— Я об этом понятия не имею и готов уступить тебе пять процентов своих гонораров за будущий бестселлер, если ты сумеешь _это_ выяснить. С таким образованием ты должен переплюнуть Шерлока Холмса. Дедуцируй! Все улики известны тебе не хуже, чем мне самому...
Грамер меланхолически покивал головой.
— Не знает, видите ли, — сообщил он цветам Ван Гога, до которых добралось уже солнце. Они отбрасывали желтоватый отсвет на мою измятую постель. От сидения на корточках у меня заболели ноги, я встал, вынул из шкафа спрятанную за одеждой бутылку бурбона, из морозильника достал кусочки льда, налил себе и ему и предложил выпить за упокой разоруженческих вооружений.
— У меня повышенное давление и диабет, — пожаловался Грамер, крутя в пальцах стаканчик. — Но один раз не считается. Пусть будет так. За наш умерший мир!
— Почему «умерший»? — запротестовал я.
Мы оба отхлебнули виски. Грамер поперхнулся, долго кашлял, потом отставил недопитый стакан и потер щеку. Я обратил внимание, как неряшливо он был побрит.
Слабым голосом, будто вдруг постарев на десять лет, он сказал:
— И теперь тот, кто достиг вершин в компьютерной технике, упал ниже всех. Они сожрали все наши программы. — Он хлопнул себя по карману, в котором лежало письмо «от дяди Сэма». — Это тризна. Конец эпохи.
— Но почему же? Если против обычных вирусов есть лекарства...
— Не плети ерунды. Какое лекарство воскресит труп? Ведь от всех программ на земле, в воздухе, под водой и в космосе ничего не осталось. Даже это письмо им пришлось доставить на старом «белле», потому что в новых вертолетах все отказало. Чуть позже восьми это началось, а они, идиоты, думали — обычная зараза.
— И везде, одновременно?
Тщетно я пытался и не мог представить себе весь этот хаос — в банках, аэропортах, конторах, министерствах, больницах, вычислительных центрах, университетах, школах, фабриках...
— Точно трудно сказать, потому что нет связи, но по тем сведениям, что до меня дошли, сразу везде.
— Как это могло получиться?
— Ты привез, похоже, личинки или споры. То есть зародыши, которые начали лавинообразно размножаться, пока не достигли определенной концентрации в воздухе, в воде, повсюду — и после этого активизировались. Лучше всего защищены были программы вооружений на Луне, так что с земными у них все пошло как по маслу. Тотальная битодемия. Паразитарный битоцид. Они не затронули только живое, потому что на Луне ни с чем живым не имели дела. Иначе они прикончили бы нас всех вместе с антилопами, муравьями, сардинами и травой в придачу. И вообще, оставь меня в покое. Мне уже надоело читать тебе лекции...
— Если все так, как ты говоришь, придется все начинать сначала — по-старому.
— Конечно. Через полгода или через год найдут противоядие против Virus Lunaris Bitoclasticus [вирус лунный битопожиратель (лат.)], приставят к нему соответствующие антивирусы, и мир начнет влезать в очередную кабалу.
— Так, может быть, ты не потеряешь место?
— С меня хватит, — возразил он категорически, — и не важно, хочу я или нет.
Просто я слишком стар. Новая эра требует нового обучения. Антилунной информатике и тому подобному. Всю Луну, по-видимому, подогреют термоядерно, простерилизуют, и, хотя это в миллиарды обойдется, расходы оправдаются, будь спокоен.
— Для кого? — спросил я. Грамер вел себя странно, вроде бы прощался со мной, но никак не мог встать и уйти. Я решил, что он попросту жалуется мне на судьбу, ведь я один во всем санатории знаю, кто он такой.
Грамер вел себя странно, вроде бы прощался со мной, но никак не мог встать и уйти. Я решил, что он попросту жалуется мне на судьбу, ведь я один во всем санатории знаю, кто он такой. Что же ему, к психиатрам идти со своей сломанной жизнью?
— Для кого? — повторил он. — Как для кого? Для всех производителей оружия, для всех отраслей военной промышленности. Повытаскивают из библиотек старые планы и чертежи. Сначала восстановят несколько классических устройств, ракет, а потом возьмутся за воскрешение компьютерных трупов. Ведь вся hardware [аппаратура (англ.)] в сохранности, как хорошо законсервированная мумия. Только software [программное обеспечение (англ.)] черти забрали. Подожди пару лет. Сам увидишь.
— История никогда не повторяется в точности, — заметил я и, не спрашивая, долил ему бурбона. Он выпил до дна и не поперхнулся, только лысина слегка покраснела. В солнечном луче, падающем через окно, играли маленькие блестящие мушки.
— Проклятые мухи, конечно же, не пострадали, — мрачно произнес Грамер. Он глядел в сад, где больные в цветных шлафроках и пижамах как ни в чем не бывало плелись по аллейкам. Небо было голубое, солнце сияло, ветер шевелил кроны больших каштанов, и поливочные фонтаны мерно вращались, сверкая радугой в брызгах рассыпающейся воды. А в это время один мир рухнул и навсегда уходил в прошлое, и следующий еще не народился. Я не стал делиться с Грамером этой мыслью, посчитав ее слишком банальной. Только разлил по стаканам остаток спиртного.
— Хочешь напоить меня, — проворчал он, но выпил, отставил стакан, наконец поднялся, набросил пиджак на плечи и остановился, взявшись за ручку двери. — Если что-нибудь припомнишь, ты знаешь что... напиши. Сравним.
— Сравним? — повторил я, как эхо.
— Потому что у меня, в частном порядке, есть мыслишка на этот счет.
— Из-за чего я оказался на Луне?
— В известной степени, да.
— Так скажи.
— Не могу.
— Почему?
— Не положено. Принимал, того... присягу. Дружба дружбой... Мы с тобой были по разные стороны стола.
— Но ведь стол исчез. Не будь таким службистом. В конце концов я могу дать слово, что все останется в тайне.
— Ишь какой добрый! Напишешь, издашь и будешь уверять, что это память к тебе вернулась.
— Ну тогда давай вместе. Шесть процентов моих гонораров.
— Под письменное обязательство?
— Разумеется.
— Двадцать процентов!
— Ну, это ты хватил лишку.
— Я?
— Без тебя догадываюсь, что ты можешь мне сказать.
— А?
Он забеспокоился. Видно, слишком много глотнул знаний и слишком мало настоящей выучки. Я подумал, что он не слишком подходил для своей профессии, но решил ему об этом не говорить. Все равно он собрался на пенсию.
Грамер тем временем закрыл приоткрытую было дверь, выглянул, скорее по привычке, в окно, присел на край стола и почесал за ухом.
— Ну, скажи... — пробормотал он.
— Если скажу, не получишь и цента.
За его спиной зеленели сады. По аллее на инвалидной коляске ехал старый Паддерхорн с полуметровой ложкой в руке, держа ее, как древко знамени. Санитар, который вез коляску, курил его сигару. В нескольких шагах за ними шел телохранитель Паддерхорна, в одних шортах, мускулистый, бронзово-загорелый, в белой шляпе с большими полями, уткнувшись на ходу в цветной комикс. На полурасстегнутом поясе болталась кобура и била его по бедру.
— Ну, говори или прощай, старина, — предложил я.