Он ведь видел, к чему все идет, он был рядом и спокойно наблюдал, как Филиппа охватывает отчаяние, а ведь он мог бы подтолкнуть его совсем в другом направлении. Лорд Артур Кристиан, третий сын герцога Сазерленда, которому когда-то было определено стать священником, стоял рядом и равнодушно смотрел, как его друг скатывается в пропасть. Если кто-то и мог удержать Филиппа на краю бездны, так только он. Не Эдриен, не Джулиан, а именно он.
Голоса поднялись в последний раз, и, наконец, несносный гимн закончился. Повисла тишина; толпа неловко зашевелилась. Кое-кто посмотрел на небо, становившееся все более мрачным; викарий сосредоточенно листал маленький сборник молитв. Демонстративно глядя на Эдриена, он нараспев заговорил:
— Вы, кто оплакивает его, можете ли вы узреть в его смерти свет Господа нашего и полноту любви… «Будь он проклят за то, что сотворил с нами!»
— …э-э-э… полноту жизни и узреть всю полноту милосердия? Аминь.
— Аминь, — как эхо, повторили собравшиеся.
Полнота жизни? Милосердия? Да, Господи, начиная с этого дня, Артур будет ощущать полноту жизни, будет вспоминать о ней всякий раз, когда увидит восход солнца, или сожмет в объятиях женщину, или вдохнет запах прекрасной сигары, из тех, что курит Джулиан! А полнота его жизни будет измеряться тяжестью его вины, его негодования и угрызениями совести! Филипп!
Артур отступил на шаг, втянув воздух сквозь стиснутые зубы, а могильщики принялись забрасывать гроб землей. Да-да, с этого дня он будет ценить полноту жизни, потому что каждый Божий день он будет нести на себе тяжесть — ведь он позволил Филиппу погибнуть самым недостойным способом, какой только можно себе представить. Он будет жить с чувством непреходящего гнева, который вызвала у него смерть одного из лучших друзей, униженный от сознания, что вовремя не остановил его, не вернул все в прежнее — правильное — русло и даже не попытался сделать это, сокрушив демонов, которые пожирают душу человека и отдают его, охваченного отчаянием, во власть смерти.
Будь он проклят!
Глава 1
Лондон, Мейфэр, 1837 год
Если бы Артуру Кристиану предстояло быть подвергнутым худшей из всех пыток, палачи не смогли бы придумать ничего более изощренного, чем этот прием, который он сам же и организовал в своем доме.
И во всем был виноват он, только он, и никто больше. В конце концов, ведь это он давал бал в своем особняке на Маунт-стрит, и именно его равнодушие позволило всякому светскому сброду войти в его дом. Уж лучше быть утопленным и четвертованным, думал Артур, чем исполнять роль хозяина этого хорошо продуманного приема — и множества точно таких же в течение сезона, — лишь бы не выносить призывные взгляды Порции Беллоуз, которая к тому же еще и трогала его сейчас за ногу.
И в том, что она трогала его за ногу, был, конечно, виноват он сам. Слишком невнимательно относился он к своим гостям и потому не заметил, когда она пришла, а потом было уже слишком поздно. Порция очень целеустремленно загнала его в маленький альков в стороне от главного коридора, и ее рука нагло принялась шарить по его бедру.
— Я никогда не забывала вас, Артур, ни на мгновение, — промурлыкала она голосом, который больше всего подходил для спальни.
— Ну, разумеется, — протянул Артур и опустил руку вниз, в путаницу обвивающих его тяжелых атласных юбок Порции. И принялся палец за пальцем отрывать от себя ее руку.
— Когда он лежит на мне, я представляю себе, что это вы, — хрипло шептала она, поглаживая крупную черную жемчужину, покоящуюся на ее пышной груди. Она медленно нарисовала пальцем вокруг броши воображаемую линию, опуская ее все ниже и ниже в вырез платья из золотистого атласа. — По ночам мне снится, что вы меня ласкаете.
На самом деле он готов был держать пари, что когда Рот лежит на ней, эта сучка думает только о его немалом состоянии…
Ее пальцы снова с настойчивостью, достойной лучшего применения, принялись шарить у него между ног.
— Я не хотела причинять тебе страданий, милый.
Она проговорила это точно с такой же интонацией, как и в ту пору, когда им было по восемнадцать лет, и в голосе ее было то же нежное мурлыканье, которое заставляло Артура признаваться ей в вечной любви по десять раз на дню. Этот голос, а также огонь, тлеющий в ее взоре, принудили его смиренно просить у ее отца разрешения сделать ей предложение, на что его светлость спокойно ответил, что мисс Беллоуз уже обручена с Робертом Лэмпли. Роберт Лэмпли, двумя годами старше Артура, должен был унаследовать не только состояние, но и титул — как раз то единственное, чем не обладал Артур. Тогда он впервые в жизни понял, как ничтожен в глазах света не имеющий титула третий сын могущественного герцога.
Теперь, в тридцать шесть лет, он уже знал, как несносны, могут быть женщины, и в очередной раз спокойно отвел руку Порции.
— Миледи Рот, вы знаете, что я не верю ни единому слову, которое слетает с ваших губ, — заявил он с улыбкой, словно ее признание его позабавило, хотя на самом деле все было наоборот. Она постоянно унижала его, а когда у нее было соответствующее настроение — делала из него полного дурака. О да, Порция Беллоуз не один, а целых два раза оставила в дураках лорда Артура Кристиана, третьего сына герцога Сазерленда! И судя по тому, с какой наглостью ее пальцы порхали по его чреслам, она решила в третий раз унизить его — на этот раз самым изумительным и превосходным образом.
И теперь, в алькове, Порция нагло обхватила ладонью выпуклость в его панталонах и улыбнулась порочной улыбкой продажной женщины. Артур ответил ей равнодушной улыбкой, зная, что эта женщина никогда больше не вызовет у него ответной реакции. Он обхватил ее запястье и крепко сжал.
— Ваш муж всего лишь в пятидесяти футах отсюда, — проговорил он мягким, увещевающим тоном.
Ее щеки вспыхнули, но она беспечно пожала красивыми плечами.
— Он нас не увидит, а если даже и увидит, не обратит внимания.
— Пожалуйста, мадам, прекратите. — Он сжал ее запястье так сильно, что и сам испугался — вдруг ее кость треснет прежде, чем она его отпустит.
Надув губы, как обиженный ребенок, она вырвала руку и вскочила, потирая то место, где он сделал ей больно.
— Вы ужасно злой! Столько лет прошло, а вы обвиняете меня только в том, что я пыталась выжить в этом жестоком мире!
Фыркнув весьма непочтительно, Артур небрежно скрестил руки на груди.
— Я обвиняю вас во многих вещах, дорогая, но выживание к ним не относится.
Ее карие глаза сверкнули гневом.
— Вы забыли, кого вы оскорбляете, милорд!
— Вовсе нет. — Он насмешливо поклонился. — Я не мог бы этого забыть, поскольку вы — единственная женщина, с которой я не стал бы спать даже ради спасения собственной жизни.
Порция широко раскрыла глаза и издала короткий негодующий возглас.
— А сердиться и вовсе ни к чему! — равнодушно произнес Артур.
Губы Порции сжались в ниточку; она резко повернулась и направилась к двустворчатым дверям красного дерева, ведущим в бальный зал, поставив Артура на место так, как это умеют делать только чистокровные аристократки. Лакей едва успел подойти к двери и открыть ее, и Порция прошествовала мимо него с важным видом, задев его ноги шуршащими золотистыми юбками.
Лениво улыбаясь, Артур поправил галстук и пригладил густые непослушные волосы золотисто-каштанового цвета. Порция все так же хороша, этого у нее не отнимешь. Рыжие волосы, алебастровая кожа… Но все равно это гадюка, и никому это не известно лучше, чем ему.