Полагаю, что я был довольно симпатичным юнцом, каких немало бродило по свету. Во
всяком случае, я был хорошего мнения о себе, мне нравилось все, что меня окружало, и вселенная казалась прекрасной. Но вскоре пузырь моего
самодовольства лопнул, безжалостно проколотый, - на радость всем завидовавшим моему счастью.
Я поехал в Лондон на несколько дней, чтобы уладить кое-какие мелкие дела. Мои поверенные, представители старинной нотариальной конторы, к
которой перешли мои дела по наследству от дяди, несколько превысили свои права, критикуя мое предприятие, и мне хотелось успокоить их насчет
Грэвза. Кроме того, задумав подарить Оливии ожерелье из зеленого нефрита, оправленного в золото, я хотел, чтобы его выполнили в точности по моим
указаниям. Вдобавок один из Блетсуорси, живших в Суссексе, женился, и я решил, что мне необходимо присутствовать на его свадьбе. Я предполагал
уехать на четыре дня, но на третий день, женив своего родственника, решил вернуться в Оксфорд днем раньше и обрадовать Оливию своим неожиданным
появлением. Теперь мы были формально помолвлены; ее мамаша "приняла" меня и лобызала с большим чувством; теперь я мог открыто подносить Оливии
подарки - и купил роскошный букет цветов, чтобы сделать сюрприз еще более приятным.
Я приехал вечером, пообедав в поезде, и отправился в новый магазин, - ключ от него я брал с собой, - чтобы взять свой велосипед. В квартире
Грэвза, наверху, было темно, и я решил, что его нет дома. Вошел я, кажется, бесшумно и, вместо того чтобы сразу взять велосипед, некоторое время
стоял посреди магазина, разглядывая его превосходную, бесподобную обстановку. Лишь в очень немногих магазинах имелись такие кресла и большой
стол, заваленный книгами, точь-в-точь как в клубной библиотеке!
Тут я заметил, что в конторе горит лампа под зеленым абажуром. "Должно быть, Грэвз забыл потушить лампу", - подумал я и решил сделать это
сам.
В комнате не было ни души. Но на большой конторке Грэвза лежало недоконченное письмо, несколько листков. Я взглянул на письмо, и мне
бросились в глаза слова: "Дорогой Арнольд". Чего ради вздумалось ему писать мне письмо? Ведь он видит меня каждый день. Итак, без зазрения
совести я уселся в его вращающееся кресло и начал читать.
Сперва я небрежно скользил по строчкам, но скоро письмо приковало мое внимание.
"Есть вещи, которые лучше объяснять в письменной форме, - так начиналось письмо, - особенно же когда это связано с цифрами. Ведь ты всегда
отмахивался от цифр..."
Что такое стряслось?
Накануне я провел два неприятных часа в Линкольне-Инне. Престарелый Ферндайк (фирма "Ферндайк, Пантуфл, Хобсон, Старк, Ферндайк и
Ферндайк"), бывший школьный товарищ моего дяди, а с материнской стороны - родич Блетсуорси, подверг такому сомнению образ действий Грэвза, что
заставил меня возразить: "Ну, сэр, ведь это прямо инсинуация!" На что старый Ферндайк ответил: "Ничего подобного! Ничего подобного! С нашей
стороны вполне естественно задавать такие вопросы!" - "Это совершенно излишне в отношении Грэвза", - заверил я; старый джентльмен молча пожал
плечами.
Странное дело, - просыпаясь ночью, я вспоминал его слова, и они звучали у меня в голове, когда после обеда я ехал в поезде. Я уразумел их
по-настоящему, когда прочитал в письме своего компаньона следующую фразу:
"Дорогой Арнольд! - писал он.
- Дела наши плоховаты".
Смысл письма сводился к тому, что мы слишком широко задумали свое предприятие. Он хотел, чтобы я как следует себе это уяснил. Со временем,
вероятно, все уладится, но сейчас мы оказались в тяжелом положении. "Ты помнишь, я с самого начала сказал тебе, что это дело требует капитала в
десять тысяч фунтов, - писал он. - Так оно и есть".
На украшения, меблировку, предварительные расходы, оборудование конторы и директорские оклады мы потратили, в сущности, все наши наличные
ресурсы.
Мы едва только начали закупать товар. "Вдобавок я взял со счета значительно больше гарантированной тобою суммы", - писал он. Я вспомнил,
что дал ему весьма путаную и неясную доверенность на тысячу фунтов. Мы уже выплачивали жалованье двум приказчикам, рассыльному и стенографистке
Лайолфа, а официально еще даже не начали торговли. Правда, магазин был открыт и мы обслужили нескольких случайных клиентов, но торжественное
открытие мы хотели приурочить к началу учебного года. Тут мы собирались произвести сенсацию, а сенсация всегда обходится недешево. Основную
часть товара нам предстояло еще закупить, и в течение нескольких месяцев надо было вести дело в кредит. В Оксфорде всегда приходится так делать.
Желторотые студенты хватают литературу с жадностью прожорливого утенка - но не за наличные. "Ничего не поделаешь, - писал Грэвз, - остается
одно - увеличить капитал и идти вперед. Теперь уже поздно отступать..."
На этом письмо обрывалось. По-видимому, ему помешали.
Я держал письмо в руке, тупо глядя на новенькое бюро, на которое лампа отбрасывала коричневую тень. Еще капитал? У меня был капитал, но я
уже приближался к тому, что Ферндайк называл "чертой безопасности". До сих пор я рисковал только сокращением своих доходов, теперь пахло потерей
независимости, которую я так ценил. Передо мной ярко встал образ старого Ферндайка, и я услышал его слова: "Согласитесь, что у вашего друга
немного не хватает... как бы это сказать?.. умственного балласта, да и жизненного опыта".
Я оглядел нашу весьма солидную, внушительную контору. Было очень весело обставлять ее - но не слишком ли она велика?
Неужели Грэвз, мой сообразительный и изобретательный друг, менее солиден, чем, скажем, наш чудесный шкафчик, рассчитанный на хранение
десятков тысяч писем?
Погруженный в размышления, я не сразу расслышал какое-то движение и скрип, доносившиеся сверху. Наконец я сообразил, что, наверное, Грэвз у
себя в спальне. Необходимо сейчас же переговорить с ним обо всем! Квартира Грэвза имела особый вход с улицы; выйдя из конторы, я прошел по
коридору в переднюю. Пол в магазине и лестница были устланы превосходными, дорогими голубыми эксминстерскими коврами. Поднявшись по лестнице, я
очутился в полутемной гостиной, прежде чем Грэвз заметил мое присутствие. Дверь спальни была приоткрыта, в спальне горел газ.
Я уже собирался окликнуть Грэвза, но меня остановил звук поцелуя, скрип мебели и чей-то громкий вздох.
И тут - о, ужас! - до меня донесся голос Оливии Слотер, слишком хорошо мне знакомый.
- Ну! - сказала она со вздохом глубокого удовлетворения. - Ты настоящий чемпион по части поцелуев.
Потом послышался шепот Грэвза и какая-то возня.
- Перестань! - как-то лениво протянула Оливия Слотер, а затем добавила с деланной строгостью:
- Перестань, говорят тебе!
Тут у меня в памяти какой-то пробел.