Больше всех недоумевал по поводу мягкости приговора сам осужденный. Как же так? Поймали, изобличили в страшном преступлении... и даже не отдали на растерзание толпам взбесившихся курочек? Выходит, все его терзания не стоили и выеденного яйца?..К счастью (или несчастью?), птичничеству было не до Гусятяса. В последнее время в разных местах планеты-метрополии и в колониях угрожающе участились загадочные случаи самопроизвольного разрушения домов и инкубаторов, все больше попадалось некачественной пищи, от которой можно было умереть и одежды, которая без видимых причин рвалась и расползалась по швам. Накануне суда над господином Козодойном проходило заседание правительства. Решался единственный вопрос: как справиться с бедствием, расползавшимся по планете подобно раковой опухоли? Единственное предложение, которое пока что не вызывало ни у кого возражений, заключалось в немедленном принятии ""Закона о разбивании яиц"", хотя подобная мера противоречила всем этическим и моральным нормам.Заседание продолжалось уже три часа, когда в зал ворвалась толпа курочек из последнего выводка. Дочь господина Страусса Фламингена бесцеремонно спихнула папашу с председательского места, водрузила прямо на парадный насест коробку с яйцами, сама взгромоздилась поверх них и завладев микрофоном заорала во всю мочь:- Сестры!!! Наши предки протирают в правительстве перья на гузках и не могут сообразить, где что взять нам поклевать, во что нас одеть и в чем жить. Олухи они, вот кто!Эти слова Пингвины Фламингены Пятнадцатой были встречены таким оглушительным хлопаньем крыльев и кудахтаньем, что отцы-министры лишь поглубже втиснулись под мягкие кресла, на которых расположились их дочери-акселератки с яйцами.- Сестры, если наши папаши не могут решить все это, решим сами! - орала свое Пингвина, потрясая пышными телесами.- Я предлагаю вот что: этих олухов распотрошить и ощипать...В этом месте блистательная речь Фламингены Пятнадцатой была прервана хрустом и треском ломаемой мебели и беспорядочным хлопаньем крыльев поспешно улепетывающих отцов. Гвалт улегся лишь минуты через две.- Что ж, без них лучше,- равнодушно заметила Пингвина, осторожно поправляя драгоценные яйца.- Обойдемся! Сестры, я предлагаю вот что. Пусть некоторые из нас отрекутся от ненаглядных яичек... Нет-нет, не шумите! Я против ""Закона о разбивании яиц"", до которого додумались эти тупоклювые. И этот дурацкий закон мы похороним навеки!! Но пусть некоторые из вас отдадут невысиженных птенчиков другим сестрам, займут места всяких трусов в космических кораблях и полетят к другим звездам, чтобы обменять негодный товар. Ведь любая вещь, которая сама собой ломается: дом, платье или тарелка - на вид вполне годная. Поменяем же их, а не захочет кто менять силой отберем у подлеца!!! Или мы не самая сильная культура из всей галактики?!Вот с этой прочувствованной речи, не совсем грамотной и сдобренной ругательствами в адрес родителей начался этап ОБМЕНА в истории птичничества. Когда господин Козодойн отбывал к месту вечного заключения, первые корабли, груженные товаром со скрытым изъяном, отправились в разные концы галактики...Гусятяс отсиживал вторую неделю своей бессрочной. Он размышлял, какое это невезение и до чего это унылое занятие - коротать дни в тюрьме, если ты еще не стар телом и молод душой, а вдобавок - жертва обстоятельств... Да еще крыло не срастается... И как там жена... Еды он не получал уже второй день, поэтому когда дверь камеры тихонько скрипнула, господин Козодойн неловко порхнул вперед... да так и застыл на месте. Вместо грубого петуха-надзирателя на пороге мрачной камеры возникла не кто иная как его собственная супруга, обаятельная Дрофка Козодойна, Дрофкочка В ТОМ САМОМ халатике.
- Гуся...- только и смогла простонать она бросаясь мужу на шею.- Гуся...- Дрофка, зачем ты здесь? - кудахтал несчастный господин Козодойн, заливаясь слезами.- Мне кажется, я попал в такое колючее гнездо, из которого ни за что не выбраться.- Знаю, знаю,- лепетала госпожа Козодойна.- И чтобы тебе не было грустно и одиноко в этой холодной дыре, я разделю ее с тобой.- Дрофка! - кукарекнул Гусятяс, но она зажала ему крылышком клюв и продолжала:- Господин Воробьиньш по старой дружбе все устроил. До нас никому нет дела. Но ты, наверное...- Мне второй день не дают еды,- сказал печально Гусятяс.- Ты можешь здесь погибнуть.- Будет у тебя еда,- заверила мужа Дрофка.- Будет, пока я с тобой. Говорят, для этого нужен лишь первый толчок...Госпожа Козодойна замялась и продолжала шепотом:- Из вещей мне позволили взять лишь одно платье. Гуся, разве ты не узнал мой старенький халатик? С ТОЙ САМОЙ ночи я не перестаю думать ОБ ЭТОМ,- в глазах Дрофки светилась любовь, только любовь...Когда все было кончено, она тихонько покудахтывая расстелила под жестким насестом тюремное одеяло и снесла на него семнадцать огромных розовых яиц.- Вот, Гуся, нам еда на семнадцать дней,- твердо сказала Дрофка. Господин Козодойн задрожал от отвращения.- Ты с ума сошла! Это же аморально! Есть собственных детей...- Там, снаружи, дела плохи,- возразила Дрофка.- Еды все меньше. Тебя не зря не кормят второй день. А я не собираюсь плодить безнадежно больных уродов, как это делают другие. Ну же, попробуем вместе!- Бред какой-то,- пробормотал Гусятяс.- Ешь,- мягко настаивала Дрофка.- Ешь. Говорят, наши предки не брезговали даже червями и личинками.Оно было удивительно вкусным, сладким и терпким одновременно. Остальные яйца Дрофка заботливо завернула в одеяло и положила в самый холодный угол камеры, где гулял пронзительный сквозняк. Потом муж и жена сидели обнявшись на жестком насесте. Но в конце концов это не важно, если вы смертельно устали от суеты жизни. Это очень даже приятно. Несмотря на то, что место вашего уединения - тюремная камера, а там, снаружи, птичничество катится в пропасть.
ГЛАВА 4. Бедность
- Дядя, а как ты думаешь, эти деревяшки настоящие?- Не знаю, малек. Посмотрим.Плоскарь вытащил обломок спички (еще ТОЙ спички), осторожно зажег ее и попытался развести костер. Поленья весело загорелись, однако через несколько секунд словно поперхнувшись чихнули тучей пузырьков и погасли.- Опять обманка?- Да, головастик.Они поплыли прочь в поисках дров.- Дядя, а почему так?Малек заплывал вперед и таращил любопытные глазенки на Плоскаря.- Наверное, здесь сливали удобрения.- А у меня была одна старая-престарая книжка, где было написано, что удобрения - это хорошо.Плоскарь раздраженно покосился на глупого малька и неопределенно хмыкнул.- Нет, была, была! - обиженно дергая плавниками запротестовал малек.Была, и все.- Ну и что? Мало ли какие вещи писали в старых книжках. Ведь то про обычные удобрения, а не про те, что внешники привезли.- Ага, значит, дрянь,- авторитетно сообщил малек, но тут же заколебался и спросил: - Дядя, а почему дрянь? - Не знаю,- буркнул Плоскарь.Малек уже начал раздражать его. Между тем крохотный надоеда опять пристал с расспросами:- Дядя, а кто они такие?- Внешники?- Ну да.- Такие же как мы,- едва скрывая ненависть пояснил Плоскарь.- Только мы плаваем здесь, а они - выше.- Это где нельзя жить?Плоскарь сильно замерз. Он мечтал лишь о вязанке хвороста и о кружке кипятка, поэтому его так и подмывало дать мальку под хвост и сказать: ""Знаешь что, мотай-ка ты отсюда к мамаше и задавай свои глупые вопросы ей"". Однако за этими внешне безобидными словами могло скрываться НЕЧТО УЖАСНОЕ, поэтому Плоскарь сдержался и промолчал.