Он вынул изо рта трубку, снова затянулся и только тогда произнес:
— Бьюсь об заклад, вы из колоний?
Поскольку спорить с ним не имело смысла, я кивнул. В восторге от собственной проницательности, он задал новый вопрос:
— Вы, наверное, приехали из той части Борнео, куда нам, голландцам, невозможно попасть?
— Именно так.
Я ответил слишком быстро, он вытаращил глаза.
— Именно так, — повторил я медленнее. Хозяин удовлетворенно улыбнулся.
— Вам нелегко говорить по-голландски? Значит, вам нужна больница. Вы что, больны?
— Да.
Нас уже обступили посетители, прослышав, что я — людоед с Борнео. Однако, смотрели они на меня скорее с любопытством, чем с враждебностью. С улицы в кабачок стекались зеваки. Мне стало не по себе, но, стараясь сохранять спокойствие, я произнес, кашляя:
— Я очень болен.
— Их обезьянам тоже вреден наш климат, — добродушно произнес какой-то толстяк. — Он для них просто смертелен.
— Какая у него странная кожа… — добавил другой.
— Интересно, как у него устроены глаза? — поинтересовался третий, указывая на меня пальцем.
Меня окружили плотным кольцом, на меня были устремлены сотни любопытных взоров, а в кабачок заходили все новые и новые посетители.
— Какой он высокий!
— А до чего тощий!
— Непохоже, чтобы эти людоеды прилично питались. В голосах не чувствовалось неприязни, а несколько сердобольных даже попытались меня защитить:
— Не давите на него так, он ведь нездоров.
— Ну, приятель, не робей! — сказал толстяк, заметив мое беспокойство, — я отведу тебя в больницу.
Он взял меня за руку и с криком: «Дорогу больному!» — начал пробиваться сквозь толпу. У нас в Голландии зеваки довольно беззлобны. Они расступились, но тут же поспешили вслед за нами. Мы шли по набережной канала в сопровождении густой толпы, и люди кричали:
— Это людоед с Борнео!
Наконец, мы добрались до какой-то больницы. Был приемный час. Нас провели к студенту-практиканту, юноше в очках, который встретил нас весьма нелюбезно. Мой спутник сообщил ему:
— Это дикарь из колоний.
— Неужели дикарь? — вскричал тот.
Он снял очки, чтобы лучше меня рассмотреть, застыл в изумлении на несколько секунд, затем быстро спросил:
— Вы зрячий?
— Я прекрасно вижу.
Я произнес эту фразу слишком быстро.
— Это у него такой акцент, — с гордостью объяснил толстяк. — Ну-ка, приятель, повтори.
Я повторил, стараясь говорить разборчивее.
— У него необычное строение глаз… — пробормотал студент, — и цвет кожи… В вашем племени у всех такая кожа?
Тогда, делая невероятные усилия, чтобы он понял, я сказал:
— Я приехал встретиться с ученым.
— Значит, вы не больны!?
— Нет.
— Вы с Борнео?
— Нет.
— Откуда же вы?
— Из Звартендама, что неподалеку от Дисбурга.
— Так почему же ваш спутник утверждает, что вы с Борнео?
— Он так решил, а я не стал с ним спорить,
— Вы хотите встретиться с ученым?
— Да.
— Но зачем?
— Чтобы меня осмотрели.
— Вы надеетесь заработать денег?
— Нет, деньги мне не нужны.
— Выходит, вы не нищий?
— Нет.
— Почему же вы хотите, чтобы вас осмотрел ученый?
— Из-за особенностей моего организма.
Несмотря на все старания, я говорил слишком быстро. Приходилось повторять.
— Вы уверены, что отчетливо видите меня? — спросил юноша, не сводя с меня пристального взгляда. — Похоже, ваши глаза целиком состоят из роговицы…
— Я вас прекрасно вижу.
Я принялся шагать по комнате, хватая какие-то предметы, ставя их на место, подбрасывая в воздух.
— Невероятно! — с восхищением воскликнул студент почти дружелюбно, чем вселил в меня надежду. — Послушайте, — изрек он наконец, — думаю, что доктор Ван ден Хевель заинтересуется вашим случаем. Я предупрежу его. Посидите в этом кабинете. Значит, если я вас правильно понял, вы абсолютно здоровы?
— Да.
— Пройдите сюда. Доктор сейчас выйдет.
Так я очутился среди заспиртованных чудовищ: эмбрионов, звероподобных детей, огромных земноводных, диковинных ящериц с антропоморфными чертами. «Все правильно. Здесь мое место, — подумал я. — Наверное, я тоже мог бы претендовать на то, чтобы меня заспиртовали и поместили рядом с ними».
Когда появился доктор Ван ден Хевель, меня охватило волнение. Я задрожал от радости, словно увидел землю обетованную, почувствовал, что могу к ней прикоснуться. Доктор — с высоким лбом с залысинами/ тонким волевым ртом, проницательным взглядом психолога — молча рассматривал меня и, как все остальные, был удивлен моей худобой, высоким ростом, странными глазами, сиреневым цветом кожи.
— Вы сказали, что хотите, чтобы вас осмотрел ученый? — спросил он.
Я ответил резко, почти яростно:
— Да!
Он одобрительно улыбнулся и задал привычный для меня вопрос:
— Вы хорошо видите?
— Прекрасно. Вижу даже сквозь деревья, облака…
Но я заговорил слишком быстро, он кинул на меня беспокойный взгляд. Я повторил медленнее, чувствуя, как лоб покрывается испариной:
— Вижу даже сквозь деревья, облака…
— В самом деле? Да это же просто замечательно! Ну а что вы видите, скажем, за этой дверью? — он указал на забитую дверь.
— Большой застекленный книжный шкаф, резной письменный стол…
— Верно, — сказал он с изумлением.
Я облегченно вздохнул, испытывая какое-то особое душевное спокойствие. Несколько минут доктор молчал, затем произнес:
— Вам трудно говорить…
— Иначе за моей речью невозможно уследить, я произношу слова слишком быстро.
— Ну что ж, расскажите мне что-нибудь в таком темпе, как вы обычно говорите.
Тогда я рассказал ему о том, как я появился в Амстердаме.
Он слушал предельно внимательно, с умным и сосредоточенным видом, какого я никогда еще не наблюдал у других. Он ни слова не понял из моего рассказа, но тем не менее смог сразу же сделать правильный вывод:
— Если я не ошибаюсь, вы произносите по пятнадцать-двадцать слогов в секунду, то есть, в три или четыре раза больше, чем может воспринять человеческое ухо, ваш голос гораздо выше всех слышанных мною голосов, а быстрота движений полностью соответствует скорости речи. Если так можно выразиться, весь ваш организм функционирует быстрее, чем наш.
— Я бегаю быстрее гончей, — добавил я, — а пишу…
— Прекрасно, — перебил меня доктор, — посмотрим ваш почерк.
Я нацарапал несколько слов на протянутом мне листе бумаги: первые слова еще можно было прочесть, но остальное оказалось совершенно неразборчиво.
— Так, так! — произнес доктор с радостным удивлением. — Полагаю, меня можно поздравить с тем, что мы встретились. Будет чрезвычайно интересно исследовать ваш организм.
— Именно этого я и хочу.
— И я, разумеется. Наука… — он замолчал, задумавшись, и произнес:
— Для нас главное — найти какое-нибудь доступное средство общения.
Сдвинув брови, он принялся расхаживать по кабинету, потом воскликнул:
— Как я раньше не догадался! Вы научитесь стенографировать, черт побери! — На его лице появилось радостное выражение. — И я совсем забыл про фонограф. Отлично. Мы будем записывать вашу речь и прокручивать запись на более медленной скорости. Короче говоря, вы останетесь в Амстердаме и будете жить у меня.
Я испытывал радость от того, что свершилась моя мечта, что отныне дни мои перестанут быть бесплодными и праздными. Я чувствовал себя теперь причастным к науке. Отчаяние, вызванное душевным одиночеством, сожаление о бесцельно прожитых днях — все, что угнетало меня долгие годы, отошли в прошлое в преддверии новой настоящей жизни.
На следующий день доктор отдал все необходимые распоряжения.