Не потому что он ее утешал:онничего
не говорил. Но потому что в егоприсутствииэтодетскоетельцеобретало
какое-то определенное место в жизни. Потому чтовсестрашное,непонятное,
больноебылоназвано.Какаяподмогавэтойборьбесмраком!Даже
позавчерашняя операция... Эрлен стоналвгостиной.Онаосталась.Хирург
вошел в комнату в белом халате, словно спокойное могуществодня.Хирурги
ассистент бросилисьвстремительнуюатаку.Онаслышалакороткиеслова
военнойкоманды:"Хлороформ!","Стяните!","Йод!".Слова,произносимые
шепотом и лишенные каких бы то ни было эмоций. И вдруг, какБернисувего
самолете, ей открылась сила этой стратегии: ребенка спасут.
- Как ты можешь смотреть на это? - говорилЭрлен.-Тыбессердечная
мать.
Однажды утром в присутствии врача она потеряла сознание исоскользнула
с кресла. Когда она пришла в себя, он не стал говорить ей ни о мужестве,ни
о надежде, он не выразил никакого сочувствия. Он строго посмотрел нанееи
сказал:
- Вы переутомляетесь.Этолегкомысленно.Явамприказываюсегодня
вечером погулять. В театр неходите,людислишкомограниченны,онивас
осудят, но постарайтесь все-таки отвлечься
И подумал:
"Вот самое правдивое горе, какое я когда-либо видел в жизни".
На бульваре ее охватила свежесть. Она шла,иеепереполнялогромный
покой от нахлынувших воспоминаний детства. Деревья, лужайки.Такиепростые
вещи. Потом, когда она стала взрослой, у нее родился ребенок и его появление
было чем-то непостижимым и вместе с тем еще более простым. Ещеболееявной
очевидностью, чем все остальное. И она служила этому ребенку в мире таких же
простых и очевидных вещей, не углубляясь в их суть. И небылослов,чтобы
выразить то, что она тогда почувствовала. Она почувствовала... ну да, именно
так: она почувствовала себя умной. И уверенной в себе, и связанной совсем,
частью какого-то огромного целого. После родовонапопросилаподнестиее
вечером к окну. Деревья жили, поднимались к небу, тянули из земли весну: она
была их ровней. Ее ребенок рядом с ней слабо дышал, онбылдвижущейсилой
мира, и его слабое дыхание наполняло жизнью вселенную.
Но вот уже три дня, как все смешалось. Малейшее движение-растворить
ли окно, закрыть ли его - велоккаким-тонепоправимымпоследствиям.Не
смеешь шевельнуться. Она прикасалась к пузырькам, к простыне, к малышу ине
в состояниибылапостичьзначениениодногопоступкавэтомтемном,
непонятном мире.
Женевьевапроходиламимоантикварногомагазина.Ейказалось,что
безделушкивгостинойловятсолнечныйсвет.Ейнравилосьвсе,что
притягивает солнце, все, что всплывает, ярко освещенное, на поверхность. Она
остановилась, чтобы порадоваться молчаливой улыбкесолнцавкристалле,-
такой жеулыбкойсветитсястароедоброевино.
Вееусталомсознании
смешивались свет,здоровье,уверенностьвжизни,иейтакзахотелось
украсить комнату уходящего из жизни ребенка этим немеркнущим, прочно вбитым,
как золотой гвоздь, отсветом солнца.
IV
Эрлен снова набросился на нее:
- У тебя нет сердца! Как ты можешь гулятьишататьсяпоантикварам?
Никогда тебе этого не прощу! Это...- он подыскивал слова, -эточудовищно,
это непостижимо, это недостойно матери!
Машинально взяв сигарету, он размахивал красным портсигаром.Женевьева
слышала: "Чувство собственного достоинства!" - идумала:"Закуритонили
нет?"
- Да,да...-медленноронялЭрлен,приберегаякконцупоследнее
откровение: - Да... пока мать развлекается, ребенок харкает кровью!
Женевьева побледнела.
Она бросилась вон из комнаты, но он преградил ей дорогу:
- Останься!
Он дышал тяжело, как зверь. Она заплатит ему за весь тот ужас,который
он перенес в одиночестве!
- Ты сделаешь мне больно, а потом сам же пожалеешь обэтом,-просто
сказала Женевьева.
Но разве перед ней был человек? Переднейбылонадутоеничтожество,
бессильное перед лицом реальности,иеесловаоказалисьлишьпоследним
ударом хлыста, подстегнувшим его пафос. Он пустилсявдекламацию.Да,ей
всегда были безразличны его интересы, она кокетка, пустельга. Она долгоего
дурачила, его, Эрлена, отдавшего ей всего себя. Но это было не так уж важно,
пока от этого страдал он один, человек всегда одинок в жизни... Женевьевав
изнеможении потянулась к двери, но Эрлен повернул ее к себе и выпалил:
- Дурную жену ждет возмездие...
И так как она опять пыталась вырваться, он решил доконать ее, бросив ей
страшное обвинение:
- Ребенок умирает: это божий перст. Егогневмгновенностихает,как
после совершенного убийства. Эрлен ошеломлен собственными словами. Женевьева
без кровинки в лице идет к двери. Он понимает,каконуронилсебявее
глазах, а он-то хотел выставить себя в самойблагороднойроли.Ивотон
пытался стереть невыгодное впечатление, исправить его, силойуверитьеев
своей доброте.
- Прости... вернись... я сошел с ума! - говорит он упавшим голосом.
Ее рука надвернойручке;онастоитвполоборотакЭрлену,ион
понимает, что онаготова,какдикийзверек,убежатьпрималейшемего
движении. Но он недвижим.
- Подойди... мне нужно с тобой поговорить... это так тягостно...
Она стоит как вкопанная; чего она боится? Его беситэтотбеспричинный
страх. Он хочет объяснить ей, что был безумен, жесток, несправедлив, что она
права, но нужно же, чтобы сначала онаподошлакнему,проявиладоверие,
сдалась. Тогда он унизится перед нею. И она поймет... Но она уже у двери.
Он резко хватает еезаруку.