– Вор!
Даже если бы в меня ударила молния, и я не был бы так оглушен. Она! Она оскорбляла меня, обливала презрением!
– Марианна!
– Обманщик!
– Послушай!
– Три раза подряд соврал. Конечно, я не поверила... Господи Боже мой!
Марианна кинулась на каменистую дорогу. Она всхлипывала, а у меня не было сил ее утешить. Теперь обелить меня в ее глазах могла только правда, правда о ней самой. И как раз эту-то правду я не имел права говорить!
Я решил дождаться, пока она сама успокоится. И в конце концов Марианна пришла в себя.
– Ну все, отревелась? – сухо спросил я.
Она кивнула.
– Тогда пошли...
Ох, как я разозлился на нее и на себя самого! Схватил с земли сетку с фруктами и зашагал к дому. Она плелась рядом, руки безвольно болтались. В голове у меня словно ударами молотка отдавалось цоканье ее каблучков по дороге.
25
За ужином мы почти не ели и не разговаривали. Нам нечего было сказать друг другу. Солгав, я сам создал такую правду, которая оказалась для нее невыносима. Оставалось только ждать. Я мысленно ругал себя на все лады. Надо было бы придумать какое-нибудь другое объяснение. Вообще-то я и пробовал по-другому, но безуспешно.
Электричество на вилле, естественно, было испорчено. Молния ударила в провода, которые проходили через сад, и никто не позаботился их починить. В общем, дом этот и гроша ломаного не стоил, цена в десять тысяч песет и то была чрезмерной.
При свете спичек мы стали подниматься в спальню. Впотьмах разделись. Она свернулась калачиком спиной ко мне на дальнем конце кровати.
Я безумно хотел ее, но лезть не стал. Знал: она меня все равно оттолкнет, и нелегко будет смириться с непокорностью Марианны. Долго еще в темноте я с горечью думал о своем поражении. И за что только судьба на меня ополчилась? Затянула в смертельный омут и, сколько не вертись, засасывала все глубже и глубже.
Наконец я забылся в тяжелом сне. Мне было жарко... больно... Вокруг меня кружился, будто в водовороте, разложившийся труп Бридона.
Я понимал, что она вполне может убить меня во сне. Ведь во время приступа Марианна собой не владела. Но я не боялся смерти. Я был согласен. Принять смерть из ее рук и так было величайшим подарком.
* * *
Я проснулся от сильной жары и увидел, что лежу как раз в солнечных лучах, падавших из окна.
Перебрался на середину кровати. Думал, вот сейчас почувствую кожей прикосновение Марианны, но наткнулся только на ее одеяло. Это оно лежало рядом, и напрасно я придвигался все ближе и ближе, кроме одеяла, рядом ничего не было.
Я открыл глаза. Она исчезла. Я вскочил с постели. Стул, на который она вечером кинула свои вещи, стоял пустой.
Я запрыгал по комнате, пытаясь влезть в штанину. И что-то бормотал так нечленораздельно и жалобно, что и сейчас никак не могу забыть свой голос в это утро.
Наконец мне удалось одеться. Я как раз собирался выйти, как вдруг увидел что-то на столе.
Марианна вытащила спички из коробка и сложила из них слово "Прощай".
Мои худшие опасения подтвердились! Ушла! Ушла, дурочка! Убежала, потому что считала меня мошенником, жуликом!
Я пытался сообразить, давно ли она ушла. На часах было восемь. А ведь я ничего не почувствовал, не услышал!
Я кинулся из дома. У самой земли стелился прозрачный туман. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелась только голая хмурая земля со скелетиками растений.
Не сразу и сообразишь, куда бежать... Машины не было... О, Господи, какой ужас!
Я побежал посмотреть, не взяла ли она денег, но нет, все мои песеты так и лежали в бумажнике. Марианна ушла без гроша, куда глаза глядят... Убежала от меня.
Вместо того, чтобы пойти в деревню, я кинулся по направлению к городу, к пропыленному горизонту. Шел быстро, ссутулив спину в надежде отыскать на каменистой дороге следы Марианны.
Но их все не было... Я бросился бежать прямо перед собой, как безумный, выкрикивая ее имя. Отказывался поверить в то, что произошло! Нет, не могла она так вот и уйти! Не могла меня бросить! Ведь в любую минуту кто-нибудь из этих дураков в треуголках может ее забрать! Нет, надо было отыскать Марианну во что бы то ни стало! И побыстрей! Безжалостная охота за ней уже началась! С одной стороны вездесущая, рыщущая повсюду испанская полиция. А с другой я сам, которого, конечно, тоже разыскивали, я, ни слова не знавший по-испански, да и к тому же без всякого транспорта, если не считать мои бедные ноги!
– Марианна! Мариа-а-а-анна!
В ответ мне только громче жужжали мухи.
Часть пятая
26
Несколько часов подряд я все бежал и бежал. Останавливался только, если навстречу попадался какой-нибудь прохожий, – чтобы спросить, не видел ли он Марианну. Говорил я, конечно, на ломаном испанском, но желание отыскать Марианну было так сильно, что даже удавалось вполне прилично строить фразы на языке Сервантеса. И меня понимали...
Только ответ всегда был одним и тем же:
– No.
Нет Марианны... Наверное, не в ту сторону пошел... Я бежал обратно, мчался по тропинкам, чтобы срезать расстояние... Забегал в раскаленные от солнца деревушки... Хватал местных жителей за отвороты курток...
– Una senorita con cabellos dorados[10].
Нет, никогда они не видели девушки с золотыми волосами... Таких у них здесь было немного...
Крестьяне глядели на меня с тревогой, наверное, считая сумасшедшим.
Не знаю, сколько времени продолжалась эта бессмысленная гонка по угрюмой равнине. Мои веревочные сандалии вконец изорвались. Но, даже приволакивая одну ногу, я все тащился вперед.
Все кончено, думал я. Кончено навсегда. Мне ее уже не найти.
Медленно побрел я к вилле, чтобы забрать документы, деньги и краски. Пришлось потерять еще несколько часов, пока удалось отыскать обратную дорогу, ведь во время своих поисков я часто менял направление и в конце концов заблудился.
Когда я наконец увидел у горизонта серый, печальный дом в окружении пожелтевших пальм, то уже буквально падал от усталости...
Самыми тяжелыми оказались последние несколько метров. Ноги сделались, как свинцовые, отказывались повиноваться. Я уткнулся в полуразвалившуюся решетку ограды и прислонился к чахлому деревцу, чтобы хоть немного прийти в себя. И только чуть отдохнув, смог преодолеть последние метры, отделявшие меня от крыльца.
Я увидел ее еще с порога. Она сидела у стола в гостиной, скрестив перед собой руки. И матча смотрела на меня.
Это было последней каплей.
– Ну и дрянь же ты!
Медленно, как паралитик, я взгромоздился на стул напротив. Мы долго глядели друг на друга, и обида моя понемногу прошла, растаяла. Я был счастлив, что все-таки ее нашел. К горлу комком подступили рыдания.
– Как ты дрожишь! – вздохнула она.
– Я так бежал, так звал тебя... Почему ты вернулась?
– Потому что слишком люблю тебя, Даниель. Ничто не сможет нас разлучить.
– Тогда зачем ты ушла?
– Просто проснулась утром, увидела, как ты спишь... И подумала: а ведь он вор. Мне стало стыдно... Я подумала, что никогда больше не смогу жить рядом с тобой!
– Идиотка!
– Да, я знаю... Я тоже это пеняла, пока шла. Наша любовь должна быть выше всего этого...
Она встала, обошла стол и встала возле меня на колени. Руки ее сомкнулись с моими. Я почувствовал под пальцами нежное, гладкое лицо.
– Я больше не сержусь, Даниель... Я тебя простила.
Я закрыл глаза и про себя потихоньку произнес:
"Я тоже!"
* * *
Тот вечер, который мы провели в заброшенной вилле на краю света, показался мне самым необыкновенным в жизни. Найду ли я слова, чтобы передать безумие наших ласк, наши дикие крики, рыдания, а главное, жгучее желание телом и душой принадлежать друг другу навсегда.
Время от времени мы ненадолго забывались в тревожном сне, а потом снова кидались друг на друга, как будто хотели, слившись вместе, породить единое существо, которое возьмет верх над самой жизнью... Как будто этот союз мог освободить нас от забот и нависшей угрозы!
Наконец, уже на заре мы оба окончательно погрузились в сонное забытье.
Я уже Бог знает сколько времени не заводил часы и когда проснулся, понял, что они остановились еще с утра. Но по усилившейся жаре и по солнцу определил, что время близилось к полудню. Я был голоден, как волк, и спустился на кухню приготовить кофе с молоком. А когда принес наверх две чашки кофе и бутерброды, Марианна как раз открыла глаза. Вид у нее был какой-то потерянный, и я даже встревожился:
– Что-нибудь не так, любимая?
– Да нет, только вот ночью все время снились кошмары. Наверное, это из-за того, что вчера мы так поволновались.
Я поставил чашки с дымящимся кофе на стол рядом с надписью "Прощай". Ее со вчерашнего дня так никто и не трогал.
– А какие кошмары приснились тебе, Марианна?
Глаза ее закрылись. Длинные светлые волосы золотым дождем струились по обнаженным плечам. Я смотрел на загорелую крепкую, удивительно красивую грудь...
Но, мучимый тревогой, переспросил:
– Какие кошмары, а?
Что она ответит? Чем еще поразит меня?
– Я видела реку, а по ней плыла белая колыбелька. Там был мертвый ребенок... Он плыл по воде, а впереди показался большой водоворот... Туда его и засосало...
У меня вырвался какой-то идиотский смешок. Идиотский и в то же время такой жалобный-прежалобный.
– Да уж, ничего себе кошмар...
И протянул Марианне ее чашку кофе с молоком. Она машинально отпила глоток.
– Даниель...
– Что?
– А тебе не кажется... что раньше у меня уже был ребенок?
– Это что еще за новости?!
Я понимал, что память постепенно начнет возвращаться к вей. В ее мозгу совершалась подготовительная работа, возникали образы, и когда их будет уже достаточно, Марианна все вспомнит. Ее прошлая жизнь настигнет теперешнюю!
Такая перспектива пугала меня еще больше, чем вмешательство полиции.
– Но все-таки, – вздохнула она, – как-то ненормально, что мне снятся такие странные вещи!
– Во сне обычно все бывает странно, Марианна...
Глупо было привозить ее на эту заброшенную виллу. Атмосфера тут такая же, как и в сен-жерменском доме. Да, все дело в окружении. Здесь все, как там, и от этого разные вещи приходят на память.
Надо было срочно действовать, затормозить этот задний ход.
Приходилось призвать на помощь весь мой ум, любовь и волю.
– Послушай Марианна, смешно же каждый раз, как только увидишь глупый сон, подгонять под него свою жизнь! А если когда-нибудь тебе приснится женщина с бородой, то станешь говорить, что раньше носила бороду и выступала на ярмарках?
Она чуть улыбнулась шутке... Но не двигалась, не ела...
– Даниель, если бы у меня был ребенок, я бы о нем не забыла, правда?
– Ну конечно!
– Я бы нутром его чувствовала, да?
– Да-да, а как же...
Теперь вот у нее возродился материнский инстинкт. Сначала довела до смерти сына, а теперь начинает понимать, что такое ребенок.
– Даниель!
– Что, Марианна?
– Мне хочется, чтобы у нас был ребенок. А тебе?
В эту минуту мне показалось, что я снова открываю дверь на втором этаже в доме на улице Гро-Мюр.
Снова как будто запахло трупом, перед глазами поплыли тела двух мертвецов. Изрезанный, мертвый, окровавленный старик. Весь в сукровице мальчик.
Впервые я ужаснулся. Не из-за того, что она совершила, а осознав наконец все, что ее связывало с этими двумя убитыми. Я думал об этом голом старике, распростершемся на ее теле. О грязном, сгнившем маленьком человечке, родившемся от их мерзких объятий. У меня прямо мороз пробежал по коже. Я как будто коснулся самого дна человеческой низости.
Мы поели. Печально, но говорить было особенно не о чем.
Марианна отставила чашку.
– Что сегодня будем делать?
Вопрос застал меня врасплох. Тут, конечно, не было никаких развлечений... Вокруг нас пустыня: ни воды, ни игр, ни гуляний. Мы могли лишь бродить по серым пыльным дорогам, спотыкаясь о камни, глядя на беловатые листья экзотических растений с предательскими колючками.
– Будем рисовать...
– Мы будем?
– Да... Хочу снова написать твой портрет.
– А зачем?
– Потому что... потому что ты меня вдохновляешь, вот и все.
Теперь, когда я знал правду, очень хотелось начать портрет сначала. В первый раз, сам того не подозревая, я обозначил то, что, как мне казалось, было для нее нехарактерно. В глазах ее тогда сверкнуло безумие убийства, но я ведь совсем не это выражение хотел передать. Даже не могу вспомнить, когда и как на полотне появился тот светлый мазок, из-за которого потом возникло неприятное ощущение. А сейчас мне нужно было передать на картине ее первозданную чистоту, прекрасно зная, что она убийца и несет в себе зло.
– Ладно... Раз уж у тебя вдохновение...
Отличная это была идея, она позволяла вам убить время и при этом не очень скучать.
Я писал портрет несколько часов, но своей работой остался недоволен. Все равно появлялся жестокий взгляд, хотя я изо всех сил старался о нем забыть. Я не видел его, когда смотрел на Марианну, но на полотне он появлялся вновь и вновь. Какое-то нестираемое, постоянное, подавляющее все прочее выражение лица.
Когда мы прервались на минутку, Марианна подошла посмотреть, что получается.
– Почему тут у меня такой злой вид?
Я не ответил.
Снова вернулся к эскизу, цепляясь за точность черт лица. И потерял сходство. Начал получаться портрет какой-то неизвестной девушки. Приходилось смириться с тем, что если писать портрет Марианны, надо писать портрет убийцы, ничего не поделаешь...
Эта колдовская сила искусства так на меня подействовала, что я вообще бросил писать портрет. Хлеб у нас кончился. Я предложил Марианне сходить в деревню, но она отказалась. Сказала, что устала. Пришлось мне одному отправляться в дорогу. Но я даже радовался, что хоть на время избавлюсь от этого гнетущего дома, и в особенности от чар моей подруги. Странная у меня была к ней любовь! Несмотря ни на что, я чувствовал физическое влечение и еще, если так можно выразиться, какое-то графическое влечение к ней. Я любил ее плоть, ее великолепное тело, ее запах, ее глаза... Я любил ее тайну...
Я хотел спасти Марианну. Она ведь не виновата, что выросла на помойке со скрипкой вместо души!
В деревенской пивной я выпил несколько стаканов аперитива. Потом купил хлеба, фруктов и свиной колбасы.
И стал собираться обратно, но вдруг подумал, что, может быть, где-нибудь здесь продают французские газеты. Мне сказали, что за ними нужно ехать в Таррагону. А тут как раз хозяин пивной собрался туда на мотоцикле, изрыгающем клубы черного дыма с грохотом авиационного двигателя. Он обещал привезти мне газет.
Я дал ему сто песет и сказал, чтобы на обратном пути он завез газеты мне на виллу.
Трактирщик приехал уже поздно вечером, когда Марианна готовила фруктовый салат с ромом. Все пальцы у меня были в краске. Я крикнул, чтобы он положил газеты на стол и пошел проводить его до калитки.
Когда я вернулся на кухню, Марианна уже читала одну из газет. Это был "Фигаро". Я схватился за вторую, "Франс-суар". Фотография Марианны занимала на первой странице целых две колонки. Очень плохая фотография с удостоверения, которое, наверное, полиция нашла где-нибудь в шкафу у нее в хибаре. Но меня поразило, что там у нее действительно был вид убийцы. Бегающий взгляд, надутые в усмешке губы. И стянутые в пучок прилизанные волосы. Из-за них лицо становилось грубым, угрожающим. Нет, это была совсем другая девушка. Глядя на дрянную фотографию, я все меньше испытывал отвращения к той, какой она была раньше и все больше восхищался той, какой она стала. Произошло превращение всего ее существа. Даже основные черты лица изменились.