– Взгляни только на этот закат, – решил я сменить тему разговора.
Он смотрел минуту-другую, потом произнес:
– Хорошо фы их потрумянили, сэр.
– Спасибо за комплимент. Можешь оставить коньяк и сигары и быть свободен. Я посижу еще немного.
Оставив сигары с коньяком на столе, он выпрямился в полный рост – во все свои восемь футов, отвесил поклон и сказал:
– Счастлифого пути, сэр. И спокойной ночи.
– Приятных снов, – отозвался я.
– Плаготарю фас, – и он растаял в сумерках.
Когда подул ночной бриз, и лягушки вдали затянули баховскую кантату в своих болотах, моя багряная луна, Флорида, взошла в том же месте, куда опустилось усталое солнце. Цветущие по ночам розоодуванчики испускали в бирюзовый воздух вечера свой аромат, звезды рассыпались по небу, словно алюминиевое конфетти. Рубиново-красная свеча тихо потрескивала на столе, омар таял во рту, как масленый, шампанское было ледяным, как сердце айсберга. Меня охватила какая-то грусть, мне хотелось сказать окружающему меня миру: «Я вернусь!»
Итак, я закончил с омарами, шампанским, шербетом и прежде чем плеснуть себе рюмочку коньяку, закурил сигару, что, как мне не раз говорили, является признаком дурного вкуса. В оправданье мне пришлось произнести длинный тост обо всем, что попалось мне на глаза, и под конец я налил себе чашечку кофе.
Завершив ужин, я поднялся и обошел вокруг того большого, сложного здания, которое я называю своим домом. Достигнув бара на Восточной Террасе, я устроился там поудобнее с очередной рюмкой коньяка, не торопясь раскурил сигару, уже вторую за сегодняшний вечер и стал ждать. Наконец появилась она, принеся с собой, как всегда, запах роз.
На Лизе было что-то мягкое, шелковисто-голубое, пенящееся вокруг нее в свете фонарей, все такое искрящееся и воздушное. На руках у нее были белоснежные перчатки, на груди сверкало бриллиантовое ожерелье. Ее светлые волосы были нежного пепельного оттенка, на бледно-розовых губах играла едва заметная улыбка. Сейчас голова ее была склонена на бок, один глаз закрыт, другой прищурен.
– Приятное свидание при лунном свете, – произнесла она, и легкая улыбка неожиданно превратилась в ослепительную. Я все рассчитал так, чтобы именно в этот момент вторая луна, слепяще-белая, взошла над горизонтом. Голос Лизы напоминал мне пластинку, которую заело на одной высокой ноте. Пластинки теперь никогда не заедают, но я-то помню и иные времена.
– Привет, – сказал я. – Что будешь пить?
– Виски с содовой, – ответила она, как обычно. – Какая чудесная ночь!
Я заглянул в ее голубые глаза и улыбнулся. – Да, пожалуй. – Я ввел в машину заказ, и вскоре передо мной появился стакан с выпивкой.
– А ты изменился. С тобою стало проще.
– Наверное.
– Что у тебя на уме? Что-нибудь плохое?
– Может быть, – я пододвинул стакан к ней поближе. – Сколько там получается?… Уже месяцев пять?
– Чуть больше.
– Твой контракт был на год?
– Да.
– Я его расторгаю, – с этими словами я протянул ей конверт.
– Что ты хочешь этим сказать? – улыбка застыла на ее губах, затем медленно исчезла.
– Как всегда, лишь то, что сказал.
– Ты имеешь в виду, что я тебе больше не нужна?
– Боюсь, что так. Здесь вполне достаточно, чтобы ты выбросила из головы дурные мысли, – и передал ей второй конверт.
– Тогда почему? – продолжала настаивать она.
– Мне нужно уехать. Тебе нет смысла скучать здесь все это время.
– Я подожду.
– Мое отсутствие может быть долгим.
– Тогда я поеду с тобой.
– Даже если это опасно? Даже если тебе, быть может, придется погибнуть вместе со мной?
Я надеялся, что она скажет «да». Но все-таки, мне кажется, я немного разбираюсь в людях. Поэтому я позаботился заранее о рекомендации.
– В наше время такое случается, – пояснил я. Иногда даже мне приходится идти на определенный риск.
– Ты дашь мне рекомендацию?
– Вот она.
Лиза немного отпила из своего стакана.
– Хорошо, – согласилась она.
Я передал ей конверт.
– Ты презираешь меня? – спросила она.
– Нет.
– Почему?
– А с чего мне вдруг тебя презирать?
– Потому что я слабая и боюсь за свою жизнь.
– Ну и что, я тоже боюсь, хотя и не показываю этого.
– Поэтому я принимаю отставку.
– Поэтому я все и приготовил.
– Ты думаешь, что все знаешь, да?
– Нет.
– А что мы делаем сегодня вечером? – поинтересовалась она, допивая свой виски.
– Я же сказал, что мне известно далеко не все.
– Ну ладно, я сама знаю. Мне с тобой было хорошо.
– Спасибо.
– Я не хотела бы расставаться.
– Но я тебя напугал?
– Да.
– Очень?
– Очень.
Я допил коньяк и сделал последнюю глубокую затяжку, любуясь Флоридой и своей второй белой луной, носившей название Биллиардный Шар.
– Сегодня ночью, – пообещала она, беря меня за руку, – ты забудешь о презрении.
Не распечатывая конвертов, она принялась за второй стакан, так же как и я любуясь обеими лунами.
– Когда ты улетаешь?
– Завтра, едва забрезжит утро.
– Мой Бог! Да ты стал поэтом?
– Я всегда остаюсь тем, кто я есть.
– Вот я и говорю.
– Не знаю, не знаю… Но мне было приятно провести с тобой время.
Она допила второй стакан и отставила его в сторону.
– Становится прохладно.
– Да.
– Пойдем, согреемся.
– Я не против.
Я отложил сигару, мы поднялись, и она поцеловала меня. Я обвил рукой ее голубую искрящуюся талию. Мы прошли под аркой и направились к дому, который завтра утром мне предстояло покинуть.
Здесь мы прервемся и поставим, как водится, три звездочки.
Можно было бы предположить, что состояние, которое я приобрел на своем пути к настоящему, и сделало меня тем, кем я теперь являюсь – в некотором роде параноиком. Ну, нет.
Это было бы слишком просто.
Хотя, таким образом я легко сумел бы объяснить те приступы малодушия, что одолевали меня всякий раз, когда я покидал Вольную. С другой стороны, поскольку действительно существуют люди, жаждущие моей крови, можно сделать вывод, что это вовсе не паранойя. Кстати, именно поэтому мне и пришлось здесь, на планете Сандау устроить все так, чтобы я смог противостоять попыткам любых людей или правительств добраться до меня. А если кому-нибудь уж очень захочется меня прикончить, то это влетит ему в копеечку, так как придется разрушить целую планету. Но даже на этот случай у меня приготовлено кое-что интересное, правда, пока не было возможности проверить все в полевых условиях.
Нет, настоящая причина моего беспокойства не в мании преследования, а в обычном страхе перед небытием, присущем всем людям, но в моем случае – усиленном во много раз. Хотя однажды я и приподнял завесу смерти… Но лучше оставим это.
Сейчас во всей обитаемой вселенной лишь я и, может быть, несколько секвой остались живыми свидетелями двадцатого века, дожившими до нынешнего тридцать второго. Не обладая бесстрастной пассивностью этих представителей растительного царства, я на собственной опыте убедился, чем дольше ты живешь, тем сильнее убеждаешься в бренности жизни. Следовательно, стремление выжить – занятие, которое, как я когда-то считал, руководствуясь теорией Дарвина, свойственно лишь низшим классам флоры и фауны – становится твоей основной заботой. А джунгли теперь куда опасней, чем во времена моей молодости.
Еще бы, у нас почти полторы тысячи обитаемых миров, и на каждом есть исконно свои методы убийства, которые так легко перенимаются и распространяются по всей галактике в наш век, когда путешествие между мирами практически не требует времени.