— Хочешь, я помогу тебе ее разделать? — спросила Рейн, с отвращением сглотнув слюну при одной мысли о прикосновении к окровавленной туше.
Она не была вегетарианкой и много раз участвовала в хирургических операциях, но тем не менее очень неохотно прикасалась к убитым животным. Наверное, детские ассоциации с Бэмби, решила она.
— Нет. Уходи. Топчи крепостную стену и жди своего любовника, — с ласковой насмешкой отказалась от ее услуг Берта.
Рейн улыбнулась, услыхав дерзкий ответ, служанки.
— Селик — не любовник.
— Спорю, не потому, что ты не хочешь. Ты бы не прочь, — с мудростью бывалой женщины заметила Берта.
— Не груби!
— Не надо со мной так, хозяйка, — заявила вконец обнаглевшая пленница. — Я, может, и служанка, но этого не спрячешь, как не спрячешь бородавку на носу у ведьмы. Ты вроде охочей кобылы. А Изгой… Он, как жеребец, крутится вокруг тебя и только ждет подходящего момента.
— Берта! — воскликнули Рейн и Бланш одновременно.
Рейн не смогла сдержать смех, представив себе впечатляющую картину.
— Неужели я вправду похожа? И это всем заметно? Господь с тобой! Такого не может быть.
— Да нет, — смягчилась Берта. — Просто я по опытнее и лучше понимаю людей. Мне видно многое, что другим не видно, это уж точно.
Рейн покачала головой, удивляясь сама себе. Неужели это она стоит и слушает, как толстуха заговаривает ей зубы?
— Честное слово, не понимаю, почему бы тебе не расправить крылья и не полететь к своему возлюбленному, если ты так горюешь? — проговорила Берта и расхохоталась над собственной шуткой.
Бланш тоже не удержалась и добавила насмешливо:
— Кстати, попроси Бога послать нам дойную корову и куриц-несушек. Был бы к обеду пудинг.
Все Убби. Наверняка, опять рассказывал свои ангельские истории, в которые уже никто не верит.
Рейн обиделась и ушла, зная, что ее сомнительные кулинарные способности вряд ли пригодятся. Она и в самом деле отправилась на крепостную стену, откуда хорошо просматривались окрестности. «Ох, Селик, где ты? Господи, пожалуйста, верни его мне живым и здоровым. Обещаю, что буду заботиться о нем лучше, чем раньше».
В ответ на ее мольбу вдалеке послышался стук копыт, и на холме примерно в миле от замка показались какие-то всадники. Рейн подняла глаза к небу, молча благодаря Бога за то, что услышал ее, и мигом скатилась по деревянным ступеням во двор.
Селик увидел женщину, которая сначала стояла на крепостной стене и глядела в его сторону, а потом бросилась вниз, едва узнала его флаг. Сердце беспокойно заворочалось у него в груди, дыхание стеснилось, и он чуть было не застонал, но взял себя в руки… Проклятье! Последние четыре дня он укреплял свой дух, стараясь защитить себя в будущем от пения сирен и сосредоточиться на одной-единственной цели — беспощадно убивать всех саксов и добраться наконец до своего смертельного врага Стивена из Грейвли.
Однако все было тщетно. Нет, с тех пор как он уехал из Равеншира, он убил более чем достаточно саксов, удовлетворяя свою жажду мести, и все же, подъехав к замку, Селик не мог не признаться самому себе, что ему приятно видеть радость на лице Рейн, которая с нетерпением ждала его на крыльце.
Селик опустил забрало, чтобы никто не увидел, как у него изменилось лицо. Может быть, ему лучше развернуть Яростного и уехать обратно на север.
Неужели он в самом деле думал, будто сможет жить с женщиной? Нет, сразу же ответил он сам себе. Это невозможно.
Но неужели он этого хочет? Да, с испугом подумал Селик. Он позволил себе поддаться ее очарованию и свернул на дорогу, по которой не должен был, не мог идти.
Селик увидел, как золотистый взгляд Рейн остановился на его седле, а потом виновато скользнул в сторону. Ищет скальпы, догадался он. Черт бы побрал ее глаза! Она не доверяет ему, хотя он ей обещал.
Почему-то, Селик сам не понял почему, это недоверие задело и обидело его.
Он мгновенно ожесточился душой. Ничего для него не осталось в Равеншире. Для него вообще нигде ничего не было, кроме уничтожения и смерти. Его смерти, в конце концов. Такова его судьба. Ладно, ночь он все же проведет тут, а утром уедет. И не возьмет с собой никого, даже Убби. Так лучше.
Приняв решение, Селик направил Яростного мимо Рейн, Тайкира, Убби и остававшихся в замке воинов в другой конец двора, где соскочил с тяжело дышавшего коня и повел его в конюшню. Он заставил себя не заметить боль, появившуюся в золотистых глазах Рейн, и сделал вид, будто ему нет никакого дела до ее поднятой в робком приветствии руки.
Он снял с Яростного седло и принес ему воды и сена, когда услышал за спиной легкие шаги Рейн.
— Селик, что не так?
— А что так?
Он услышал раздражение в ее голосе.
— Ты знаешь, о чем я. Почему ты меня избегаешь?
Селик повернулся к ней, стараясь придать своему лицу безразличное выражение, хотя это было очень трудно сделать под ее молящим взглядом.
— Избегаю? Нет. Наверное, ты уже не волнуешь мое воображение. Ты мне больше неинтересна.
Господи! Ну зачем мне эта ложь ко всем другим моим грехам?
Рейн, тяжело, со стоном вздохнула, словно он ударил ее и ей было больно и унизительно терпеть от него подобное оскорбление.
— Я беспокоилась за тебя.
— Госпожа, десять лет я обхожусь без докучливой женской заботы. И не думай, что мне нравится, как ты лезешь в мои дела сейчас.
Рейн вопросительно посмотрела на него.
— Кто же эта женщина, которая так надоела тебе?
Ее вопрос изумил Селика, и он понял, что, забыв о маске на лице, выдал себя с потрохами.
— Уйди, Рейн, — устало проговорил он. — Ты мне не нужна.
— Тайкир сказал, почему ты уехал, и я хотела извиниться перед тобой за то, что называла тебя зверем. Я стараюсь понять тебя, честное слово, но…
— Тайкир не имел права вмешиваться в мою жизнь, и я скажу ему об этом. А понимание… Этого я и не жду от тебя.
— Чего же ты ждешь от меня?
Он безразлично посмотрел на нее.
— Ничего.
Рейн покраснела, но решила не сдаваться:
— Я много думала после твоего отъезда и поняла, что в каждом человеке есть что-то хорошее.
— Кто назвал тебя Богом, что ты берешься судить меня и остальных?
Рейн внутренне съежилась от его беспощадных слов, но продолжала упорствовать:
— Мне не надо забывать: какое бы зло ты ни совершал, оно оправдано преступлениями, совершенными против тебя в прошлом.
— У Тайкира стал уж очень болтливый язык, — холодно заметил он.
— Тайкир мне ничего не сказал. Посоветовал спросить у тебя.
Селик прислонился к столбу и с презрением посмотрел на Рейн. Глупая женщина злила его, не понимая, как он может быть страшен в ярости.
— Скальпов у меня на сей раз нет. Ты сама видела.
Она неохотно кивнула, несомненно, услышав легкую угрозу в его голосе.
— Небось, подумала, что я стал пацифистом?
— Нет, конечно. Но это может быть знаком…
— Знаком? Ты ищешь знаки? Господи, да ты опасна в своем безумии! — Он схватил ее за руки и встряхнул, словно это могло добавить мыслей в ее глупую голову. — Как ты думаешь, сколько людей я убил за это время? Десять? Двадцать? Сорок? Сто?
С каждым названным им числом ее золотистые глаза все больше округлялись от ужаса, потом в них появились слезы и закапали ему на руки, словно жидкий огонь.
— Селик, думаю, я тебя люблю, — всхлипнула она. — Помоги мне Господь, но я люблю тебя.
Селик вздрогнул от такого неожиданного признания, и ему потребовалось все его самообладание, чтобы не сжать ее в объятиях и не насладиться минутой… и такими драгоценными словами. Я тебя люблю.
Неправда.
Я тебя люблю.
Зачем она его дразнит? Зачем Бог мучает его? Ярость охватила его.