-- Этоонотстрахастарается:горявнемнету!--
определила Федератовна страдание Божева.
Но Божев поднял лицо кверху, и все увидели на немоткрытую
печаль.КузнецКемальспустился в могилу, и ему подали гроб;
Кемаль уложил получше гроб вземлеиприбилкрышку,навеки
отделивумершуюотеевраговитоварищей, от всей будущей
жизни, которую Айна хотела как девушка и комсомолка.
Брат Айны, Мемед, не горевавший по сестре, потомучтоона
стала для него страшная и чужая, подошел к Божеву и сказал ему:
-- Дядь,нанейтвояверевкаосталась. Она кругом пуза
завязана. Ты ее лучше возьми.
Кемаль сейчас же вскрыл гроб и развязалупокойнойпояс.
Этобылакрученаябечева, какие применяют для кнутов. Кемаль
тут же отдал эту бечеву Божеву и закрыл гроб вторично.
-- Ей больно было, а ты ее бил!-- равнодушносказалМемед
Божеву,глядя на крученую бечеву.-- Она взяла и умерла, а ты с
веревкой остался!
x x x
Нагурт"РодительскиеДворики"прибыломногонарода.
Москвич,член правления Скотоводобъединения, и худой секретарь
недалекогорайкомапартииповелитакназываемоеглубокое
обследованиевсего мясосовхоза; Умрищев же был на воле и давал
начальству такие объяснения, которыми старался поставить всех в
тупик.
-- Был ли на совхозе распространенвашлозунг"Атыне
суйся!"?-спрашивал Умрищева секретарь райкома.
-- Был,конечно,--охотно отвечал Умрищев; чем вопрос был
опасней, тем Умрищев добрее и подробней отвечал на него.--Вот
Божев сунулся к Айне
-- ее погубил и сам пропал. Этот лозунг, дорогой товарищ, идет по всему
свету еще от Иоанна Грозного, а Грозный ведь был глубокий человек: ты
возьми данные истории! Желаешь, я тебе предложу кое-что для чтения?
-- Нежелаю,-- говорил секретарь.-- Вы мне скажите другое:
сколько ежедневно пропадало молока всовхозе?Сколькоувас
выдаивалосьизсовхозныхкоровмолока--руками окрестных
кулаков и зажиточных единоличников? Можете ответить?
-- Ну,ещебы!--сообщилУмрищев.--Нашастарушка
Федератовнасовалась,вот,повсюду и говорила мне, что ведер
тысячу. А если б она не совалась, то и до тебя бы дело не дошло
и вопроса такого бы не стояло.
-- Хорошо,--спокойнопроизносилсекретарь,безмолвно
борясьсосвоимсердцем.-- Сколько племенных совхозных коров
кулакиобменялинасвойбеспородныйскот?Присодействии
Божева, конечно!
-- Явэтотсчетневмешивался,--с точностью отвечал
Умрищев.-- Я вел глубокуютактикуидовольнопринципиальную
политику. А именно: пускай хоть кулаки, хоть бедняки, хоть кто,
поменяютнемножкосвоегоскотананаш.Кулака раскулачат,
бедняк войдет в колхоз -- и всесовхозноеплемяпопозжеили
пораньшевсе равно очутится в обобществленном секторе.
А вот в
этом-то и скажетсядоброе,хозяйственноеиведущеевлияние
совхоза на колхозную прицепку. Тебе теперь понятно?
-- Выподлеци дурак,-- тихо сказал секретарь, бледнея от
сдерживаемого страдания.-- Кулак порежет наш племенной скот,а
вашбеспородныйскотпринесетнамодниубытки и повальные
болезни.
-- Какой это ваш и какой это мой скот?-- спросил Умрищев.--
Я имею собственность только в виде идейных мыслей, а некоров,
яношуприсебебилетчленапартии! Ты, брат, особо-то не
суйся!
-- Вы правы,-- говорил секретарь,-- билет членапартиивы
носите при себе. Но я не прав, что сволочь его носит!
Умрищеввскочил во весь рост, желая как можно мужественней
возмутиться, но вдруг икнул два раза подряд от нервногостраха
и заикал далее беспрерывно.
-- Это я... книг начитался. Это я... исторически хочу... Ты
гляди на меня, как...
-- Как на икающего оппортуниста,-- сказал секретарь.
-- Хоть бы... так,-- икая, соглашался Умрищев.
-- Какнавторогоубийцукиргизскойдевушкиикак на
кулацкого мерзавца!
ЗдесьУмрищевпозабыликнутьочереднойразивовсе
освободился от икоты.
Секретарьрайкомаотвелглаза на маленькое окно гуртовой
избы и что-то подумал о летнем дне, блестевшем застеклом.Он
вообразилкрасотувсегоосвещенногомира,котораятяжко
добывается из резкого противоречия, из мучительногосодрогания
материи,вослепшейборьбе,и единственная надежда для всей
изможденной косности -- это пробиться вбудущеечерезистину
человеческогосознания--черезбольшевизм,потомучто
большевизм идет впередивсеймучительнойприродыипоэтому
ближевсехкее радости; горестное напряжение будет на земле
недолго. Секретарь райкома вспомнил затемНадеждуБосталоеву,
чьи черные таинственные волосы, скромный рот и глаза, в которых
постоянностоитнетерпеливоеискреннеечувство, создавали в
секретаре странное и неосновательное убеждение, что эта женщина
одним своим существованием показывает верность линии партии,и
вся голова, туловище, всякое движение Босталоевой соответствуют
коммунизму и обеспечивают его близкую необходимость; Босталоева
быумерлаприторжествекулачества или мелкой буржуазии. Но
секретарь был приучен большевизмомкбеспощадномуразложению
действительности,и он сказал самому себе, не обращая внимания
наУмрищева:"Я,наверно,субъективнолюблюБосталоевуи
наряжаюее в идеологическое подвенечное платье... Я опоздал --
ее надо давно назначить нагурт,пустьонапокажетсебяв
действии, и я полюблю ее сильнее или разлюблю совсем..."
Умрищевтем временем настолько обозлился на все сущее, что
решилуехатьвдальнийсибирскийрайон,сделатьсятам
секретаремиосноватьрайонноенегласное оппортунистическое
царство, в форме Руси Иоанна Грозного илимещерскогоплемени:
всеравноничегонебудет,пускайхоть покой обоснуется в
отдаленном месте, а прожить можно одним пеньковым промыслом или
даже не евши, чем так теоретически мучиться.