— Это ситуация морального выбора, — сказал я, качая головой.
Кликс нахмурился.
— А ты ненавидишь делать моральный выбор.
— «Ненавижу» — слишком сильно сказано…
— У тебя нет позиции ни по поводу абортов, ни по смертной казни. Блин, да ты даже не голосовал… сколько? Двадцать лет?
Я ненавидел звук его голоса. Я легко полемизировал с ним в печати, тратя часы на подбор верных слов, но при встречах лицом к лицу он мог бегать вокруг меня кругами — я не успевал реагировать.
— Но не в нашей компетенции принимать такие решения, — сказал я.
— Я чувствую себя вполне компетентным, — Кликс широко улыбнулся, но улыбка тут же стала покровительственной. — Брэнди, отказ принимать решение — это само по себе решение.
Мы знаем точно лишь когда знаем мало; чем больше знаем, тем больше сомневаемся.
Иоганн Вольфганг фон Гёте, немецкий драматург (1749–1832)
Кликс вскочил со своей кушетки, пересёк полукруглое помещение и подскочил к двери номер один. Он открыл её, спустился по короткому пандусу и выглянул в маленькое окошко в наружной двери. Я последовал за ним и заглянул в окошко через его плечо. За дверью был крутой склон кратерного вала, на кромке которого приплясывал зелёный троодон. Он дёргался, как мексиканский прыгающий боб, пытаясь удержаться на неровном склоне.
Кликс открыл внешнюю дверь и взглянул на животное.
— Чего вы хотите?
Рептилия молчала где-то с полминуты. Наконец, она издала серию низких скрежещущих звуков — словно рвали лист гофрокартона. Кликс обернулся ко мне.
— По-моему, этот не умеет говорить.
Я поскрёб бороду.
— Что он тогда здесь делает?
Звуки разрываемого картона стали тише и мягче. Наконец, из пасти рептилии послышалась английская речь.
— Ничего, чувак, — сказала она, только звучало это больше похоже на «Ничо, чуак».
Я улыбнулся.
— Неудивительно, что он малость тормозной, Кликс, — сказал я. — Этот, похоже, учился языку у тебя. — Я повернулся к троодону. — Здоро́во, чувак! День-ё!
Троодон словно в раздумье уставился в землю.
— Солнце встало, и мне хочется домой, — сказал он, наконец.
Я расхохотался.
— Ваши отходы выведены? — спросил он. — Ваши тела очищены?
— Да, — осторожно подтвердил я.
— Тогда теперь мы должны говорить.
— Хорошо, — сказал я.
— Я войду? — спросил троодон.
— Нет, — сказал я. — Мы выйдем.
Троодон поднял чешуйчатую руку.
— Позже.
И в мгновение ока исчез, скатившись по склону. Я вышел на порог и огляделся. Солнце перевалило за полдень. Ослепительно яркое посреди безоблачного неба, оно начало клониться к западному горизонту. Прямо над головой я увидел трио великолепных медно-красных птерозавров, лениво взмывающих и падающих в потоках горячего воздуха. Я сделал ещё один гигантский первый шаг наружу и съехал по кратерному валу на грязевую равнину. Кликс, последовал за мной, сжимая слоновье ружьё.
Трое троодонов стояли примерно в тридцати метрах от вала. Как только мы спустились, они неожиданно прытко кинулись к нам; их длинные ноги пожирали расстояние почти незаметно. В движении их изогнутые шеи ходили вперёд-назад, как у голубей, но, поскольку у динозавров шеи значительно длиннее, то выглядело это элегантно, а не комично. Длинные жёсткие хвосты, торчащие прямо из худых бёдер, на ходу подскакивали вверх-вниз. Потом троодоны разом остановились — без всякого предварительного торможения, их последний шаг ничем не отличался от предпоследнего. Они просто встали, как вкопанные, метрах в трёх от нас.
Троодон с ромбовидным пятном на морде — тот, что разговаривал как я — и в этот раз взял все переговоры на себя.
— У нас есть к вам вопросы, — сказал он.
— О чём? — спросил я.
— О Марсе, — ответил Ромбик. Я смотрел в его огромные жёлтые глаза с пульсирующим зрачком, гипнотически прекрасные. — Я снова спрашиваю о Марсе в будущем.
Я покачал головой, отводя глаза от его взгляда.
— А я снова отвечаю — я там не бывал.
Ромбика мой ответ не удовлетворил.
— Но если вы сгибаете время, вы, несомненно, умеете сгибать пространство. И даже если вы не жнёте, — двойное мигание глаз — не гнёте , у вас должны быть увеличительные оптические приборы, через которые можно многое узнать о нашем доме.
Я посмотрел на Кликса. Он пожал плечами.
— Всё, что вы говорите, конечно же, правда, — начал я. — Но не зная, на что похож Марс сейчас, в мезозое, мы не сможем хорошо описать, как он изменился — если изменился — в нашем времени. Вам понятно, в чём наша трудность?
— Трудно штаны через голову надевать, — сказал Ромбик. Сначала он говорит моим голосом, теперь ещё и шутит мои шутки. — Вы, несомненно, можете дать нам общую картину Марса без того, чтобы тратить время на описание его современного состояния. Сделайте это.
— Ну хорошо, чёрт тебя дери, — сказал я. — Всё равно рано или поздно узнаете. — Я ещё раз взглянул на Кликса, давая ему последний шанс остановить меня, если он посчитает, что я делаю огромную ошибку. Его лицо оставалось бесстрастным. — Я говорил правду, — сказал я, глядя в золотистые глаза Ромбика. — Ни один человек пока что не был на Марсе. Но мы посылали туда роботов-исследователей. Они нашли в почве много странной химии, но никакой жизни. — Ромбик низко опустил голову; жёлтые глаза с вертикальными, как у кошки, зрачками вперились в растрескавшуюся землю. Было бы безумием пытаться интерпретировать его мимику, приписывать человеческие эмоции комку слизи и его марионетке-динозавру, но всё же мне показалось, что существо переживает глубокое потрясение. — Мне очень и очень жаль, — сказал я.
— Марс мёртв, — сказал троодон, поднимая голову; предвечернее солнце блеснуло в его глазах, как две сверхновые. — Подтвердите, что таков был смысл.
— Боюсь, это так, — сказал я и поразился прозвучавшему в моём собственном голосе сочувствию. — Да, Марс действительно мёртв. — Мускулы животного расслабились, в то время как хет, по-видимому, переваривал полученную новость. Я от души сочувствовал марсианину. Но, с другой стороны, если бы в 2013 год прибыл путешественник из будущего, отстоящего на 65 миллионов лет, я бы ничуть не был удивлён, услышав от него, что человеческий род давно исчез с лица Земли. — Послушайте, — сказал я мягко, — всё не так плохо. Ведь мы говорим о невообразимо далёком будущем.
Троодон уставился на меня. Он был похож на Кликса, только что задавшего мне очередную задачку на сообразительность.
— Как сказали мы ранее, наша история длится вдвое большее время. Для нас это будущее не невообразимо далёкое. — Он снова наклонил свою узкую морду к земле, рассматривая узор трещин и загнутых кверху краёв. — Вы говорите о нашем вымирании.
Кликс ободряюще улыбнулся.
— Все жизненные формы рано или поздно вымирают, — сказал он. Такова природа вещей. Взять хотя бы динозавров…
Я скоро обнаружил различие между Канадой и Соединёнными Штатами. Мои американские коллеги, начиная карьеру, как я, с должности ассистент-профессора, могли ожидать первого гранта в размере от $30 000 до $40 000. Канадский же Национальный Совет по Исследованиям, как мне сказали, выдаёт гранты от $2500.
Дэвид Судзуки, канадский генетик (род. 1936)
Я родился в год, когда «Аполлон-11» совершил посадку на Луну. Мне исполнился сорок один год, когда Канадский Национальный Совет по Исследованиям предложил мне участвовать в путешествии во времени. Я ожидал, что эта экспедиция будет сродни полёту на Луну: на передовые технологии не жалко никаких расходов. Однако в области фундаментальных исследований больших денег не крутилось уже давно — даже в Штатах, большинство технологических усилий которых были направлены на борьбу с опустыниванием Среднего Запада. Оказалось, что наука большого бакса была короткоживущим феноменом середины двадцатого столетия, начавшись Манхэттенским проектом и завершившись с распадом Советского Союза.
Научное сообщество к этому концу эры оказалось совершенно не готово. Но в начале 1990-х был закрыт проект Сверхпроводящего Суперколлайдера, оставивший после себя лишь огромную яму в земле. Примерно в это же время закрыли SETI — проект поиска сигналов внеземных цивилизаций с помощью радиотелескопов. Проект Международной Космической Станции, которую предполагалось назвать «Freedom», был сокращён настолько, что ходила шутка о том, что его надо бы переименовать во «Fred», потому что для полного названия на корпусе просто не хватит места; а потом, когда проект покинули многие страны-участницы (включая Канаду), ссылаясь на пустую казну, те несколько модулей, что успели вывести на орбиту, пришлось законсервировать. Предполагаемый полёт на Марс, который первоначально планировался на 2019 год, пятидесятую годовщину «маленького шажка» Армстронга, также постоянно сокращали и откладывали. Попрошайничество, долги и воровство стали основными пунктами повестки дня в научных лабораториях мира; большие государственные гранты остались в нежно лелеемых воспоминания о старых добрых временах.