И не знали, что еще им сказать. Потом, не сговорившись, обе подошли к калитке и, распахнув ее, стали смотреть на узенькую тропинку, которая вела к большой дороге. И каждой, возможно, казалось, что придет какой-то новый человек и скажет, на чьей стороне правда. Но по узенькой тропинке к большому пруду шли, переваливаясь с ноги на ногу, только гуси.
От автора
Если б я случайно был свидетелем такой сцены, то что бы я сказал? Надо подумать.
Ведь и агроном любит, ценит искусство, картины. А художник любит и бережет природу.
Но главное – как быть с любовью?
От редакции. Читателей просят сообщать от зывы об этом этюде автору по телефону… или по адресу: Москва, Г-19, Волхонка…
ТАНЯ БОБЫЛЕВА
Ждал. Надеялся. И – дождался.
Было так.
Звонок. Снял трубку. Слышу голос – взволнованный, прерывистый, словно человек откуда-то бежал, бежал, вдруг остановился и сразу заговорил:
– …про любовь. Про вишни. Напечатано в нашей газете. Вы писали?
– Да!.. Да! Я писал! Я! – вскричал я.
«Это она, – подумал я, – она, студентка. Дочь женщины с вишнями».
Не помня себя от волнения, шарю рукою по столу: карандаш! Где карандаш? Запишу, сейчас запишу фамилию адрес.
Стараюсь быть спокойным:
– Кто говорит? Назовите себя.
– Меня зовут Таня… Таня Бобылева. Вы писали… что и художник сбережет сад не хуже садовода, а агроном мо жет и картины понимать.
– Безусловно…
– А мама не верит. Мне ваша помощь нужна.
– И мне нужна ваша помощь. Я у вашей мамы спрошу о листках.
– Каких листках?
– Расскажу при встрече. Дайте адрес. И заодно поговорю с вашей мамой о художнике, о любви и об агрономе.
– Записывайте: поселок Шелковка…
– Пишу. Шел…ков…ка. Дальше?
– Метро «Юго-Западная». Выход к автобусу пятьсот одиннадцатому. Ехать по Внуковскому шоссе. Остановка автобуса называется «Шелковка»…
– Как так?
– Ну, и поселок и остановка на шоссе называются «Шелковка».
– Понятно.
– Сойдете с автобуса. Пройдете немного вперед по шоссе. Увидите, справа на лугу тропинка протоптана. И рядом указатели. Разные. Пройдете направо по тропинке через поле. Километра два… Будут постройки совхоза. Идите на эти постройки… Обогнете коровник… Спуститесь к речке. Там плотина. На плотине гуси… Ай, гуси тут ни при чем… Пройдете плотину. Увидите на пригорке деревню. Крайний дом под зеленой крышей – это наш дом. Поднимитесь на горку. Меж двух заборов тропиночка. Под зеленой крышей теперь дачники, а мы с мамой живем в домике, что в саду. Я вас буду ждать – чуть откроете калитку, увижу. И прокричу: «Мама! Мама! Наш профессор идет к нам! Видно, грибы в лесу собирал… Вот не ждала!» Ну, мама обрадуется: раз профессор, очень ученый, так мама поверит и будет не против ваших слов. Приезжайте же! Очень-очень прошу. Выручайте! Скажите маме, что вы знаете разных художников. И все они имеют сады и берегут их.
– Приеду! Непременно. Когда?
– Сегодня суббота. Приезжайте завтра. В воскресенье ровно к двенадцати часам дня… Так буду ждать у калитки… Маме до вашего прихода ни слова не скажу. Она у меня догадлива. Ну, все. Пока!
– Таня! Таня! А как же зовут вашу маму?
– Надо же! Разве я не сказала?! Бобылева, Клавдия Степановна Бобылева.
«Клавдия… Степановна… Бобылева», – стремительно и косо набрасывает карандаш через весь листок моей записной книжки.
Трубка снова лежит на рычаге. Телефон молчит. Скорей бы! Скорей наступило бы это завтра!
ФЛОТИЛИЯ САРДИН И МОДНЫЙ СТУЛ
Было 11 часов 48 минут, когда я увидел вдали на пригорке деревню. А вот и дом с зеленой крышей.
Вышел на проселочную дорогу. Отсюда, с пригорка, она спускается к пруду. Вот и плотина. Стадо гусей преградило дорогу. Гусак, опуская к земле изогнутую шею и шипя, решительно пошел на меня… Плавают в пруду утки. На низком берегу женщины полощут белье.
11 часов 56 минут.
Присел на скамеечку у сруба недостроенного дома.
Стендаль говорил: «Счастье человека лежит на дорогах самых обыкновенных».
А теперь я пойду меж заборами. Справа и слева надо мною будут склоняться тонкие ветви вишневых деревьев; и крапива, высоко подняв свои стебли, будет смотреть на меня из-за заборов; и, как всегда, репейник попытается зацепить меня своим игольчатым зеленым шариком; и лопух закроет своими листьями все щели в заборе.
12 часов 00 минут. Вот он, дом, где живет Таня Бобылева.
Но почему же она не встречает меня у калитки?
Она ведь обещала…
Полуоткрытая калитка в сад… А в саду – яблони, поддерживаемые тонкими подпорками, а за ними – кружевная зелень морковки, желтоватые зонтики укропа и огурцы… огурцы…
По узенькой тропиночке, задевая тонкие ветви вишневых деревьев, под окошками большого бревенчатого дома, где слышался настойчивый и капризно-тягучий голос ребенка: «Дай… дай» (дачники?!), я шел к домику со стеклянной террасой. Далеко в глубине сада из своего жилья выскочила овчарка, звякнула цепью, взбежала на крышу своей хатки и молча стала следить за мной.
«Где же студентка Таня Бобылева? Почему не встречает меня?» – озираясь, с тревогой думал я.
Отворил дверь террасы. Сколько света, солнца! На миг закрыл глаза после тенистого полутемного сада и увидел: вот она… вот та женщина, что свертывала кульки из заповедных листков. Она!
Но теперь на ней была не кофта со случайными пуговицами, нет! Сильно открытое платье с яркими крупными синими цветами обтягивало ее плотную фигуру; на короткой шее – модные чешские бусы. Гордо сидела она за столом с закусками… А напротив нее восседал коренастый мужчина средних лет в голубой, с «молнией» тенниске и рядом с ним – худенькая женщина в закрытом лиловом платье (жена?). У него и у нее на безымянном пальце поблескивали большие, толстые обручальные кольца.
Все трое с удивлением посмотрели на меня.
А я… я растерянно смотрел то на тюлевые занавески, которые закрывали окна, то на розовую клеенку, местами вытертую до белой подкладки, то на закуски – консервные банки с воздетыми к небу крышками, – словно целая флотилия сардин, шпрот и килек подняла свои металлические паруса и готовилась к отплытию. А рядом и вокруг этой флотилии – бутылка с водкой, бутылки* со сладкой наливкой. Я заметил почему-то, как лихо селедка в белой селедочнице, потонувшая под кружочками репчатого лука, глядела прямо на солнце своей гильотинированной головой. И застыли в немом ожидании глубокие пластмассовые тарелки с кружочками ярко-красных помидоров, фарфоровые тарелки, побольше и поменьше, с кружочками колбасы разного копчения; грибки в маринаде, картофель в мундире в белой кастрюле. А в углу на электрической плитке – большой булькающий чайник, на котором громоздился заварной чайник.
– Таню Бобылеву можно? – сказал я неуверенно и робко.Здравствуйте.
– Таню? – с удивлением посмотрела на меня мать. – Ее дома нет. А что вы хотели?
– Я… она… – начал было я.
– Кланя! Что ж ты за стол не приглашаешь гостя? – сказал мужчина в голубой тенниске с «молнией».
– Садитесь, прошу, – заторопилась хозяйка. – Познакомьтесь: вот братец мой Валентин Степанович с супругой.
Не помню, кто из них подвинул стул. Помню только, что он был очень модный – неустойчивый, на тонких ножках и резко блестел на солнце своей полировкой.
Проклятый стул! Я был окончательно угнетен и подавлен этой полировкой. Боялся шевельнуться.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте, – сказала хозяйка. – А давно вы с нашей Таней знакомы?
– Я, собственно, не знаком… Таня мне позвонила.
– Сама?! Первая позвонила? Так вы и не знакомы с ней? – наперебой заговорили за столом.