Как совсем особенно звучит в горах эхо... Да они не отличат скворца от жаворонка. Они соловья-то никогда не слышали! Потому что и в соловьиную рощу явились бы со своим радио. Им джаз-банд приятнее. Вот почему я старался всю жизнь, чтоб мои ученики знали и любили природу. Я вел их по нехоженым тропам.
Петр Константинович крякнул и замолк. Лицо его омрачилось. Должно быть, вспомнил, что нет у него больше учеников. Мы с Ермаком переглянулись, как всегда понимая друг друга и переживая одно: здорово мы сочувствовали нашему директору!
- Интересно, где сейчас отец? - вспомнил по какой-то ассоциации Ермак. Может, посмотрел на задумавшуюся Ляльку и подумал: вот какой у нее отец!
Он часто вспоминал отца. Станислав Львович так и не написал письмо. Наверно, и не знал, что жена его умерла.
Костер уж гаснул. Сухие ветки, набранные засветло, кончались. Серебряная дорожка от луны, через все море, вела прямо к нам. "Бегущая по волнам", наверно, любила гулять по такой дорожке. Я посмотрел на Ату. Странная она была девочка... Она всегда говорила что-нибудь неожиданное. Поступала не похоже на себя, не так совсем, как от нее ожидали.
И теперь, не сказав никому ни слова, она медленно прошла к берегу, сбросила платье и поплыла прямо по серебряной дорожке.
- Не заплывай далеко! - крикнул озабоченно Петр Константинович.
Ата не ответила. Она всегда заплывала далеко. Не боясь утонуть. Держалась на воде легко, как дельфинчик.
- Кривляка! - прошептала Лялька. Отец услышал и строго ее одернул.
Почему Лялька так невзлюбила Ату? Как можно ее не любить?
Глубокая ночь на пустынном прибрежье. Все уснули, только мне что-то не спится. Петр Константинович, девочки и Вовка, у которого стреляло в ухе, спят в палатке. Остальные прямо на берегу. Отгребли искрящуюся золу от костра, застелили горячий песок старым одеялом, под головой рюкзак и спим вповалку. Два одеяла на четверых хватает. До утра лежишь, как на печке. "Пригревает добре", как говорит Иван.
Ночью море шумит сильнее. Многотонной тяжестью обрушиваются волны на берег, скрежещет галька - волны то волокут ее на берег, то оттесняют обратно. Сизифов труд. Пахнет морем и еще чем-то чистым, тонким - ночью ветер с гор. Горы заросли лесом.
До чего хорошо! Только уж очень ярко светит луна - не могу спать при свете. Утром еле добудятся. Я такой сонный, что не могу разомкнуть глаз. Ребята смеются, они уже полчаса как встали.
- Ты окунись! - советует Петр Константинович.
С разбегу бросаюсь в море. Ох, какая холодная вода! Но сна как не бывало. Короткий завтрак - и снова в путь. Сегодня перевал через горный хребет.
Ветер с моря шумит нам навстречу, С неба сыплется звездная пыль...
Глава четырнадцатая
СВЯЩЕННАЯ РОЩА
В заповедную рощу мы пришли затемно, очень усталые, и, наскоро поужинав кое-чем, сразу улеглись спать. Утром, когда еще все спали, меня разбудила Ата:
- Санди, проснись! Смотри, какая роща! Она и вправду священная. А там море. Тише. Не разбуди их...
Я быстро оделся, и мы с Атой пошли среди сосен. Я был тронут, что она разбудила именно меня, чтобы первыми увидеть рощу. Ата ведь не очень отличала меня своим вниманием.
Мы знали, что это древняя роща реликтовой длиннохвойной сосны, сохранившаяся почти в первозданном виде с третичного периода, когда и человека еще не было на Земле. Когда-то абхазы охраняли эту рощу как священную. Но лесопромышленники царской России при попустительстве местных властей безжалостно вырубали на продажу третичную сосну и самшит. Роща катастрофически уменьшалась. После революции Священная роща - уж так я буду ее называть - по ходатайству краеведов (они обращались лично к Ленину) была объявлена заповедной. С тех пор ее не смели трогать, перестали пасти в ней скот. Мы знали, что там были сосны-долгожители.
Например, сосна-"патриарх", высотой пятьдесят метров, а в обхвате - семь с половиной. Она росла еще при Петре Великом. Все это мы знали от нашего директора. Знали и то, что на рощу сделано покушение: превратить неповторимый, уникальный заповедник в курорт со всякими ресторанами, павильонами, кинозалами и танцевальными площадками.
Мы это все знали, но сразу обо всем забыли, едва очутились среди спокойных, торжественных сосен, протягивающих к синему утреннему небу светлые ветви. Необычно длинные, тонкие иглы и легкие круглые шишки придавали какую-то воздушность, как бы невесомость ветвям. Светолюбивые сосны росли редко, не сливаясь, каждое дерево давало любоваться собой. Раскидистые кроны покачивались от ветра на головокружительной высоте; сквозь них просвечивали алые на заре облака. Стройный, светлый лес на темном фоне моря потрясал не только красотой... Поистине в нем было что-то "не от мира сего". Как будто он с другой планеты. И было тихо-тихо. Только еще просыпались птицы. Мы шагали неслышно по толстой, мягкой подстилке из хвои, веток, шишек и листьев. Среди сосен рос густой подлесок - можжевельник, кизил, боярышник, бересклет. Ата остановилась перед старой сосной и, обняв руками ее медно-красноватый ствол, прижалась к коре щекой.
- Я их люблю! - воскликнула она пылко.
Глаза ее сияли, щеки горели. Она вдруг спросила:
- Санди, ты любишь меня?
- Конечно, люблю!
- А кого больше - Ермака или меня?
- Ну... Ермака чуть больше.
Ата лукаво улыбнулась. Потом не выдержала и начала хохотать от всей души, давясь от смеха, так как не смела в такой роще смеяться громко. Я тоже немного посмеялся, и мы Пошли дальше, держась за руки, как маленькие дети. Была так хорошо на душе -там притаилось счастье или, быть может, предчувствие счастья. От сосен исходила радость. И я подумал: значит, священная - это когда дает радость! Древние абхазы приходили сюда за радостью.
- Санди, Санди, почему ты перестал строить свои корабли?- спросила Ата.- Два года я живу у вас, и ты не построил ни одного кораблика...
- Игрушки? Я хочу строить настоящие корабли! Как вернусь из похода, поступлю на завод.
- Тетя Вика будет огорчена.
- Она поймет.
- Ты хочешь стать строителем кораблей?
Я смутился. Как ни странно, я не мечтал об этом. Скорее,, меня интересовала наука. Книги по океанологии, географии, биологии я читал запоем, как интересные романы. Описания морского дна, диковинных рыб. Это даже более захватывало, чем история морского флота и книги по кораблестроению, которые мне приносил дедушка Саня. Ответил я правдиво:
- Не знаю, Ата, просто мне хотелось бы построить хоть один настоящий корабль.
- Хоть один? А потом?
- Отправиться на этом корабле в далекое плавание...
- А что ты хочешь делать всю жизнь?
- Наверное, я буду океанологом, как мой дедушка Николай Иванович.
- Да, интересная работа... Вроде как праздник.
- У них, Ата, свои будни, как и у всех.
- Их будни как праздник, потому что - море, корабли, ветер... Так ярко, светло и радостно. Тебе хочется, Санди, чтоб вся жизнь была как праздник. Я давно это поняла.
Я даже остановился возмущенный.
- Смотря что понимать под праздником! Если безделье, то просто нечестно приписывать это мне. А если для человека праздник - любимый труд, что тут плохого? Разве я должен выбирать самую неприятную работу и тянуть ее, как тягостный долг? Зачем? Только не говори, как Мария Федоровна: "А что будет, если все захотят быть океанологами?"
Ата тихонечко рассмеялась и снова взяла меня за руку, но а в сердцах отдернул руку.
- Санди, почему мы с тобой всегда ссоримся... даже в Священной роще!
- Давай лучше помолчим. Смотри, как хорошо...
Я надолго замолчал. Деревья чуть расступились, и мы вышли к морю.