Внаймы смолокуровского дома сдать было некому - у каждого купца, у каждого мещанина хоть кривенький домишко, да есть,- у чиновных людей, что покрупнее, были свои дома, а мелкая сошка перебивалась на маленьких квартирках мещанских домов тесно там, и холодно, и угарно, да делать нечего - по одежке протягивай ножки. А главное дело в том, что по всему городку ни у кого не было столько денег, чтоб купить смолокуровский дом, красу городка, застроенного ветхими деревянными домишками, ставленными без малого сто лет тому назад по воле Екатерины, обратившей ничтожное селенье в уездный город. Вот уж семьдесят лет, как тот городок ни разу дотла не выгорал,- оттого и строенье в нем обветшало.
Носились слухи по городу, что молодая наследница Марка Данилыча для того распродает все, что хочет уехать на житье за Волгу. Одни верили, другие не давали веры: "Зачем,- говорили они,- такой молоденькой и богатой невесте забиваться в лесную глушь. Там и женихов-то подходящих нет - одно мужичье: дровосеки да токари, красильщики да валяльщики". Раннюю продажу лодок и прядильного товара тем объясняли, что неумелой девушке не под стать такими делами заниматься, но в продажу дома никто и верить не хотел. Поверили только к Сергиеву дню, когда настали "капустки". В то время по всем городкам, по всем селеньям в каждом доме на зиму капусту рубят, к зажиточным людям тогда вереницами девки да молодки с тяпками (Тяпка - малый, заостренный, круглый и острый заступ, употребляемый при рубке капусты.) под мышками сбираются. А ребятишкам и числа нет, дела они не делают, зато до отвала наедаются капустными кочерыгами. Шум, визг, крики разносятся далеко, а девицы с молодицами, стоя за корытами, "Матушку капустку" поют:
Я на камешке сижу,
Я топор в руках держу,
Изгородь я горожу.
Ой люли, ой люли,
Изгородь я горожу.
Я капусту сажу,
Я все беленькую,
Да кочанненькую.
Ой люли, ой люли,
Да кочанненькую.
У кого капусты нет
Просим к нам в огород,
Во девичий хоровод.
Ой люли, ой люли,
Во девичий хоровод.
Пойдем, девки, в огород
Что по белую капустку
Да по сладкий кочешок.
Ой люли, ой люли,
Да по сладкий кочешок.
А капустка-то у нас
Уродилась хороша,
И туга, и крепка, и белым-белешенька.
Ой люли, ой люли,
И белым-белешенька.
Кочерыжки - что твой мед,
Ешьте, парни, кочерыжки
Помните капустки.
Ой люли, ой люли,
Помните капустки.
Отчего же парней нет,
Ай зачем нет холостых
У нас на капустках?
Ой люли, ой люли,
У нас на капустках?
Возгордились, взвеличались
Наши парни молодые,
Приступу к ним нет.
Ой люли, ой люли,
Приступу к ним нет.
А в торгу да на базаре,
По всем лавкам и прилавкам
Не то про них говорят.
Ой люли, ой люли,
Не то про них говорят.
Вздешевели, вздешевели
Ваши добры молодцы,
Вся цена им - кочешок.
Ой люли, ой люли,
Вся цена им кочешок.
Ноне девять молодцов
За полденьги отдают
И дешевле того.
Ой люли, ой люли,
И дешевле того.
Тяпи, тяпи, тяп!..
Тяпи, тяпи, тяп!..
Ой, капуста белая,
Кочерыжка сладкая!
Звонко разносится веселый напев капустной песни, старой-престарой. Еще с той поры поется она на Руси, как предки наши познакомились с капустой и с родными щами. Под напев этой песни каждую осень матери, бабушки и прабабушки нынешних девок и молодок рубили капусту. Изо всех домов далеко раздается нескончаемый стук тяпок, а в смолокуровском такая тишь, что издали слышно, как на дворе воробьи чирикают. Бывало, к пристани Марка Данилыча лодок по десяти с капустой приходило - надо было ее на зиму заготовить, достало бы на всех рабочих, а теперь смолокуровские лодки хоть и пришли, но капуста без остатка продана была на базаре. Тут только уверились горожане, что смолокуровские заведения в самом деле закрываются и молодая хозяйка переселяется с родины в иное место.
В то время как рубили капусту, подошел двадцатый день по смерти Марка Данилыча, и к Дуне приехал Патап Максимыч с Аграфеной Петровной и с детьми ее. Похожий на пустыню смолокуровский дом огласился детскими кликами, беготней и играми, и Дуня повеселела при своей сердечной Груне.
В полусорочины (Полусорочины - двадцатый день после смерти.) Герасим Силыч отправил в доме канон за единоумершего, потом все сходили на кладбище помолиться на могилке усопшего, а после того в работных избах ставлены были поминальные столы для рабочих и для нищей братии, а кроме того, всякий, кому была охота, невозбранно приходил поминать покойника. На другой же день поминовенья начались сборы в путь-дорогу. Одна Дарья Сергевна была недовольна решеньем переехать за Волгу: сильна в ней была привязанность к дому, где она молодость скоротала и почти до старости дожила. Патап Максимыч больше всего заботился, чтобы как-нибудь дом сбыть с рук. Узнавши, что присутственные места в городке до того обветшали, что заниматься в них стало невозможно, он вступил в переговоры с начальством, чтобы наняли смолокуровский дом, ежели нет в казне денег на его покупку. Городничий рассчитал, что в том доме, опричь помещения присутственных мест, может быть и для него отделана хорошая даровая квартира, и потому усердно стал хлопотать о найме. Патап Максимыч, будучи с Дуней один на один, сказал ей про то.
- Знаете ли, что я придумала? - выслушав Чапурина и немного помолчавши, сказала она.- Не надо бы дома-то продавать, лучше внаймы отдать на короткий срок, на год, что ли, а не то и меньше.
- Что ж это тебе вздумалось? - спросил Патап Максимыч.
- А помните, как мы разбирали тятенькин сундук и нашли бумагу про дядюшку Мокея Данилыча? - сказала Дуня.- Ежели, бог даст, освободится он из полону, этот дом я ему отдам. И денег, сколько надо будет, дам. Пущай его живет да молится за упокой тятеньки.
- Добрая душа у тебя, добрая,- ласково улыбаясь, сказал ей Патап Максимыч.- Значит, дом внаймы отдавать только на год?
- Как уж там рассудите,- отвечала Дуня.- А как думаете, скоро ли дядя воротится из полону?
- Не ближе лета. Поглядим, что оренбургский татарин напишет, а ответа от него до сих пор еще нет,- сказал Патап Максимыч.- Схожу-ка я теперь к городничему да потолкую с ним о найме дома на год. Да вряд ли он согласится на такое короткое время,- дело же ведь не его, а казенное.
- Так вовсе не отдавать,- быстро промолвила Дуня.- Караульщиков можно нанять. Герасима Силыча попросить, не согласится ли он пожить здесь до дяди.
- Хорошо,- молвил Чапурин, но все-таки пошел к городничему.
* * *
Только что вышел он из Дуниной комнаты, вошла Аграфена Петровна.
- С приезда не удавалось еще мне поговорить с тобой с глазу на глаз,сказала она Дуне.- Все кто-нибудь помешает: либо тятенька Патап Максимыч, либо Герасим Силыч, либо Дарья Сергевна, а не то ребятишки мои снуют по всем горницам и к тебе забегают.
- Что ж? Пусть их побегают, здесь просторно играть им,- молвила Дуня. И, зорко поглядевши в глаза приятельнице, сказала:
- По глазам вижу, Груня, что хочется тебе что-то сказать мне. К добру али к худу будут речи твои?
- Каково почтешь,- ответила Аграфена Петровна, тоже улыбаясь.- По-моему, кажется бы, к добру, а впрочем, как рассудишь.
- Что ж такое? - немного смутившись, спросила Дуня. Догадывалась она, о чем хочет вести с ней речь приятельница.
- Два раза виделась я с ним у Колышкиных,- сказала Аграфена Петровна.- Как за Волгу отсюда ехали да вот теперь, сюда едучи. С дядей он покончил, двести тысяч чистоганом с него выправил, в Казани жить не хочет, а в Нижнем присматривает домик и думает тут на хозяйство сесть.
- Что ж он? - вся потупившись, спросила Дуня.
- Ничего. Жив, здоров,- отвечала Аграфена Петровна.- Про тебя вспоминал. Ни слова Дуня.