– Семьдесят четвертый квадрат? – осведомился Лакост таким безмятежным тоном, что я понял, что тут кроется какое‑то издевательство.
Туан молча пошел к выходу, надевая шапочку с очками.
– Мой глубочайший поклон прекрасным дамам! – крикнул ему вдогонку Лакост.
Туан хлопнул дверью.
Вошел Джабжа.
– Нехорошо, мальчики, – сказал он, обращаясь главным образом к Илль. – Неужели его нельзя было заменить? Ведь там самой молодой – восемьдесят лет. И они вызывают его каждый раз, когда он неосторожно подходит к фону. Ну, ладно, искупи свою черствость заботой о госте. Спокойной ночи.
Джабжа и Лакост удалились.
– В чем дело? – спросил я.
– Туан мечтает встретить в горах прекрасную незнакомку. А по нему вздыхают все престарелые красотки, посещающие заповедник. Эта группа вызывает его четвертый раз. Да, красота – тяжелое бремя.
– И все‑таки он у вас хороший…
Илль посмотрела на меня удивленно. Потом медленно ответила:
– Да, он у меня хороший.
С ударением на «у меня».
– А теперь пойдемте, я ведь здесь еще и что‑то вроде горничной и должна с приветливой улыбкой указать вам ваши аппартаменты.
– Жаль, что сейчас не дают на чай. Ваш талант в роли горничной пропадает даром в буквальном смысле слова.
– А что бы вы мне дали?
– Две серебряные монетки. Каждая по часу.
– Как мало!
– Тогда одну золотую. Золотая – это один день.
– Это значит, двадцать четыре серебряных… Все равно мало.
– Вы маленькая вымогательница. Из вас не вышло бы хорошей горничной.
– А вы предлагаете мне пышный хвост от неубитого медведя. Ведь вы же не знаете, сколько еще золотых монет бренчит в вашей сумке.
– А вы знаете? Она кивнула.
– И что же, вам принесло это радость?
Она пожала плечами так беззаботно, что сердце мое сжалось. Я болтал здесь с этой девчонкой, а там, в Егерхауэне, спала та, которая носила белое с золотом, но все золото, что было на ней, не могло прибавить ей и одной монетки стоимостью в один день.
– Сколько вам лет? – спросил я Илль.
Она с упреком поглядела на меня:
– Настоящая женщина скрывает не только то, сколько лет ей исполнилось, но даже и сколько ей остается.
– А все‑таки?
Она тихонечко вздохнула, как там, на скале.
– Восемнадцать.
– А сколько еще осталось?
– Мне восемнадцать лет. А вы меня спрашиваете о том, что будет, у‑у! И если я отвечу, то кто будет более бестактен – вы, когда спрашиваете, или я, когда отвечаю?
У нее было какое‑то чутье. Она правильно сделала, что не ответила. Мне было бы слишком больно за Сану.
– Извините меня. Я и так задержал вас.
– А я не очень дорожу своими монетками. К тому же вы обокрали меня не больше чем на десять медяшек. Идите‑ка спать.
– А вы?
– Я останусь здесь. Я должна быть наготове, пока Туан в отлете.
– Ну и я останусь здесь. Все равно до утра не больше трех часов. Вы не возражаете?
– В нашей Хижине закон – не мешать друг другу делать глупости.
– Благодарю.
Я растянулся перед потухающим огнем, взбил медвежью голову, как пуховую подушку, и тотчас же начал засыпать.
«Камин»… – приплыло откуда‑то издалека, – это называется «камин»…
Потом надо мною наклонилась Сана и быстро‑быстро зашептала: «Не надо… Не вспоминай об этом…»
Я повернулся несколько раз, и когда это лицо исчезло, я сразу же заснул
– легко и спокойно,
И так же легко проснулся, когда меня разбудил Джабжа.
– Послушай‑ка, Джабжа, а все вы действительно знаете ЭТО?
– А как же, – он прекрасно меня понял и совсем даже не удивился.
– И кому это первому пришло в голову обнародовать такие данные? Самому Эрберу?
Теперь он посмотрел на меня несколько удивленно.
– Интересно, а как ты представляешь себе это самое: «обнародовать»? Может, ты думаешь, что на домах списки развесили или повестки разослали: «Вам надлежит явиться туда‑то и тогда‑то для ознакомления с датой собственной кончины…» Нет, милый. Что тогда творилось – описанию не поддается. Съезд психологов, конференция социологов, фонопленум археопсихологов, конгресс нейрологов, симпозиум невропатологов; всеземельные фонореферендумы шли косяком, как метеоритный поток. Страсти кипели, как лапша в кастрюле. И только когда абсолютное большинство высказалось против консервации пресловутых данных и за проведение опыта на строго добровольных началах – только тогда Комитет «Овератора» принял «Постановление о доступе к сведениям…» – вот такой талмуд. Читался, как фантастический роман, – сплошные предостережения типа: направо пойдешь – сон потеряешь, налево пойдешь – аппетит потеряешь, прямо пойдешь – девочки любить не будут…
– И все‑таки ты пошел?
– Дочитал – и пошел.
– Ох, и легко же у тебя все выходит… Но кто‑то не пошел?
– Естественно.
– И много таких?
Джабжа слегка пожал плечами:
– Кроме тебя, в Егерхауэне трое.