Ее внезапно поразило простейшее открытие: а ведь все, что произошло между нею и Гюргом, уложилось всего в несколько дней… Она пристальнее вгляделась в своего бывшего командора и поправилась: все, чего НЕ произошло между нею и Гюргом, который сейчас вышагивал, как римский легионер. Но поразило‑то ее совсем другое: а ведь ей и Вуковуду отпущена всего одна ночь. Бесконечная, сумасшедшая, неповторимая, но всего одна!
Да что же это за жизнь такая…
Но горевать о жизни такой было уже некогда, потому что через порог переваливались и сразу же обмякали, оседали на пол страдальцы из вертолетной группы, как бывает всегда с людьми, мечтающими только об одном – добраться до родного дома. Родным домом был пол в шлюзовой камере, и теперь каждому надо было помочь, что‑то расстегнуть, расшнуровать, отвинтить и вообще – вытряхнуть из скафандра, а потом подставить плечо и проводить на камбуз, а вот Гришу на свободную коечку прямо в медотсек, где, хвала черным небесам и живой Вуковудовской крови, все еще теплился желтый прямоугольник. И она нагибаясь, присаживалась на корточки, обламывала ногти, подставляла колено или спину, наливала кружки, включала тостеры, утирала салфетками, подсовывала кусочки, отбирала кости – словом, вела себя, как и подобает женщине, в дом которой после трудного похода вернулись усталые мужчины. А когда случайно подняла голову и глянула в дверной проем, то увидела через площадку Вуковуда, стоявшего, прислонясь к лифтовому люку, и глядевшего на нее так, как, наверное, смотрят на уплывающую в иллюминаторе Землю – когда лицо безразличное, а глаза остановившиеся и отчаянные…
Прожевали, проглотили. Столпились, естественно, у входа в госпитальный – прапрадедовский способ "живой крови" повторили и чуточку успокоились, отодвинув отлет на полчаса. Спящих решили не трогать, хотя самая глубокая фаза сна уже миновала и обоих мучили видения: Боровиков жалостливо всхлипывал, а Тарумбаев продолжал причмокивать и мычать. Сусанин наклонился и разобрал бесконечно повторяемое "Почему… почему… почему Монк".
– Что значит – "почему Монк"? – спросил он Вуковуда.
– Вероятно, если бы из вашей команды случайно выбрали кого‑то – не вас – и обрекли на мучительную смерть, вы тоже до конца дней мучились бы вопросом: почему он, а не я?
– Это само собой, – кивнул Сусанин, – но все‑таки: почему они выбрали Монкорбье? Действительно случайность?
– Не думаю. Монк был самым экспансивным, и когда их связали, вряд ли он оставался безучастным. Вероятно, бился, старался разорвать веревки или что там у них… Ругался, и виртуозно. Я так себе это представляю. Наверное, это и навело чартаров на мысль…
Он запнулся, увидев лицо Варвары. Сусанин оглянулся, следуя за его взглядом, отрывисто бросил:
– Приглядела бы за разгрузкой!
Варвара безропотно повернулась, вышла в тамбурную. А Вуковуд‑то не знает, что у нее слух как у летучей мыши – даже здесь, в проеме выходного люка, она слышала его приглушенный голос: "Судя по всему, Монка подвесили за ногу, а он пытался изогнуться, схватиться за веревку. А им только этого и надо было…" – "С‑с‑сифаки бесхвостые… Он был жив?" – "М‑м… когда?" – "Ну, когда вам удалось бежать?" – "Нет. Но я бы предпочел не задерживать вас сейчас подробностями". – "Как вышло, что у вас не было с собой парализаторов?" – "Были и парализаторы, все было. Стрелять по людям не могли". – "Люди… Это ж хуже людоедства!" – "Да нет, то же самое. Эмоциональное насыщение за счет чужой жизни. Но попади вы каким‑нибудь чудом в прошлое нашей Земли, во времена хомо хабилис, а то и попозднее, стали бы вы стрелять в своих предков из‑за того, что они предаются каннибализму? Пеленки человечества, к сожалению, в довольно страшненьких пятнах…" – "Боюсь, Вуд, вы путаете голод с развлечениями!" – "Я не путаю, я ставлю между ними знак равенства.
Эмоциональное насыщение за счет чужой жизни. Но попади вы каким‑нибудь чудом в прошлое нашей Земли, во времена хомо хабилис, а то и попозднее, стали бы вы стрелять в своих предков из‑за того, что они предаются каннибализму? Пеленки человечества, к сожалению, в довольно страшненьких пятнах…" – "Боюсь, Вуд, вы путаете голод с развлечениями!" – "Я не путаю, я ставлю между ними знак равенства. На этой планете, во всяком случае, с ее чудовищными ночами".
Сзади послышались шаги; не оглядываясь, Варвара узнала Гюрга. Не вытерпел‑таки, пришел. Дышит в темечко.
– То, что разгружают скочи, – все для вас, Варенька. Умыкнул прямо на глазах у зверья! – Прямо фонтан самодовольства.
– Ну и как глаза?
– Жуть! Бессмысленные, остановившиеся, как у лунатиков. По‑моему, я их оставил без ужина. Но зато вы получите новорожденного слоненка леопардовой окраски. Эй, Фофель, не сюда, тащи все на второй корабль! – крикнул он из‑за ее плеча своим скочам, опустошающим багажник вертолета. – И две гаттерии, только чуть‑чуть зажаренные…
– Плохо им придется без ужина, – сурово проговорила Варвара. – Ночь‑то – сорок два часа с минутами. Попробовали бы сами, а то не успели вернуться, и стрелой на камбуз.
– Ну, наконец‑то, – обрадовался командор стратегов, – узнаю прежнюю мохнатую кобру! А ведь, между прочим, пока вы здесь сидели, у нас во рту, как говорится, маковой росинки…
Варвара круто развернулась и даже поднялась на цыпочки, чтобы очутиться лицом к лицу.
– Я вам хобот зажарю, – сквозь зубы процедила она. – Хобот слоненка крапчатого и спаржу в майонезе!..
Командорово счастье – взвыла‑заскулила сирена аварийного старта; как ошпаренный, выскочил Сусанин:
– Нашли время любезничать! Варька, останешься, погрузишь вертолет на второй "пюсик". Зонд‑спутник откалибровать, барахлишко все подобрать, чтоб в ненужную сторону тутошнюю цивилизацию не двинуть. Гюрг тебе в помощь, а мы стартуем – этому парню опять хуже.
– Скоча оставь!..
– Всех бери. Управишься – автоматом на буек, мы там спасательного катера дождемся. Темп!
Да, это по‑сусанински. Она только успела выхватить из кубрика свой рюкзак, а из тамбурной уже летели вниз скафандры, запасное оружие – Гюрг уже стоял на траве, ловил все. По‑лягушачьи выметнулась четверка скочей с непременными генераторами, Варвара спрыгнула следом, чуть не угодив одному из них на спину. Оглянулась, чтобы хотя бы помахать рукой, – по ступеням неторопливо спускался Вуковуд, уже в своем мышином скафандре. Скочи похватали поклажу, помчались прочь, за световую черту, отброшенную иллюминаторами; Варвара, ничему не удивляясь, только кивнула Вуковуду, и они тоже побежали бок о бок, точно держась за руки, и световой круг под ногами вдруг исчез – на иллюминаторы опустились заглушки. Девушка невольно оглянулась: с верхушки корабля скатился видеодатчик и, поблескивая, как росинка, заскользил вниз. Из люка высунулась рука, цапнула датчик, и люк захлопнулся. Дико взвыла ненужная сирена, не догадались выключить, и две стаи крыланов, обезумев от ужаса, заметались над долиной. Разбираться с ними было уже некогда, и "Дункан" плавно пошел сквозь их мельтешащий рой, словно это была туча майских жуков, и утягивал за собой тех, кто попадал в зону невесомости.
Они забрались на пустой корабль, казавшийся заброшенным домом, загнали скочей.
– Давайте разберемся с вахтами, – деловито предложил Гюрг, оглядывая чужую рубку. – До рассвета часов шесть…
– Какие, к чертям, вахты, – отмахнулась Варвара. – Спать. Всем спать. Люк я задраила.
Ох, и какое же это счастье – отоспаться на жесткой коечке, и проснуться с сознанием того, что никому и ничего не должна, и некуда торопиться, и ничего не потеряно, и полететь, едва касаясь босыми ступнями шершавого пола, в легкий прохладный душ, когда воды вдоволь и никто не топчется под дверью, и кто‑то другой готовит завтрак, и, судя по запаху, делает это вполне и весьма, и с порога душевой двинуться прямо‑прямо‑прямо – ах, сколько последовательности! – прямо на запах, а на камбузе незнакомый чародей, гибкий и ловкий, как чартар, творит амброзию из постылых экспедиционных концентратов.