- Ведь это вы составили правила! Только вы одна можете требовать, чтобы дети ходили, как старики...
Девочка вдруг замолкла и прислушалась.
- Кто еще здесь? - спросила она вдруг неуверенно. Ермак кашлянул и встал. Ата бросилась к нему:
- Ермак, это ты? Почему тебя так долго не было? Ты болел? Или твоя мама опять...
- Я потом расскажу, - перебил ее Ермак. Товарищ Бурлаков поднялся:
- Разрешите откланяться, Анна Гордеевна. Значит, мы пойдем прогуляемся. У Аты есть пальто?
- Кто вы? -спросила девочка, нахмурившись.
- Инспектор. Меня зовут Ефим Иванович. Ата сбегала за пальто и косынкой.
- Ата, это Санди! - сказал Ермак, когда вышли на улицу. Девочка протянула руку:
- Здравствуйте, Санди. Ермак часто рассказывал о вас. Вы мне покажете ваши корабли?
Санди пожал маленькую горячую руку, но при этом так растерялся, что не сразу ответил.
- Вы меня не бойтесь,- засмеялась Ата,- я не злая. Спросите у Ермака. Просто я ее ненавижу, эту Анну Гордеевну! Ох как я ее ненавижу! Я всем ребятам объяснила, что она плохая. Как они раньше не понимали? Ребята меня слушают. Мы будем ее изводить, пока она не уйдет из интерната!
- Об этом мы еще поговорим,- пробурчал Ермак недовольно.
Ата шла уверенно, как будто видела. И хотя она крепко держала Ермака за руку, но всякий бы понял - просто она очень соскучилась.
Санди подумал, что Ата была бы, пожалуй, красивой, если бы ее не портило что-то свойственное многим слепым: какая-то угловатость, дикость, некрасивое выражение угрюмости.
На приморском бульваре было мало народу. Курортники уже разъехались. Ата сама выбрала скамейку и села с краю, возле Ермака. Потом она повернула лицо к инспектору.
- ото я вам нужна? Наверно, Анна Гордеевна на меня нажаловалась... Конечно, я мешаю ей работать. Наверно, меня надо изгнать из интерната. Я не могу не мешать ей. Просто не удержусь. Я ее ненавижу.
- За что? - спокойно спросил инспектор.
- За то, что она принижает нас. Она хочет, чтобы мы все время помнили, кто мы: слепенькие! А я внушаю ребятам : пусть живут, как зрячие. Мы нисколько не хуже! Ох, пожалуйста, найдите мне работу. Только не шить - я терпеть не могу шить. Я бы хотела работать на заводе. Вы знаете, я хорошо освоила токарное дело. В мастерской мной довольны... Хотите, спросите у нашего техрука!
- Тебе надо учиться,- возразил Ефим Иванович.- Разве ты не любишь учиться?
- Конечно, люблю. Особенно математику. Но я бы хотела...- Она грустно умолкла.
- Что бы ты хотела, Ата?
- После уроков приходить домой... Вы не знаете, как тяжело находиться в школе день, и ночь! И всегда над тобой воспитатель, даже когда ты спишь. Кроме того, девчонки очень болтливы, и меня это утомляет. Почему они не хотят немного помолчать и подумать? Зачем меня отдали в интернат, а комнату забрали... У нас была хорошая комната, светлая, очень светлая, да и большая. Где же я буду жить после интерната? В общежитии? С какой стати! Если бы... инспектор, то не могли бы попросить кого нужно, чтобы мне вернули мою комнату?
- Но как же ты одна...- начал было Ефим Иванович и запнулся.
- О, я в с е умею делать! Правда, Ермак? И готовить, и убирать, и ходить на базар. Ведь бабушка долго болела, и я сама все делала. Да еще ухаживала за ней. Зачем мне их домоводство! Я все умею делать. Пусть лучше чаще пускают в мастерскую. Я стану хорошим токарем и поступлю на завод.
- Но тебе надо учиться!
- Я буду работать и учиться. Я ведь очень здоровая и сильная. Я вое успею. И... я хочу жить одна!
Инспектор долго смотрел на нее. Странное выражение и гнева, и растроганности прошло по его гладко выбритому лицу. Он неистово потер подбородок.
- Ладно, Ата, я подумаю, что можно для тебя сделать. А у тебя нет никаких родных? Нет? А где твои родители?
Лицо девочки искривилось от злобы.
- У меня нет родителей! Разве я знаю, где они... Бросить меня и удрать неизвестно куда... Бабушка говорила, что я такая же шальная, как моя мать. И...- Голос ее, звучавший пронзительно и резко, вдруг дрогнул, в нем зазвенели слезы давней обиды.- Бог шельму метит. Это она про то, что я... незрячая. Но отец-то - ее ненаглядный сынок - хорошо видит. Только ч т о он видит?
- Но он приезжал тебя повидать?
- Нет! Я даже не знаю, где он, где мама... Может, они давно умерли? Или у них другие дети? Что им до меня. А папа даже не посмел приехать сам. Прислал вместо себя приятеля. Бабушке было стыдно, что он бросил нас. Она не велела никому говорить. Я бы и сама не сказала. Что за отец, что не приходит десять лет. А приятель пришел ночью и ночью же ушел. Он оставил бабушке облигацию, которая выиграла много денег. Мы тогда оделись во все новое и стали хорошо питаться.
- Он присылал еще денег?
- Нет...
- На какие же средства вы жили?
- У бабушки была маленькая пенсия за мужа. Нам помогал Станислав Львович, отец Ермака. Раз в три месяца он приносил бабушке денег.
- Он добрый человек?
- Я его ненавижу! - был безапелляционный ответ. "Похоже, что эта девочка ненавидит полсвета!"-подумал Санди.
Ермак сидел потупившись, ни на кого не глядя.
Видимо, Ефиму Ивановичу хотелось еще о многом расспросить Ату, но он взглянул на Ермака и переменил разговор:
- Гм! Значит, ты любишь математику... Ата не ответила.
- Слушай, Ата,- сказал Ермак,- тебя посмотрит одна хорошая докторша. Она делает операции на глазах и многим возвратила зрение. Сандина мама работает вместе с ней, и она тебя к ней отведет.
- Пусть посмотрит,- равнодушно отозвалась Ата,- наша докторша говорит: если оперировать, мало шансов на удачу. Один шанс на тысячу.
- Пусть хоть на миллион, а вдруг...- горячо возразил Ермак.
Все помолчали. Инспектор как-то озадаченно смотрел на слепую, на ее зеленое пальто, ободранные башмаки, будто недовольный собой. Потом он бережно взял ее руку в свои большие ладони.
- Давайте, ребята, знакомиться как следует. Меня зовут Ефим Иванович Бурлаков. Что? Говорил? Почему же вы не называете меня по имени? Кстати, Санди, я хорошо знаком с твоей родственницей Ксенией Гавриловной!
- Тетя Ксеня! - воскликнул Санди.
- Да. Мы с ней были в одном партизанском отряде...
- Дедушка тоже партизан! - сказал Санди.
- Да. И Александра Кирилловича знаю близко. Он был нашим командиром. А я... мне тогда было всего пятнадцать лет. Мы с тетей Ксеней часто ходили в разведку. Удачно. Тетка и деревенский парнишка ни в одном полицае не вызывали сомнений. Мы побирались. В худшем случае нам давали по затылку, чтоб катились прочь. Передавай тете Ксене привет от Ефимки. Скажи, что я скоро ее навещу. А сейчас... подождите-ка меня здесь.
Ефим Иванович пошел к киоску неподалеку, купил три самые большие шоколадки, вручил их ребятам и, коротко попрощавшись, ушел, все так же чем-то недовольный.
Ребятам он понравился.
- Я сразу понял, что он военный, хоть и одет в штатское,- заметил Ермак и добавил с уважением:-Бывший партизан!
Шоколадку он спрятал в карман. Санди понял для кого и, в свою очередь, сунул ему в руку гостинец. Ермак спокойно взял.
Все трое молчали. Санди смотрел на лиловатый морской горизонт, над которым медленно таял дымок парохода, на чистое глубокое небо, на проходивших мимо матросов и думал: "Какое это несчастье, страшное и непоправимое, неутешное,- не видеть". Он взглянул на Ату. Девочка успокоилась. На смуглом лице проступила умиротворенность. Она отдыхала душевно. Похоже, что все дни она пребывала в беспрестанном раздражении. А глаза у нее были красивые, хоть и незрячие: большие, зеленовато-голубые, как морская вода на глуби. Ресницы длинные и густые, а брови тонкие, темные.