она. Она хотела показать, какая она умница. А я решил, что это дурацкий ответ. Как оказалось, ответ был правильный. Попечительский Совет хотел поговорить со мной еще о многом, кроме перевранных фраз из моей лекции в церкви.
Я смотрел на нее с гадливостью и жалостью. Она думала, какая она героиня, а я – гад ползучий! Теперь, когда я понял, что она затеяла, ее так и подмывало показать мне, что она гордится собой и ничуть меня не боится. Откуда ей было знать, что я как‑то раз выбросил с вертолета мужчину, потяжелее, чем она. Что мне мешает выбросить ее из окна колокольни? Это мне и пришло в голову. Я был так зол на нее! Я ей покажу, что значит меня разозлить!
* * *
Человек, которого я сбросил с вертолета, плюнул мне в лицо и укусил за руку. Я ему показал, что значит меня разозлить!
Ее было жалко, потому что она была слабоумная девчонка из блестящей семьи, и она думала, что наконец‑то совершила что‑то выдающееся, разоблачив носителя преступных идей. Я тогда еще не знал, что ее отец. Стипендиат Родса [3] , имевший ключ Фи Бета Каппа [4]из Принстона, подучил ее. Я думал, что она просто переняла убеждения своего папаши, то и дело высказываемые в его статьях или в его ТВ‑шоу – конечно, и дома тоже – что есть учителя, которые так ненавидят свою страну, что по их вине молодежь теряет веру в светлое будущее и ведущую роль нашей страны во всем мире.
Я думал, что она решила совершенно самостоятельно обнаружить такого негодяя и устроить, чтобы его вышвырнули с работы, – чтобы доказать отцу, что она не такая уж дурочка, а достойная дочурка своего Папочки.
Ошибочка.
– Кимберли, – сказал я вместо того, чтобы вышвырнуть ее из окна. – Это же просто смешно. Ошибочка.
* * *
– Ну ладно, – сказал я. – Мы в 2 счета с этим покончим.