Ну, а Великого анжинира не интересовали, откровенно говоря, ни шелковые одеяла, ни то, с кем спит на них на прохладном ветерке владелец белой юрты.
Белая юрта! Наконец он ее нашел! Сколько мыкались по пустыне, брели по пескам и солонцам, перебирались вброд через мелководный, с прелой водой Гассанкулийский залив, отдавали себя в пищу гнусу где-то в камышах темной безветренной ночью! И наконец вот она, белая юрта, о которой ему говорил комендант заставы.
От радости Анжинир даже засвистел что-то бравурное, легко, по-кавалерийски спрыгнул с коня, не коснувшись стремян, и вошел, не постучавшись, не спросившись.
Его встретил голос из сумрака:
- Пленник я бедствий, что мне и в собственном доме нет покоя.
Великий анжинир стоял посреди юрты, давая глазам привыкнуть, чтобы разглядеть сидевших перед ним людей. Но не успел. Снова прозвучал тот же голос, на этот раз возбужденный:
- Ба, кого я вижу! Алеша! Вот уж - волк боялся его ушей, лев пугался его хвоста! Ну уж, Алексей, не обессудь! Не обижайся! А то я хорош! Тут наговорили мне про комиссара-уполномоченного. Даже напугался... С три короба наговорили. А всего-навсего оказалось - Алеша. Ну, не сердись...
Уже по одному многословию, незлобивому гаерничанию, даже просто по набившему оскомину, звучавшему столько лет в аудитории на улице Карла Маркса в Ташкенте голосу он мог бы сразу узнать Николая Николаевича Гардамлы, хана Номурского, своего профессора. Да, да, любимого профессора этнографии, читавшего интереснейшие лекции и аккуратно вписывающего в зачетные книжки студентов зачеты.
Алексей Иванович все еще стоял посреди юрты и глазам своим не верил. От такого невероятного совпадения можно растеряться, поверить во всякую чертовщину. Кто мог подумать, что этот самый хан Номурский раньше был профессором Санкт-Петербургского университета, а позже занимал такой же пост в Туркестанском Восточном институте. Удивительно - профессор, востоковед, ученый с мировым именем на самом деле вождь полудиких, первобытных прикаспийских кочевых племен!
Есть от чего растеряться. Хотя теряться в подобных обстоятельствах и не следует.
Малость растерялся и сам Гардамлы. Он старался показать, что он не в восторге от получившейся ситуации. И не потому, что побеспокоили его бесцеремонно в момент довольно-таки интимного времяпрепровождения. Он сидел на подушках и одеялах по-домашнему, в одном нижнем белье. Мог он оправдаться, что день стоит уж очень душный и жаркий. Но его выдавало присутствие очень молоденькой особы, с оголенными пухлыми, в нежных ямочках ручками, ослепительной в своей откровенной, едва прикрытой легким покровом наготе. Сам Николай Николаевич, круглоголовый, круглолицый, с морковными щеками-персиками, со своим толстым брюшком, жирными, пухлыми ногами, впритирку обтянутыми белоснежными исподними, с прильнувшей к его жирному плечу феей - пери, так и просился на аттическую фреску "Вакх и Ариадна".
Ничуть не конфузясь, Гардамлы ласково сказал туркменочке:
- Мой ученик. Нечего прятать от него личико. Он простак и мальчишка, мой ученик, вроде родственник. - А уж обращаясь к Анжиниру, добавил по-русски: - Наша супруга... Ты, Алеша, изрядный нахал. Вторгся. У нас медовый месяц. Страдай, вожделей, завидуй! Впрочем, ты там, в Ташкенте, я помню, по бабам не слишком...
- А вы, Николай Николаевич, слишком... - довольно сердито заметил Анжинир. - У Любочки в Ташкенте вон какой пацан вымахал... А папаша вон где, оказывается... устроился!
- Не хами, Алеша. Не похоже на тебя. Что ж, грешки прошлого. Ну что ж, садись... А ты, Гузель Гуль... подай нам чаю. Видишь, молодой человек мучается жаждой. Садись, Алеша, садись, рассказывай, что тебя потянуло в наш Дженнет, в наш рай, к нашим гуриям. Кстати, мою гурию зовут по-русски Прелестный цветок. Впрочем, полагаю, ты не забыл наши уроки... лекции.
Николай Николаевич уже вполне оправился от шока, вызванного внезапным появлением своего студента. Он болтал: - С точки зрения твоей, Алеша, аул Дженнет богом забытая дыра, ад кромешный. Но ты так думаешь потому, что ты славянин, европеец. А мы тюрки - все наоборот. Вам едкий запах овечьего навоза - отвратно, а для нас атр - духи. Вам жара - смерть, нам - эликсир жизни! От пустыни у вас в глазах темнеет, а тюрку - простор, благорастворение воздусей! Так-то! Завези меня, туркмена, в лес - зачахну. Сам знаешь - биология. - И без всякого перехода вдруг, придвинувшись к Алексею Ивановичу, проскрипел: - Зачем пожаловал в Дженнет? Давай рассказывай, дорогой ученичок. Да откровенно! Пойми, здесь мы хозяева.
Странно было слушать после столь добродушной болтовни такой свирепый тон и даже угрозу!
Очаровательница Гузель Гуль исчезла. На пороге уселся здоровый джигит с винтовкой. Но в открытую дверь видно было, что Иван Прохоренко спокойно водит взад и вперед коней по песочку. Даже на таком расстоянии Великий анжинир разглядел, что пограничник спокоен, важен, преисполнен достоинства. Фуражка с зеленым верхом щегольски сидела на его голове, оставляя на свободе лихой казацкий чуб. Ремни и сапоги блестели на солнце, карабин сиял надраенным суконкой дулом за спиной, а шашка в новеньких ножнах только-только не волочилась по песку. Шашка привлекала внимание толпы мальчишек. Они ходили за прогуливавшим коней франтом пограничником стайкой и, разинув рты, пялили глаза на шашку.
Аббаса Кули не было видно. Наверняка, по своему обыкновению, он шнырял по аулу.
- Что они от него хотят? - устало спросил профессор.
- Они видят на ненавистном кяфире саблю Сардар Ишан Мурада, и сердца их обливаются кровью, - встрепенулся страж на пороге юрты.
- А кто этот Сардар? - спросил Великий анжинир. Холодок коснулся его сердца.
Все так же ненавистно, даже яростно джигит на пороге проговорил:
- Сардар принял чашу мученичества в бою с проклятым Соколовым-комендантом. Это он, комендант, сказал вот тому кяфиру: "Возьми саблю себе! Ты убил его. Трофей твой". О хан, позволь мне рассчитаться с проклятым.
- Не спеши! - Профессор повернулся к Великому анжиниру: - Так что же заставило вас, ученик мой, кинуться очертя голову в наш рай? Где вечно дуют соленые ветры и по ночам слышны голоса джиннов пустыни. - Живость профессора пропала. Тон его делался все более тусклым. Явно, он напрягал всю свою проницательность, желая понять причину появления незваных гостей, своего бывшего студента в ауле Дженнет. Он еще не очень тревожился, но сомнение, подозрение читалось во взгляде его обычно добродушных, хитроватых глаз. И он опять говорил: - Знаете, ученик мой, вспоминаю историю с пикетом Красноводской комендатуры. Из Гассанкули пошли в разведку. С заставы поехали пограничники, двенадцать сабель. Ну, тут, откуда ни возьмись, калтаманы. Посмотрели - пограничников горстка, а их, калтаманов, сотни, да с отличным оружием, на прекрасных конях. Так, без особой надобности, решили поживиться, окружили, атаковали. Ну, Сардар Ишан Мурад, молодой, из местных ханов, захотел покуражиться... Ну, хвастуны и нарвались. Вон тот, что водит коней... устроил им неприятность. Часов пять дрались. Ишан Мурад хотел, чтобы молодые джигиты поупражнялись на урусах, кровь первую посмотрели, набрались бы гонору, что ли. "Русские мужики, говорил он, они и воевать не умеют". А его самого тот русский мужик и зарубил. Бежали джигиты с поля боя. Все свои белые тельпеки по степи раскидали... А теперь он, - профессор показал глазами на воинственного джигита, сидевшего на пороге, - он, видите ли, мстить хочет. Это у меня-то дома. У входа в мою юрту... Дикарь!
Про профессора Гардамлы студенты говорили: "Два сорта есть болтунов.