- Если она смела, то пусть смело борется со злом во всех его видах и проявлениях,- усмехнулся дед,- а не предоставляет это делать отцам и дедам. С грустью я не раз наблюдал, как молодой человек брюзжит исподтишка, а открыто чуть ли не заискивает перед теми самыми бюрократами и догматиками, которых должен был бы обличать. Вы не находите, Филипп Михайлович?
- Нет! - отрезал Мальшет.
Затеялся спор, вмешались остальные. Дед замолчал, посмеиваясь. Я тихонько позвал его.
В своей каюте он снял пиджак, аккуратно повесил его в шкаф и сел в пуловере у письменного стола, как всегда прямо, будто позвоночник у него не сгибался.
- Что-нибудь случилось у тебя, Санди? - добродушно осведомился он.
Я молча протянул ему Лялькино письмо. Сначала он удивился, но начал читать и прочел до конца. Лицо его вытянулось и посерело.
- Сукин сын! - вырвалось у него.- Этого я давно боялся...
- Разве они жили так плохо? - грустно спросил я.- Какой же я ненаблюдательный. Ничего не замечал.
- Ну... не изменяли, не бранились на весь дом, не жаловались друг на друга каждому встречному и поперечному. Соседи осудят ее. Ведь он не пьет, не гуляет, не дерется. Даже не курит теперь.
- Я не зал, что так плохи дела,- тихо уронил я.
Мы долго подавленно молчали. За раскрытым иллюминатором шумели в тумане невидимые волны. И все бил судовой колокол.
- Сколько сразу несчастий...- проговорил я.- И Ата вот слепнет. У тебя нет папирос?
- Есть.
Дедушка достал из стола гаванские, и мы закурили.
- Я все забываю, Санди, что ты уже взрослый мужчина,- сказал дед растерянно.- Ты любишь эту девушку? Ату?
- Да.
- Может, тебе просто кажется, Санди?
- Нет. Я ее действительно люблю. Уже несколько лет... Еще мальчишкой... Но я не знал, насколько она мне дорога. Думал, ну, люблю, и все. А я ее по-настоящему, на всю жизнь люблю.
- Слепая жена... Это очень тяжело. Впрочем, бывает хуже - когда чужие друг другу.
- Только она мне нужна, только она. Вот нужен ли я ей... не знаю.
- Гм, Санди. Ты нужен сейчас матери. Ей одиноко и тяжело.
- Да, я знаю.
- За чем же дело стало?
- А можно мне раньше уехать?
- Можно. Поговорю с капитаном. На первой стоянке пересядешь на самолет.
- Спасибо, дедушка?
- Не за что, Санди. Ты им... обеим облегчи жизнь.
- Я сделаю, что могу.
- Вот и кончается наше плавание через семь морей и Атлантический океан. Я тобой доволен.
- Спасибо!
- А теперь иди. Я буду писать твоей матери.
- Она будет рада письму.
- Не огорчайся так, Санди. В жизни всегда получаешь удары. Надо уметь их переносить.
- Я научусь.
- Санди!
Я уже взялся за ручку двери. Дедушка подошел ко мне:
- Хоть ты и взрослый, но поцелуй меня, как прежде, когда был маленький...
Все-таки дед был очень одинок. Кроме товарищей по работе, никого у него не было. Разве у него жена? Разве у него сын? Холодные и далекие.
Я крепко обнял деда и несколько раз чмокнул его в обе щеки. Он бледно улыбнулся. У него задергалось веко.
Я не спал всю эту ночь. Сидел на опустевшей палубе, смотрел во влажную, насыщенную всеми запахами океана тьму и слушал туманный сигнал. Но, как это ни странно, я не чувствовал себя несчастливым.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Меня никто не встретил на аэродроме, потому что я не известил о своем возвращении. И хорошо сделал: самолет пришел в четыре утра вместо девяти вечера (задержала нелетная погода), и мама, по крайней мере, не нервничала. Такси доставило меня до дома за десять минут.
Я стоял у подъезда нашего дома и смотрел на пустынную в этот ранний час улицу. Город крепко спал. Солнце всходило где-то за горой. Ночью прошел дождь, и тротуары еще блестели, отражая в лужицах дома и небо. Был конец лета, и, наверное, стояла жара, а ночи были душные, так как даже дождь не освежил воздуха. От радости у меня так билось сердце, что я его даже чувствовал.
Где бы человек ни ездил, какие бы радости ни получал от путешествий, но самая большая радость - вернуться домой! Наверное, Лялька осудила бы меня за то, что я продолжаю радоваться, когда столько у меня горя, но, сказать по-честному, я радовался как сумасшедший.
Подхватив свои два чемодана (один с подарками из далеких стран), я быстро поднялся на третий этаж. Мне не надо было звонить: у меня был свой ключ, который я берег как реликвию.
Тихонько открыв дверь, я вошел на цыпочках в переднюю, оставил там чемоданы и, невольно улыбаясь до ушей, открыл дверь в столовую.
Все было как прежде, чисто, уютно. Всюду мои яхты и бригантины. Запах нашей семьи. В нише на моей тахте спала кошка. Я ее не знал. Она раскрыла зеленые глаза и подозрительно посмотрела на меня. Я пересек столовую и вошел в комнату родителей. Мама спала на широкой низкой кровати, зарывшись лицом в подушку. Она была одна во всей квартире... Значит, это правда: папа ушел от нас.
Я присел у мамы в ногах и долго сидел так не шевелясь. Окна раскрыты настежь. Мама никогда не боялась сквозняков. На ковре, возле постели, лежала книга. Мама читала перед сном. Интересно, что она читала. Я осторожно нагнулся и поднял книгу. Тендряков, "Свидание с Нефертити".
. Мама приподняла голову и сонно посмотрела на меня, еще не проснувшись окончательно. Она была коротко подстрижена, и это молодило ее, но как она осунулась, похудела... Сиротиночка моя! Мама обнимала меня и плакала. Я неловко гладил ее по волосам.
- Не плачь!
- Санди, как ты здесь очутился? Может, это сон и я сейчас проснусь? Ох, Санди! Какая радость!
И вот я опять бессовестно счастлив! Мама хлопочет вокруг меня. В пестреньком платьице - мама не любит халатов - она спешит на кухню. Поставлен чайник. Вынута белоснежная скатерть.
- Эх, к чаю почти ничего нет! - восклицает мама и тут же ставит тесто.Санди, почему ты не телеграфировал?
У мамы всегда был полон буфет, полон холодильник всякой вкусноты. Видно, когда женщина остается одна, ей не хочется наготавливать для себя одной.
- Мама, давай пить чай в кухне. Я всегда вспоминал нашу кухоньку. Ну, мне так хочется, здесь уютнее...
Пьем чай на кухне. Маме как-то неловко: она не знает, известно ли мне... И я помогаю ей:
- Мне написала обо всем Лялька. Потому я и приехал. Мама! Ты не очень убивайся.
- Все это тяжело, сынок. Я креплюсь. Ему, наверно, хуже...
- Папе? Ты только скажи... Я же должен знать... У него... новая семья?
Мама чуть улыбается:
- Как будто не предвидится. Андрей живет у матери.
- Значит, третьего нет? Вы не развелись?
- Кет, Санди, конечно.
- Тогда почему папа ушел?
- Это не так легко объяснить, Санди, сын. Я потом... Ладно?
- Ладно, конечно. Только скажи, это он тебя бросил?
- Никто никого не бросал. Я больше не могла. Взаимные обиды зашли слишком далеко. Мне хотелось побыть одной, подумать. Я и попросила его пожить у бабушки.
- У папы тяжелый характер, я знаю. Но если...
- Ты ешь, Санди! Ты же любишь яичницу с салом. А к вечеру я испеку пироги. Твои любимые.
- С вишней?
- Вишня уже прошла. Хочешь с яблоками? Можно еще с капустой и яйцами. Почему не спросишь про Ермака... Ату?
- Мама, я боюсь спрашивать. Ата... ослепла?
- Нет, Санди. Еще сколько-то процентов зрения осталось. Катерина говорит, что дальше процесс не пойдет.
- Она... видит свет?
- Не только свет. Различает лица, предметы. Но читать уже не сможет. Опять перешла на слепой метод.
- Но почему, мама? Это началось после того, как произошла вся эта ужасная история с Ермаком?
- Да. Начался процесс. Помутнение хрусталика. И потом... Это же Ата! Она никогда не делала себе скидку на инвалидность. Жила полной жизнью! Не щадила себя. Работала, училась... А ей нельзя переутомляться. Теперь вот еще появление отца. Скоро приедет Станислав Львович.