Шутка сказать — человек потратил на нас двадцать лет: уж так ему хотелось узнать, как влияет на нас космос. А он почему-то не влияет… Я хочу Африку. Где моя Африка? Почему у меня всегда все записи перепутаны?
Он брел по тропинке следом за Марком, с цветком в зубах, настраивая проигрыватель и поминутно спотыкаясь. Потом он нашел Африку, и желто-зеленая степь огласилась звуками тамтама. Марк поглядел через плечо.
— Выплюньте эту дрянь, — сказал он брезгливо.
— Почему же дрянь? Цветочек.
Тамтам гремел.
— Сделайте хотя бы потише, — сказал Марк.
Горбовский сделал потише.
— Еще тише, пожалуйста.
Горбовский сделал вид, что делает тише.
— Вот так? — спросил он.
— Не понимаю, почему я его до сих пор не испортил? — сказал Марк в пространство.
Горбовский поспешно сделал совсем тихо и положил проигрыватель в нагрудный карман.
Они шли мимо веселых разноцветных домиков, обсаженных сиренью, с одинаковыми решетчатыми конусами энергоприемников на крышах. Через тропинку, крадучись, прошла рыжая кошка. «Кис-кис-кис!» — обрадованно позвал Горбовский. Кошка опрометью кинулась в густую траву и оттуда поглядела дикими глазами. В знойном воздухе лениво гудели пчелы. Откуда-то доносился густой рыкающий храп.
— Ну и деревня, — сказал Марк. — Столица. Спят до девяти…
— Ну зачем вы так, Марк, — возразил Горбовский. — Я, например, нахожу, что здесь очень мило. Пчелки… Киска вон давеча пробежала… Что вам еще нужно? Хотите, я громче сделаю?
— Не хочу, — сказал Марк. — Не люблю я таких ленивых поселков. В ленивых поселках живут ленивые люди.
— Знаю я вас, знаю, — сказал Горбовский. — Вам бы все борьбу, чтобы никто ни с кем не соглашался, чтобы сверкали идеи, и драку бы неплохо, но это уже в идеале… Стойте, стойте! Тут что-то вроде крапивы. Красивая, и очень больно…
Он присел перед пышным кустом с крупными чернополосыми листьями. Марк сказал с досадой:
— Ну что вы тут расселись, Леонид Андреевич? Крапивы не видели?
— Никогда в жизни не видел. Но я читал. И знаете, Марк, давайте я спишу вас с корабля… Вы как-то испортились, избаловались. Разучились радоваться простой жизни.
— Я не знаю, что такое простая жизнь, — сказал Марк, — но все эти цветочки-крапивки, все эти стежки-дорожки и разнообразные тропиночки — это, по-моему, Леонид Андреевич, только разлагает. В мире еще достаточно неустройства, рано еще перед всей этой буколикой ахать.
— Неустройства — да, есть, — согласился Горбовский. — Только они ведь всегда были и всегда будут. Какая же это жизнь без неустройства? А в общем-то все очень хорошо. Вот слышите, поет кто-то… Невзирая ни на какие неустройства…
Навстречу им по шоссе вынесся гигантский грузовой атомокар. На ящиках в кузове сидели здоровенные полуголые парни. Один из них, самозабвенно изогнувшись, бешено бил рукой по струнам банджо, и все дружно ревели:
Мне нужна жена — лучше или хуже, Лишь бы была женщиной — женщиной без мужа…
Атомокар промчался мимо, и волна горячего воздуха на секунду пригнула траву. Горбовский сказал:
— Вот это должно нравиться, Марк. В девять часов люди уже на ногах и работают. А песня вам понравилась?
— Это тоже не то, — упрямо сказал Марк.
Тропинка свернула в сторону, огибая огромный бетонированный бассейн с темной водой. Они пошли через заросли высокой, по грудь, желтоватой травы. Стало прохладнее — сверху нависла густая листва черных акаций.
— Марк, — сказал Горбовский шепотом. — Девушка идет!
Марк остановился как вкопанный. Из травы вынырнула высокая полная брюнетка в белых шортах и в коротенькой белой курточке с оторванными пуговицами. Брюнетка с заметным напряжением тянула за собой тяжелый кабель.
— Здравствуйте! — сказали хором Горбовский и Марк.
Брюнетка вздрогнула и остановилась.
На лице ее изобразился испуг. Горбовский и Марк переглянулись.
— Здравствуйте, девушка! — рявкнул Марк.
Брюнетка выпустила кабель из рук и понурилась.
— Здравствуйте, — прошептала она.
— У меня такое ощущение, Марк, — сказал Горбовский, — что мы помешали.
— Может быть, вам помочь? — галантно спросил Марк.
Девушка смотрела на него исподлобья.
— Змеи, — сказала вдруг она.
— Где? — воскликнул Горбовский с ужасом и поднял одну ногу.
— Вообще змеи, — пояснила девушка. Она оглядела Горбовского. — Видели сегодня восход? — вкрадчиво осведомилась она.
— Мы сегодня видели четыре восхода, — небрежно сказал Марк.
Девушка прищурилась и точно рассчитанным движением поправила волосы. Марк сейчас же представился:
— Валькенштейн. Марк.
— Д-звездолетчик, — добавил Горбовский.
— Ах, Д-звездолетчик, — сказала девушка со странной интонацией. Она подняла кабель, подмигнула Марку и скрылась в траве. Кабель зашуршал по тропинке. Горбовский посмотрел на Марка. Марк смотрел вслед девушке.
— Идите, Марк, идите, — сказал Горбовский. — Это будет вполне логично. Кабель тяжеленный, девушка слабая, красивая, а вы здоровенный звездолетчик.
Марк задумчиво наступил на кабель. Кабель задергался, и из травы донеслось:
— Вытравливай, Семен, вытравливай!..
Марк поспешно убрал ногу. Они пошли дальше.
— Странная девушка, — сказал Горбовский. — Но мила! Кстати, Марк, почему вы все-таки не женились?
— На ком? — спросил Марк.
— Ну-ну, Марк. Не надо так. Это же все знают. Очень славная и милая женщина. Тонкая очень и деликатная. Я всегда считал, что вы для нее несколько грубоваты. Но она, кажется, так не считала…
— Да так, не женился, — сказал Марк неохотно. — Не получилось.
Тропинка снова вывела их к шоссе. Теперь слева тянулись какие то длинные белые цистерны, а впереди блестел на солнце серебристый шпиль над зданием Совета. Вокруг по-прежнему было пусто.
— Она слишком любила музыку, — сказал Марк. — Нельзя же в каждый полет брать с собой хориолу. Хватит с нас и вашего проигрывателя. Перси терпеть не может музыки.
— В каждый полет, — повторил Горбовский. — Все дело в том, Марк, что мы слишком стары. Двадцать лет назад мы не стали бы взвешивать, что ценнее
— любовь или дружба. А теперь уже поздно. Теперь мы уже обречены. Впрочем, не теряйте надежды, Марк. Может быть, мы еще встретим женщин, которые станут для нас дороже всего остального.
— Только не Перси, — сказал Марк. — Он даже не дружит ни с кем, кроме нас с вами. А влюбленный Перси…
Горбовский представил себе влюбленного Перси Диксона.
— Перси был бы отличный отец, — неуверенно предположил он.
Марк поморщился.
— Это было бы нечестно. А ребенку не нужен хороший отец. Ему нужен хороший учитель. А человеку — хороший друг. А женщине — любимый человек. И вообще поговорим лучше о стежках-дорожках.
Площадь перед зданием Совета была пуста, только у подъезда стоял большой неуклюжий аэробус.
— Мне бы хотелось повидаться с Матвеем, — сказал Горбовский. — Пойдемте со мной, Марк.
— Кто это — Матвей?
— Я вас познакомлю. Матвей Вязаницын. Матвей Сергеевич. Он здешний директор. Старый мой приятель, звездолетчик. Еще из десантников. Да вы его должны помнить, Марк. Хотя нет, это было до.
— Ну что ж, — сказал Марк. — Пойдемте. Визит вежливости. Только выключите ваш звучок. Неудобно все-таки — Совет.
Директор им очень обрадовался.
— Великолепно! — басил он, усаживая их в кресла. — Это великолепно, что вы прилетели! Молодчина, Леонид! Ах, какой молодец! Валькенштейн? Марк? Ну как же, как же!..