Мы прошли кварталов восемь и остановились перед ветхими домишками, из тех, что обречены на снос. Двор был, как улица, длинный и узкий. Долго мы по нему шли, а по обе стороны лепились друг к другу, как соты, подслеповатые домишки, палисадники, сараи, курятники.
- В самом конце, вон сороковой номер, - показал Олежка. - А вот и Костик!
Отличительной особенностью Костика были огромные разлапистые уши (поистине, бог шельму метит!) и хитрый, настороженный взгляд. Как внимательно оглядел он меня с ног до головы! Олежка думал с ним поговорить, но Костик пустился наутек. Куда? Я поблагодарил Олежку, сунул ему кисть винограда и постучал.
Дядя Вася лежал на кровати, укрытый по пояс лоскутным одеялом. Голова его была в пуху, должно быть, наволочка порвалась. Линючая заплатанная пижама была когда-то великолепна, и я понял, после кого он ее донашивает. И сам он точно облинял. Он сильно исхудал.
- Санди! - узнал меня больной. - Вот ты и пришел... Я так и думал, что придешь. Ермак прислал? Да ты садись...
Он решил встать с постели. Спустил голые ноги - до чего худые! - и стал шарить ногами шлепанцы. Я подскочил и подал этому ворюге шлепанцы - все же он больной.
- Как он там... Ермак? - мрачно спросил дядя Вася.
С момента ареста Ермака я его ни разу не видел, но, видимо, надо было сказать, что видел. Дальше я лгал вдохновенно. Когда я вспоминаю эту сцену... Психологически в ней было все наоборот: вор и подонок был предельно искренен и правдив, а Санди Дружников, отличавшийся правдивостью, лгал, как последний сукин сын. Даже сейчас краснею, когда вспоминаю этот странный день.
- Ермак меня просил сходить... - соврал я, нащупывая ход к его сердцу.Вы болеете? Там Ермаку причиталось немного денег, завод выплатил его сестре. Ермак просил снести вам виноград и папирос.
Дядю Васю словно дернули за веревочку. Он даже покачнулся, сидя на кровати. Лицо его исказилось безобразной гримасой.
- Как там Ермак? - хрипло спросил он и весь сжался, словно его прибили.
- Плохо Ермакове дело, - сказал я. - Сами понимаете - отпечатки пальцев...
- Вышли отпечатки?
- Вышли, дядя Вася... Гришкины и Ермаковы.
- Жорка, сволочь, колдовал над этой бутылкой и графином. Кроме них, никто до нее не касался. Потом... Они не хотели пить... Я попросил Ермака налить мне, просушить глотку. А потом Гришка себе налил.
- Вы знали для чего? - тихо спросил я, невольно отведя глаза.
- Знал.
- Как же вы? Ермак так хорошо к вам относился! Все мечтал, что вы будете с ним работать на морзаводе.
- Хорошо откосился... Я ж... не человек! А он - как к человеку.
А он действительно был болен, тяжело. Он встал, чтобы подложить под хлопавшую дверь чурку, и пошатнулся. Чуть не упал.
- Он... знает, Ермак-то? - вдруг спросил дядя Вася.
- Да, он догадался, кто его посадил. А следователю не говорит. Ждет, когда вы сами...
- Ждет?
Мы долго молчали. Странное ощущение, будто я во сне, что сейчас начнется страшное, пронизало меня. Вдруг я понял, куда ушел Костик. Он же приведет Великолепного или кого-нибудь из их компании. Они могли не доверять Клоуну, зная его слабость к Ермаку.
- Я уже не гожусь никуда,- проговорил дядя Вася.- Ни в дело, ни работать. Если бы не Жора, умерли бы мы с матерью с голода. Пенсии ведь мне не дадут. Не заработал. На трудный день ничего у меня не отложено. Не из чего было и откладывать. На мою долю много не приходилось. Больше на стреме стоял.
Я задумался. Почему мне, неопытному юнцу, с самого начала было очевидно, как все произошло. Я только не предполагал, что произошло это через Клоуна.
- Ермак никогда не оставит вас! - убежденно сказал я.- И я буду помогать по мере возможности... Может, сумеем выхлопотать вам пенсию? Но вы должны рассказать все как было.
- Там?
- Ну да... Мне же не поверят без вас.
- Жорка меня порешит... Предупреждение от него было.
Сильно он зол на Ермака. Поперек дороги ему стал.
- Да. Поперек дороги. Дядя Вася, что же делать? Как спасти Ермака? Помогите его спасти.
Дядя Вася задумался. Я смотрел в окно. Хоть бы не нагрянул кто-нибудь, не помешал... Я чувствовал: близится решающая минута. Но только ребятишки одни играли во дворе, да женщина стирала в корыте у своих дверей.
Дядя Вася поднял голову и как-то отрешенно посмотрел на меня. Лицо его изменилось. Так меняется лицо после смерти - стало строже и красивее.
- Ладно, - сказал он. - Поможете матери... в случае чего. У нее есть пенсия. Сорок рублей.
Он тяжело поднялся с кровати и мелкими шажками прошел в темный угол к ветхому шкафу со стеклами - горке. Долго возился там. Когда он повернулся, в его руках был запечатанный конверт. Он. поманил меня пальцем. Я подошел.
- На, Санди, спрячь подальше, чтобы не отняли.
Красными, как у кролика, глазами он наблюдал, как я прятал конверт.
- На конверте написано: "Начальнику угрозыска Бурлакову Ефиму Ивановичу". Ему и передай. Он был добр ко мне. Это он устроил меня тогда на морзавод. Передавай привет от Василия Ивановича Скоморохова. Он знает. Такое мое настоящее фамилие. Да, на конверте написано: "После моей смерти". Ты это зачеркни. Я бы мог прожить еще лет десять... Ермак бы полностью отсидел. Негоже это. Ермаку скажи, что я с а м... написал. Только не мог сразу решиться отдать. Может, так и не решился бы, кабы он тебя не прислал. Значит, ждет...
- Спасибо. До свидания, Василий Иванович!
- Прощай, Санди. Иди!
Я крепко пожал ему руку и ушел какой-то смущенный. Почему-то я даже радости не мог испытывать в этот час. На улице меня ждал встревоженный Олежка.
- Скорее, Санди, бежим за угол! - Он схватил меня за руку и потянул за собой.
Я понял, что дорога каждая минута, и не брыкался. Он затащил меняв какой-то переулок. И вовремя: в конце улицы показались хулиганы из шайки Великолепного.
- Скорее, скорее! - торопил Олежка.
Мы прошли через овраг, застроенный серенькими домишками. Там проходил трамвай. Мы вскочили в первый попавшийся вагон.
- Как мне увидеть товарища Бурлакова? - спросил я пожилую секретаршу в роговых очках.
- Проходите. Он у себя.
Товарищ Бурлаков сосредоточенно рассматривал какие-то снимки на пленке и курил. В пепельнице горкой вздымалась груда окурков. Он не сразу поднял голову. Но, когда поднял, я сразу узнал инспектора. Он нисколько не изменился с того дня, когда приходил в интернат для слепых, - такой же рыжий, кареглазый, веселый и доступный.
- Это вы? - изумился я.
- Наверно, я! А ты, собственно, кто? Лицо знакомое.
- Санди Дружников. Помните, вы угощали троих ребят шоколадом? Ату, Ермака и меня. На Приморском бульваре.
- А-а! Санди, который делает корабли! Прекрасные корабли. Сколько раз я любовался ими в витрине Дворца пионеров.
- Я уже давно настоящие делаю. Вот скоро сойдет со стапеля. Как я рад, что это вы! Вот удача Ефим Иванович...
И вдруг неожиданно для самого себя я всхлипнул. Это было отвратное зрелище: высокий, широкоплечий парень восемнадцати лет плакал, как девчонка.
- Ну-ну, Санди! - Бурлаков даже сконфузился. Стыдно стало за меня.
Он сунул мне в рот папиросу и дал закурить. Я вытер слезы надушенным платочком, так как у мамы ужасная привычка отдушивать все белье (вот бы меня сейчас видел дедушка Рыбаков!), неловко закурил, не затягиваясь, и кое-как овладел собой.
- Попал в беду? - сочувственно полюбопытствовал Бурлаков, отодвигая снимки.
Черт побери, кажется, он принял меня за стилягу, попавшего в дурную компанию. Невольно я ухмыльнулся.
- Нет? Тогда чем обязан визитом?
Волнуясь, торопясь, перескакивая с пятого на десятое я рассказал все, что надо было ему знать. Под конец рассказа я совсем успокоился: доброжелательно и честно меня слушали.