Более того, он уразумел, что брата Кадфаэля, похоже, вовсе не беспокоит, будет ли Хью совать нос в каждый уголок сада, обнюхивать пучки сушившейся травы и пялиться на склянки с настоями, ибо монах знает, что это бесполезно. Лавка не была застлана одеялом. На ней стояла большая ступка и жбан, в котором ласково пузырилось молодое вино. Никаких следов Годит нигде не было. Мальчик был просто мальчиком, таким же, как и все остальные, только что не спал в общей спальне.
- Что ж, оставляю тебя наедине с твоими праведными трудами, - произнес Берингар, - не буду своей болтовней мешать столь благочестивому занятию. А может, у тебя и для меня найдется дело?
- А что, у короля не нашлось? - заботливо осведомился Кадфаэль.
Ответом на этот выпад был очередной взрыв беззлобного смеха.
- Нет, пока нет, но за этим дело не станет. Не может он допустить, чтобы такой талант пропадал втуне из-за его недоверчивости. Впрочем, он уже дал мне одно поручение в качестве испытания, только я, похоже, не больно-то с ним справляюсь.
Молодой человек сорвал еще один стебелек мяты и с удовольствием раскусил.
- Брат Кадфаэль, сдается мне, ты здесь самый практичный и сноровистый: у тебя и голова, и руки на месте. Допустим, мне потребуется твоя помощь ты ведь не откажешь мне с ходу, не поразмыслив как следует, не правда ли?
Кадфаэль, кряхтя, распрямил поясницу и смерил его долгим взглядом.
- Надеюсь, - промолвил он осторожно, - что я никогда ничего не делаю, не поразмыслив как следует, даже если приходится побыстрее шевелить мозгами, чтобы мысли поспевали за делом.
- Так я и думал,- с улыбкой сказал Берингар вкрадчивым голосом. Значит, будем считать, что мы договорились. - Он учтиво склонил голову и не спеша вышел из сада.
Жнецы вернулись с поля к вечерне. Они загорели, вспотели, притомились, но зато всю пшеницу сжали и увязали в снопы. После ужина Годит улизнула из трапезной и, подбежав к Кадфаэлю, дернула его за рукав:
- Брат Кадфаэль, идем, это очень важно! - Он почувствовал по напряженному шепоту и по тому, как дрожала ее рука, что девушка чрезвычайно взволнована. - Давай сходим обратно на поле, успеем обернуться до повечерия, - умоляющим тоном продолжала она.
- Да в чем дело-то? - тихонько спросил монах, ибо заговори они погромче, их бы услышали. - Что случилось? Что за спешка такая, что ты там забыла?
- Там человек! Раненый! Он приплыл по реке, сутки не ел, и ему нужна помощь. Я побоялась там без тебя оставаться...
- Как ты его нашла? Ты была одна? Больше никто не видел?
- Никто. - Она настойчиво теребила монаха за рукав, а ее шепоток стал хриплым от смущения: - День был долгий... Мне надо было отойти, вот я и пошла в кусты, а они далеко, у мельницы. Никто и не заметил...
- Конечно, дитя мое. Понимаю!
Слава Богу, мальчики, ее сверстники, воспитывались в стыдливости и не видели ничего особенного в том, что кто-то по нужде решил отойти в кусты. Ну а брат Афанасий, тот не почесался бы, даже если б у него за спиной грянул гром.
- Так он был в кустах? И сейчас там прячется?
- Да. Я дала ему хлеба и мяса, что у меня были с собой, и обещала, что вернусь, как только смогу. Одежда на нем высохла, а на рукаве - кровь... Но я думаю, с ним все обойдется, если о нем позаботишься ты. Мы могли бы спрятать его на мельнице - туда все равно никто не ходит.
Она уже все продумала и тянула Кадфаэля к сарайчику, зная, что им понадобятся целебные снадобья, съестное и холст для перевязки.
- А лет-то ему сколько - спросил Кадфаэль уже погромче, когда их не могли услышать, - этому твоему раненому?
- Это юноша, - отвечала Годит еле слышно, - чуточку постарше меня. И его преследуют! Он, конечно, принял меня за мальчика. Я налила ему воды из своей фляги, а он назвал меня Ганимедом....
Ну и ну, подумал Кадфаэль, поспешая в сарай рядом с девушкой, паренек-то, видать, ученый!
- Так вот, Ганимед, - сказал он, увязывая в холстину одеяло и горшочек с целебной мазью и вручая сверток Годит, - подержи-ка это, а мне надо нацедить маленький пузырек да прихватить кое-что из харчей. Погоди минутку-другую - скоро мы отправимся в путь. А по дороге ты расскажешь мне об этом юноше поподробней. Когда мы перейдем дорогу, нас уже точно никто не услышит.
И пока они шли к полю, Годит поведала Кадфаэлю о том, как она обнаружила раненого. Еще не совсем стемнело и в легких сумерках можно было разглядеть человеческую фигуру, хотя краски были уже неразличимы.
- Кусты там густые. Я услышала, что кто-то зашевелился и застонал, и пошла взглянуть. Судя по виду, он из хорошей семьи, наверное, молодой сквайр. Говорить-то он со мной говорил, но толком ничего не рассказал. Да и говорить с ним - все равно, что с непослушным ребенком. Он так слаб, кровь на плече и на рукаве, а сам шутит... Но он понял, что я его не выдам.
Годит шагала рядом с Кадфаэлем, подпрыгивая на высокой стерне. Скоро сюда выпустят пастись монастырских овец, чтобы они удобрили поля навозом.
- Я отдала ему все съестное, что у меня было, велела лежать тихонько и обещала, что приведу помощь, как только стемнеет.
- Теперь уже близко. Веди, показывай дорогу. Он тебя узнает?
Не успело зайти солнце, как на небе выступили августовские звезды. Света было в самый раз: сумерки укроют от постороннего взора, а глаза к темноте пообвыкнут - дай только время.
Годит, которая, пока они шли по жнивью и с трудом пробирались сквозь густые заросли, словно ребенок, держалась за руку Кадфаэля, теперь отпустила его руку. Слева от них, всего в нескольких ярдах, несла свои темные и спокойные воды река. Царила тишина, нарушаемая лишь тихим плеском воды. Серебристая рябь на поверхности указывала на водоворот.
- Тише, это я - Ганимед! Со мной друг, - внезапно прошептала девушка.
Что-то зашевелилось в темноте, и звезды осветили бледное лицо и копну всклоченных светлых волос. Рука раздвинула высокую поросль, и незнакомец, который теперь был наполовину на виду, приподнялся с земли.
Значит, кости целы, - с удовлетворением отметил Кадфаэль. Тяжелое дыхание раненого говорило о том, что тело юноши затекло и он испытывает боль, однако жизнь его была вне опасности. Молодой приглушенный голос произнес:
- Молодец паренек! Как раз друзей-то мне и не хватает...
Кадфаэль опустился рядом с ним на колени и подставил плечо, чтобы тот мог на него опереться.
- Прежде чем мы заберем тебя отсюда, скажи, куда ты ранен. С виду вроде бы ничего не сломано.
Монах ощупал тело, руки и ноги молодого человека и довольно хмыкнул.
- Ничего страшного, одни царапины, - с трудом пробормотал раненый, и дыхание у него перехватило. - Я потерял много крови, и это могло меня выдать, но я бросился в реку... чуть не утонул... Они, должно быть, так и решили, что я пошел на дно. - Он вздохнул с облегчением: уверенность Кадфаэля передалась и ему.
- Еда да вино со временем возместят тебе потерю крови, - успокоил монах, - ты идти-то можешь?
- Могу, - угрюмо пробурчал раненый и попытался подкрепить свои слова действием, в результате чего едва не повалил на землю подхвативших его Кадфаэля и Годит.
- Нет уж, брось, приятель - мы с этим справимся лучше. Держись за меня крепче... Вот-вот. Обхвати-ка меня руками за шею...
Паренек был долговязый, но не слишком тяжелый. Кадфаэль наклонился, сцепил руки сзади, за поясницей у юноши, и взвалил его себе на спину. От одежды незнакомца тянуло речной сыростью.
- Слишком я тяжел для тебя, - пробормотал раненый с досадой, - мог бы и сам идти...
- Делай, что тебе велят, да не спорь. Годрик, ступай вперед, глянь, нет ли кого.
До мельницы было рукой подать.