Проследите за тем, чтобы ваши перфокарты были в образцовом порядке. Помните, что самое крохотное пятнышко на вашей экзаменационной перфокарте может все погубить. «Мульти III» – не машина, а мозг, и относиться к нему следует столь же бережно и заботливо, как к собственному телу. Благодарю вас, желаю успеха и надеюсь вновь встретить всех вас в следующем семестре.
Когда профессор Муни вышел из лекционного зала в переполненный студентами коридор, его встретила секретарша Энн Сотерн. На ней был бикини в горошек. Перекинув через руку профессорские плавки, Энн держала поднос с бокалами. Кивнув, профессор Муни быстро осушил один бокал и поморщился, ибо как раз в эту секунду грянули традиционные музыкальные позывные, сопровождавшие студентов при смене аудитории. Рассовывая по карманам свои заметки, он направился к выходу.
– Купаться некогда, мисс Сотерн, – сказал он. Мне сегодня предстоит высмеять одно открытие, знаменующее собой новый этап в развитии медицинской науки.
– В вашем расписании этого нет, доктор Муни.
– Знаю, знаю. Но Реймонд Массей заболел, и я согласился его выручить. Реймонд обещает заменить меня в следующий раз на консультации, где я должен уговорить некоего юного гения навсегда распроститься с поэзией.
Они вышли из социологического корпуса, миновали каплевидный плавательный бассейн, здание библиотеки, построенное в форме книги, сердцевидную клинику сердечных болезней и вошли в паукообразный научный центр. Невидимые репродукторы транслировали новейший музбоевик.
– Что это, «Ниагара» Карузо? – рассеянно спросил профессор Муни.
– Нет, «Джонстаунское половодье» в исполнении Марии Каллас, – откликнулась мисс Сотерн, отворяя дверь профессорского кабинета. – Странно. Могу поклясться, что я не тушила свет.
Энн потянулась к выключателю.
– Стоп, – резко произнес профессор Муни. – Здесь что‑то неладно, мисс Сотерн.
– Вы думаете, что…
– На кого, по‑вашему, можно наткнуться, когда входишь ненароком в темную комнату?
– С‑с‑скверные Парни?
– Именно они.
Гнусавый голос произнес:
– Вы совершенно правы, дорогой профессор, но, уверяю вас, наш разговор будет сугубо деловым.
– Доктор Муни! – охнула мисс Сотерн. – В вашем кабинете кто‑то есть.
– Входите же, профессор, – продолжал Гнусавый. – Разумеется, если мне позволено приглашать вас в ваш собственный кабинет. Не пытайтесь найти выключатель, мисс Сотерн. Мы уже… гм… позаботились об освещении.
– Что означает это вторжение? – грозно спросил профессор.
– Спокойно, спокойно… Борис, подведите профессора к креслу. Этот долдон, что взял вас за руку, профессор, мой не ведающий жалости телохранитель, Борис Карлов
– Свет выключен потому, что вам лучше не видеть Бориса. Человек он весьма полезный, но внешность его, должен вам сказать, не доставляет эстетического наслаждения. Ну а для чего я вторгся в ваше обиталище, вы узнаете сразу же, как только ответите мне на один или два пустяковых вопроса.
– И не подумаю отвечать. Мисс Сотерн, вызовите декана.
– Мисс Сотерн, ни с места!
– Делайте что вам говорят, мисс Сотерн. Я не позволю…
– Борис, подпалите‑ка что‑нибудь.
Борис что‑то поджег. Мисс Сотерн взвизгнула. Профессор Муни лишился дара речи и остолбенел.
– Ладно, можете гасить, Борис. Ну а теперь, мой дорогой профессор, к делу. Прежде всего рекомендую отвечать на все мои вопросы честно, без утайки. Протяните, пожалуйста, руку. – Профессор Муни вытянул руку и ощутил в ней пачку кредитных билетов. – Это ваш гонорар за консультацию. Тысяча долларов. Не угодно ли пересчитать? Поскольку здесь темно, Борис может что‑нибудь поджечь.
– Я верю вам, – пробормотал профессор Муни.
– Отлично. А теперь, профессор, скажите мне, где и как долго изучали вы историю Америки?
– Странный вопрос, мистер Лорре.
– Вам уплачено, профессор Муни?
– Совершенно верно. Так‑с… Я обучался в высшем Голливудском, в высшем Гарвардском, высшем Йельском и в Тихоокеанском колледжах.
– Что такое «колледж»?
– В старину так называли высшее. Они ведь там, на побережье, свято чтят традиции… Удручающе реакционны.
– Как долго вы изучали эту науку?
– Примерно двадцать лет.
– А сколько лет вы после этого преподавали здесь, в высшем Колумбийском?
– Пятнадцать.
– То есть на круг выходит тридцать пять лет научного опыта. Полагаю, что вы легко можете судить о достоинствах и квалификации различных ныне живущих историков?
– Разумеется.
– Тогда кто, по вашему мнению, является крупнейшим знатоком Американы двадцатого века?
– Ах вот что! Та‑а‑к. Чрезвычайно интересно. По рекламным проспектам, газетным заголовкам и фото, несомненно, Гаррисон. По домоводству – Тейлор, то есть доктор Элизабет Тейлор. Гейбл, наверно, держит первенство по транспорту. Кларк перешел сейчас в высшее Кембриджское, но…
– Прошу прощения, профессор Муни. Я неверно сформулировал вопрос. Мне следовало вас спросить: кто является крупнейшим знатоком по антиквариату двадцатого века? Я имею в виду предметы роскоши, картины, мебель, старинные вещи, произведения искусства и так далее.
– О! Ну тут я вам могу ответить без малейших колебаний, мистер Лорре. Я.
– Прекрасно. Очень хорошо. А теперь послушайте меня внимательно, профессор Муни. Могущественная группа дельцов от искусства поручила мне вступить с вами в контакт и начать переговоры. За консультацию вам будет выдано авансом десять тысяч долларов. Со своей стороны вы обещаете держать наш договор в тайне. И усвойте сразу же, что если вы не оправдаете нашего доверия, тогда пеняйте на себя.
– Сумма порядочная, – с расстановкой произнес профессор Муни. – Но где гарантия, что предложение исходит от Славных Ребят?
– Заверяю вас, мы действуем во имя свободы, справедливости простых людей и лос‑анджелесского образа жизни. Вы, разумеется, можете отказаться от такого опасного поручения, и вас никто не упрекнет, однако не забывайте, что во всем Лос‑Анджелесе Великом лишь вы один способны выполнить это поручение.
– Ну что ж, – сказал профессор Муни. – Коль скоро, отказавшись, я смогу заниматься только одним: ошибочно подвергать осмеянию современные методы излечения рака, – я, пожалуй, соглашусь.
– Я знал, что на вас можно положиться. Вы типичный представитель маленьких людей, сделавших Лос‑Анджелес великим. Борис, исполните национальный гимн.
– Благодарю вас, это лишнее. Слишком много чести. Я просто делаю то, что сделал бы любой лояльный, стопроцентный лос‑анджелесец.
– Очень хорошо. Я заеду за вами в полночь. На вас должен быть грубый твидовый костюм, надвинутая на глаза фетровая шляпа и грубые ботинки. Захватите с собой сто футов альпинистской веревки, призматический бинокль и тупоносый пистолет. Побезобразнее. Ваш кодовый номер 3‑69.
– Это 3‑69, – сказал Питер Лорре.