Один из последних мэров Эолиса пытался развивать промышленность по переработке неонового сырья, чтобы хоть как-то возродить жизнь небольшого городка, но в начале войны еретики заставили умолкнуть всех оракулов, и количество жрецов резко сократилось, а значит, сократилась и потребность в натуральных красителях для их мантий. Теперь мельница, сооруженная ниже по течению, чтобы не загрязнять воды песчаной бухты, работала лишь один день в декаду.
Значительная часть населения Эолиса принадлежала к одной расе. Сами себя они называли Амнаны, что просто означало «люди», а враги звали их Болотным Племенем: тела у них массивные, но удачных пропорций, кожа сероватая либо коричневатая. Неуклюжие на суше, они были отменными пловцами и ловкими подводными хищниками, успешно охотились на гигантских выдр и ламантинов, – эти животные почти вымерли на этом участке Великой Реки. Они охотились и на рыбаков, поедая их, но когда в Эолис прибыл эдил, он положил этому конец. Женщин рождалось больше, чем мужчин. И сыновья вступали в борьбу с отцами за право владеть гаремом; если они побеждали – убивали своих младших братьев или же выгоняли их из дому. В Эолисе все еще не стихли пересуды о дуэли между констеблем Тау и его сыном. Она длилась пять дней, разворачиваясь на большом отрезке побережья и сети каналов между домами, до тех пор, пока Тау, уже с парализованными ногами, не утонул в неглубоких водах Бриса.
Эдил утверждал, что это варварский обычай, признак того, что Амнаны возвращаются к животной стадии своего развития. Сам эдил бывал в городе как можно реже, едва ли чаще, чем раз в сто дней, да и то лишь затем, чтобы посетить храм и присутствовать на торжественной службе. Йама и Тельмон сопровождали его, сидя лицом ко всем присутствующим по обе стороны от своего отца в мантиях из грубого колючего сукна на жестких стульях с затейливой резьбой. Часа три-четыре длились поклоны, жертвоприношения и хвалебные песнопения. Йаме нравилась твердыня храма, высокое чистое пространство внутри его стен, черный диск оракула в резной золоченой раме, мозаичные картинки в нефах, представляющие сцены конца света, на которых Хранители, изображенные как облака света, указывают воскресшим из мертвых дорогу в восхитительный мир райских кущ и светозарных садов. Сама помпезная торжественность церемонии службы ему тоже нравилась, хотя он и не считал ее необходимой. Хранители, которые и так все видят, не нуждаются в ритуальном восхвалении. Просто жить, работать, бродить, играть в созданном ими мире – уже сама по себе хвала. Он чувствовал себя значительно счастливее, молясь у оракулов, расположенных у самого края обитаемого мира на дальнем берегу Великой Реки, куда совершались паломничества каждый год во время зимнего празднества, когда тройная спираль Галактики первый раз поднималась во всем блеске своего великолепия над водами Великой Реки и большинство обитателей Эолиса целыми флотилиями пускались в путь, к дальнему берегу, раскидывали там шатры, разводили костры, фейерверками приветствуя наступление зимы, танцевали, молились, пьянствовали и веселились целую декаду.
Эдил принял Йаму в свое семейство, но он был человек суховатый, углубленный в научные изыскания, занятый своими служебными обязанностями или поглощенный работой на раскопках и бесконечными измерениями и расчетами, посредством которых он пытался разделить все, что возможно, на нечто иное, намереваясь выделить первичную сущность, приводящую в гармонию мир, а может быть, и Вселенную. Это не оставляло ему времени на тихие домашние беседы. Как и многие далекие от мира ученые люди, эдил обращался с детьми, как с миниатюрными взрослыми, не в состоянии понять, что дитя – это примитивный, еще не вылепленный сосуд и форма его податлива и ненадежна.
Как следствие этого добродушного небрежения Йама и Тельмон провели детские годы под присмотром то одного, то другого из домашней прислуги эдила или же вольно резвились среди сухих холмов Города Мертвых. Случалось, что летом эдил вместе со своими домочадцами покидал замок на целый месяц, перебираясь к месту одного из своих раскопов в Городе Мертвых. Когда Йама и Тельмон не были заняты помощью на медленной изнурительной работе в раскопках, они отправлялись охотиться и исследовать пустынные окраины Города Мертвых. Тельмон искал редких насекомых для своей коллекции, а Йама допрашивал голографические фантомы – у него был талант их будить, а потом раздразнивать, заставляя открывать ему мельчайшие подробности жизни людей, чьи портреты фантомы воссоздавали и для кого они служили стражами и заступниками.
Из них двоих Тельмон был естественным предводителем: на пять лет старше, высокий, серьезный, терпеливый, бесконечно любознательный, с прекрасной темной кожей, как будто подсвеченной теплым каштановым оттенком. Он от природы был прекрасным наездником и стрелком из лука, арбалета и ружья, частенько в одиночестве отправлялся на охоту к далекой гряде предгорий, где вода Бриса бешено неслась белым потоком сквозь плотины и бьефы старинной системы каналов. Он любил Йаму как настоящего брата, и Йама тоже его любил, известие о его смерти было для Йамы таким же страшным ударом, как и для самого эдила.
Официальное обучение возобновлялось зимой. Два дня в неделю сержант Роден обучал Тельмона и Йаму приемам самозащиты, борьбы и искусству верховой езды, все остальное образование было доверено Закилю, библиотекарю. Закиль, единственный во всем замке, был рабом, когда-то он служил архивариусом, но впал в какую-то непроизносимую ересь. Казалось, Закиль вовсе не тяготился своим статусом раба. До того как на него наложили клеймо, он трудился в обширных хранилищах библиотеки Дворца Человеческой Памяти, теперь он стал библиотекарем замка. Он ел свою простую пищу среди стеллажей, забитых книгами и манускриптами, а спал на кровати в темном углу под полкой с древними фолиантами in quarto, железные переплеты которых покрывались ржавчиной, ибо ничья рука веками их не тревожила. Вся мудрость – в книгах, полагал Закиль, и если у него и была какая-либо страсть (кроме, конечно, той таинственной ереси, но о ней он никогда не упоминал), то именно книжная премудрость. Наверное, во всем доме эдила он был самым счастливым человеком, ведь ему ничего в жизни не требовалось, кроме его работы.
– Раз Хранители целиком и полностью понимают Вселенную и держат ее в своем разуме как единое целое, то из этого следует, что все тексты, проистекающие из сознания, созданного Хранителями, являются отражением их эманации, – не раз говорил Закиль Йаме и Тельмону. – Нам нужно измерять не мир, а отражения мира, профильтрованные сквозь созданный Хранителями мозг. Но эдилу, мальчики, не говорите о моих рассуждениях. Он счастлив в своем бесконечном поиске невыразимого, и я бы не стал беспокоить его такой тривиальной идеей.
Считалось, что Йама и Тельмон изучают математическую логику, Пураны и Протоколы Департамента, но на самом деле они в основном слушали, как Закиль вслух читал им отрывки избранных работ по естественной философии, а потом вел с ними долгие диспуты по всем правилам. Йама и читать научился сначала вверх ногами, следя, как библиотекарь справа налево водит по знакам пальцем в чернильных пятнах и нараспев декламирует звонким голосом. Позже ему снова пришлось учиться читать, на сей раз правильно, и потом, в свою очередь, тоже декламировать.