— Отведя глаза от эскиза, Остин заинтересовался золотистыми искорками в ее глазах. Огромные золотисто-карие глаза цвета выдержанного бренди. Она пристально посмотрела на него, и он заставил себя выдержать ее взгляд. Дрожь пробежала по его телу, и сердце забилось сильнее. Несмотря на то что он сидел на земле, он неожиданно почувствовал себя так, словно только что пробежал целую милю. Эта женщина оказывала странное влияние на его чувства.
И на его дыхание. Он прокашлялся.
— Вы познакомились с семьей Чертвозьми?
— Только с его мамой Джорджем, вчера вечером.
— Тогда вы должны еще раз побывать на конюшне и познакомиться с Будьтынеладен, Прахпобери, Разразигром и остальными.
Она расхохоталась:
— Вы выдумываете эти имена, ваша светлость?
— Не я. Мортлин давал им эти имена, когда они рождались… и рождались… и рождались. Всего их было десять в последнем помете, и имена становились все… э… фантастичнее по мере их появления на свет. Правила приличия не позволяют мне произнести некоторые из них. — Сделав усилие, он снова перевел взгляд на рисунок. — Чья это собака?
Веселое выражение исчезло из ее глаз.
— Это мой пес, Пэтч.
Грусть, с которой она смотрела на рисунок, тронула Остина, и он спросил:
— А где же Пэтч сейчас?
— Он был слишком стар, чтобы выдержать путешествие в Англию. Я оставила его у людей, которые любят его. — Протянув руку, Элизабет с нежностью провела кончиком пальца по рисунку. — Мне было пять лет, когда родители подарили его мне. Пэтч был таким крохотным, но через несколько месяцев он стал больше меня. — Медленно отведя руку, она продолжала:
— Я ужасно по нему скучаю. И хотя его мне никто не заменит, я надеюсь, что когда-нибудь у меня снова будет собака.
Остин вернул ей рисунки.
— Они очень хороши, мисс Мэтьюз.
— Благодарю вас. — Элизабет склонила голову набок. — Знаете, ваша светлость, вы могли бы быть интересной моделью.
— Я?
— Да, именно вы. Ваше лицо… — Она замолчала и долго вглядывалась в него, склоняя голову то влево, то вправо.
— Так безобразно? — с притворным ужасом спросил он.
— Боже мой, нет, — заверила она. — У вас очень интересное лицо. В нем виден характер. Вы не будете против, если я нарисую вас?
— Конечно, нет.
«Очень интересное»? «Виден характер»? Остин не знал, хорошо это или плохо, но одно не вызывало сомнений: ее слова не были кокетством. Их никогда бы не произнесла, говоря о нем, светская женщина. По крайней мере казалось, что, когда дело касалось мужчин, мисс Мэтьюз была простодушной и бесхитростной.
«Трудно поверить. И чертовски сомнительно. Но скоро я узнаю, что она затеяла».
— Может быть, вы сядете под деревом? — спросила она, оглядываясь по сторонам. — Прислонитесь к стволу и устраивайтесь, чтобы вам было удобно.
Элизабет собрала свои принадлежности для рисования, и, несмотря на то что он чувствовал себя довольно глупо, Остин подчинился.
— Ну как? — спросил он, приняв естественную позу. Она опустилась перед ним на колени.
— Вы очень напряжены, ваша светлость. Попытайтесь расслабиться. Это вам не повредит, обещаю.
Остин уселся поудобнее и глубоко вздохнул.
— Вот так гораздо лучше. — Элизабет вглядывалась в его лицо. — А теперь прошу вас предаться воспоминаниям, мне это нужно.
— Предаться воспоминаниям?
Ее глаза весело блеснули.
— Да. Это американское выражение означает «вспомнить прошлое».
У него мелькнуло подозрение: уж не собирается ли она что-то у него выведать? Старательно сохраняя бесстрастное выражение лица, он спросил:
— А что бы вы хотели узнать?
— Да ничего, ваша светлость. Просто думайте, пока я рисую, о самом хорошем, что вспомните. Это поможет мне лучше уловить характерное выражение вашего лица.
— Понимаю.
Но Остин ничего не понимал.
Любимое воспоминание? Он позировал для нескольких портретов, которые висели теперь в галерее Брэдфорд-Холла, и его ничего не просили делать, он только сидел неподвижно бесконечно долгое время. Он порылся в памяти, но не обнаружил никаких приятных воспоминаний.
— Наверняка у вас было какое-нибудь событие, о котором приятно вспомнить, ваша светлость.
Черт побери, не было никакого события! Но он не собирался ей в этом признаваться. Твердо решив раскопать в своей памяти счастливый эпизод, Остин погрузился в воспоминания, а Элизабет продолжала наблюдать за ним.
— Просто подумайте… и расслабьтесь, — тихо произнесла она.
Он отвел от нее взгляд и стал смотреть на Миста, щипавшего неподалеку траву. В его воображении возник Уильям… Уильям, ему тринадцать, он бежит за Остином в конюшни, а за старшими братьями, не отставая от них, торопится Роберт…
— Вы очень загадочно улыбаетесь, — заметила Элизабет. — Не поделитесь ли своими мыслями со мной?
Остин хотел было отказаться, но потом решил, что никакого вреда не будет, если он ей расскажет.
— Я вспоминаю о великом приключении, которое произошло со мной и моими братьями. — У него потеплело на душе, когда он живо представил себе тот день во всех подробностях. — Нам пришлось сбежать в конюшни, после того как мы организовали заговор против вредной гувернантки Каролины, чтобы заставить ее уйти. Мы пристроили над дверью ее комнаты бочонок с мукой и ведро воды, и когда она открыла дверь, от ее отчаянных воплей задрожали стены. Мы спрятались на сеновале и хохотали, пока чуть не задохнулись от смеха.
— Сколько лет вам было?
— Мне — четырнадцать, Уильяму — тринадцать, а Роберту — десять.
Воспоминания медленно таяли, как дым, уносимый легким бризом.
— А какими еще проделками вы, мальчики, занимались?
Другое воспоминание всплыло в памяти Остина, и он не удержался от смеха.
— Однажды, в то же самое лето, мы, все трое, шли мимо озера. Вдруг Роберт — он с самого рождения был сущим дьяволенком — поспорил с Уильямом, сможет ли тот сбросить с себя одежду и прыгнуть в озеро, что нам было строго-настрого запрещено нашим отцом. Чтобы не отставать, я тотчас же бросил вызов ему. Не прошло и минуты, как все мы, раздевшись догола, плескались, ныряли, — словом, были наверху блаженства. Но вдруг заметили, что мы не одни.
— Боже, неужели вас увидел отец?
— Нет, хотя это было бы для нас лучше. Это был наш приятель Майлс, теперь граф Эддингтонский. Он стоял на берегу с охапкой нашей одежды в руках, и по его глазам мы тут же безошибочно угадали его намерения. Мы бросились в погоню, но Майлс бежал слишком быстро. В результате нам пришлось пробираться в дом, совершенно голыми, через кухню. — Остин покачал головой и рассмеялся. — Нам удалось не попасться на глаза отцу, но слуги на кухне получили пищу для сплетен на многие месяцы.
Его смех замер, и в голове промелькнули другие воспоминания: он вместе с Уильямом плавает; он вместе с Уильямом ловит рыбу; он объясняет Уильяму, как появляются дети, а затем громко хохочет, увидев ужас на лице брата. Потом, несколько лет спустя, они вместе обедают в клубе или смеются за столом, играя в «фараона». Или мчатся на лошадях. Так много всего они делали вместе… И все это кончилось навсегда.
«Боже, как мне не хватает тебя, Уильям!»
— Я закончила.
Ее тихие слова вывели Остина из задумчивости.
— Простите?
— Я говорю, что закончила ваш портрет. Хотите посмотреть? — Элизабет протянула ему лист.
Остин взял рисунок и пристально в него вгляделся. Он был изображен совсем не таким, каким привык себя видеть. Человек на рисунке, казалось, отрешившись от всего, отдыхает, прислонившись к дереву и обхватив руками приподнятое колено.