Вот так лечь бы на циновку и заснуть! Но этого нельзя сделать - то отец, то Усерхет приносят все новые охапки лотосов, и Тути продолжает нанизывать на длинные нитки голубые продолговатые лепестки этих душистых цветов. То же самое делают и две рабыни.
Изредка рабыни уходят с готовыми гирляндами и снова возвращаются. Но вот в дверях появляется еще одна рабыня - нужны цветы, скорее, скорее! Не только гирлянды! Три женщины осторожно собирают все, что могут, кладут в корзинки и уходят.
Тути остается один. Сначала он еще немного продолжает работать, но потом чувствует, что сейчас непременно заснет. Тогда он встает, берет свою корзинку и пробирается с ней за стоящее в углу рядом с окном большое кресло с высокой спинкой. На кресло наброшено покрывало, поэтому позади кресла совсем темно, и никому не придет в голову, что там кто-то спрятался. Тути ложится, свертывается клубочком и немедленно засыпает.
Его будят звуки голосов; в комнате разговаривают двое мужчин. Один из них сидит в кресле, другой, видимо, стоит рядом.
"Вот попался-то!" - в страхе думает мальчик. Теперь ему уже больше не хочется спать, - ему просто страшно.
- Значит, в Городе говорят, что шествие вчера прошло хорошо? Торжественно? - говорит сидящий.
По тому, как он иногда немного заикается, Тути узнает Пауро и пугается еще больше.
- Все было прекрасно, господин, можешь быть спокоен, - отвечает второй человек.
- Это удачно, - говорит Пауро, - пусть Пасер почувствует, что со мной бороться не просто!
- Еще бы! - слышится ответ.
В это время в дверях раздался третий голос:
- Разреши войти, господин!
- Это ты, Амоннахт? Входи.
Слышны шаги, кто-то останавливается недалеко от кресла.
- Что скажешь? - спрашивает Пауро.
- Господин, у меня очень важное известие, - говорит человек, по имени Амоннахт. ("Интересно, кто он такой?" - думает Тути.) - Я был сегодня на восточном берегу с двумя ремесленниками, и около храма Птаха мы встретили Пасера и царского писца Несиамона. Пасер был очень зол. Он увидел нас и стал кричать, что мы устроили шествие нарочно, чтобы показать, как мы рады тому, что он оказался неправ, и что мы трое пришли сюда тоже нарочно, чтобы посмеяться над ним. И тут он сказал, что все-таки докажет свою правоту, что у него теперь есть бесспорное доказательство, потому что к нему пришли два писца царского кладбища и рассказали о том, как были ограблены пять больших гробниц фараонов. Пасер добавил, что его писцы записали эти показания и что он немедленно сообщит обо всем прямо фараону! Господин, он десять раз поклялся, что именно так и сделает. Я и решил сразу же тебе обо всем доложить.
Наступает молчание. Тути слышит, как тяжело дышит Пауро. Что он напуган или разгневан? А может быть, и то и другое? Пасер-то, видимо, не собирается оставлять дела!
- Хорошо сделал, что пришел! - наконец говорит Пауро. - Я прикажу тебя наградить. Теперь пойди... я должен подумать. Так этого оставлять нельзя.
- Слушаю, господин, - говорит Амоннахт и уходит.
Опять молчание. Ох, уж лучше бы они говорили, а еще лучше ушли бы из комнаты.
- Надо узнать, кто эти писцы, - говорит Пауро. - Как они вообще смели идти к Пасеру? Они же должны обо всем, что случается на кладбище, докладывать мне!
- А если ты уже знаешь об этом, господин? Если они тебе уже докладывали? - вкрадчивым голосом спрашивает правителя Запада его собеседник.
- То есть как я уже знаю? Мне эти дни никто из писцов ничего не сообщал!
- А если дело идет о тех гробницах, про которые тебя извещали раньше? Тогда как?
- Раньше? Да ты с ума сошел, Панеб! О чем ты говоришь? - Голос Пауро становится все громче и грознее.
Так вот это кто - Панеб! И как смело он разговаривает с начальником! Тути теперь уже старается не пропустить ни одного слова.
- О тех гробницах, господин, на которых печати найдены целыми, а следовательно, решено, что и сами гробницы не тронуты. Ну, хотя бы о гробницах фараонов Сети-Менмара и Рамсеса-Сетепенра! - В голосе Панеба совсем не слышно страха.
Похоже, что этот человек даже усмехается.
- А-а, вот ты о чем... Много себе позволяешь! - Пауро уже не кричит, хотя говорит сердито, отрывисто. - Молчи, я понял! Надо мне немедленно обо всем написать везиру, написать, что Пасер хочет помимо него обращаться к фараону...
- И послать везиру с этим письмом хорошие дары, - тихо говорит Панеб. - Прикажешь принести? Слитки или вещи?
Опять молчание. Пауро постукивает пальцами по ручке кресла.
- Слитки, - коротко приказывает он. - Завтра, к утру. Иди!
- Одно слово, господин! Позволь спросить, список имен грабителей уже подан в суд?
- Завтра будет послан, он готов.
- А Харуди и Нахтмин там?
- Да... Я же тебе обещал! Иди, ну!
Панеб уходит, но через минуту возвращается чуть не бегом.
- Господин, - быстро шепчет он, подойдя почти вплотную к креслу, под окном стоял какой-то маджай из дежурной стражи...
- Кто такой? Узнать немедленно!
- Будет сделано, господин!
- Стой! Ты думаешь, он мог слышать?
- Может быть...
- Если он слышал, ему конец! - Голос Пауро упал до шепота, но какой это страшный шепот!
Тути кажется, что он цепенеет от ужаса. Он-то ведь все слышал, значит, и ему конец? И ведь никуда не уйти. Только бы не шелохнуться, не двинуть ни ногой, ни рукой.
- Ну, иди же, что ты стоишь? И пришли мне моего писца Себекнахта.
Панеб уходит, и опять наступает молчание. Тути кажется, что оно длится бесконечно долго, но на самом деле Панеб очень быстро выполняет приказание, и через две-три минуты в комнату кто-то входит - очевидно, писец Себекнахт.
- Ты исполнил мое приказание относительно медника Пахара? спрашивает Пауро.
- Да, господин. Его перевязали, хорошо накормили. Я показал ему то, что он возьмет отсюда потом... после суда. Все в порядке, господин.
- Думаешь, он не подведет?
- Ни в коем случае, господин! Он прекрасно все понимает.
- Хорошо. Кормить его и впредь получше! Утром придешь писать письмо везиру. Все. Можешь идти.
Себекнахт уходит. Пауро еще некоторое время сидит на кресле, потом встает и, тяжело ступая, уходит - вероятно, опять к гостям.
Тути осторожно выглядывает. Никого, комната пуста. Тогда он тихонько вылезает из-за кресла, стараясь не зацепить за него корзиной, и подходит к двери в проходную комнату, через которую его привел сюда Усерхет. Мальчик прислушивается, ставит корзинку на плечо, чтобы не было видно его лица, и, войдя в комнату, быстро ее пересекает. Уже почти при выходе из нее он слышит сзади стремительные шаги, кто-то бежит мимо, толкает его.
- Скорее шевелись, не вертись под ногами! Чуть не свалился из-за тебя! - говорит какой-то раб, выбежавший из пиршественного зала с пустым подносом.
За ним бегут еще рабы, навстречу спешат другие, и Тути, замешавшись среди них, благополучно выбирается во двор. Вот он и на улице. Не веря своей удаче, растерянный, он торопится скорее прочь от этого страшного дома, надеясь успокоиться и забыть все пережитое.
Почти везде уже погашены огни. Узкий серп луны ярко блестит в черном небе. Ветра нет, и флаги на мачтах у ворот храма висят без движения. Мальчик медленно идет, с трудом переставляя ноги. Вот и дом. От ворот отделяется маленькая черная тень.
- Тути, это ты? Наконец-то!
- Кари?! Откуда ты? Почему ты здесь?
- Я зашел к тебе по дороге домой, я был на том берегу. Твоя мать сначала позволила мне подождать тебя, а потом и переночевать. Мне тебя непременно надо было видеть! Идем на крышу, там для нас приготовлен ужин, - говорит Кари и помогает другу снять корзинку. - Да что с тобой? Ты просто устал или заболел? Ты какой-то странный!
- Будешь тут странным, - бормочет Тути. - Я не больной... я даже не знаю, что тебе сказать...
- Ну, идем скорее на крышу, там расскажешь...