Рэй Бредбери
Этот старик забрел в почти безлюдный парк под тусклым апрельским небом в полдень, вместе с легким ветерком, тянувшим откуда-то из воспоминаний о зиме. Его волочившиеся ноги были в покрытых желто-коричневыми пятнами обмотках, волосы длинными седыми патлами торчали во все стороны, как и его борода, в которой прятался рот, казалось дрожавший от неистребимого желания откровенничать.
Он медленно посмотрел назад, словно там, в сгрудившихся руинах, в беззубом силуэте города, потерял столько вещей, что никак не мог сообразить, что именно. Ничего не найдя, он побрел дальше, пока не нашел скамьи, на которой в одиночестве сидела женщина. Окинув ее изучающим взглядом, он качнул головой, присел на дальнем уголке скамьи и больше не смотрел на нее.
Три минуты он сидел с закрытыми глазами, рот его не переставал шевелиться, голова двигалась, словно носом чертила в воздухе единственное слово. Дописав, он открыл рот и внятно, отчетливым голосом произнес его:
– Кофе.
Рот у женщины приоткрылся, она оцепенела.
Узловатые пальцы старика запрыгали, разыгрывая пантомиму на невидимой салфетке у него на коленях.
– Ключиком – раз! Ярко-красная банка с желтыми буквами! Сжатый воздух – с-с-с! А теперь протыкаем фольгу – ш-ш-ш! Как змея!
Словно от пощечины, женщина мотнула головой и с ужасом, как зачарованная, уставилась на двигающийся язык старика.
– Запах, аромат, благоухание. Налитые, темные, дивные бразильские зерна, свежий помол!
Вскочив на ноги, шатаясь, как подстреленная, женщина нетвердо шагнула прочь.
Старик широко раскрыл рот: «Нет, я…»
Но она уже побежала, и вот ее нет.
Старик вздохнул и поплелся по парку, пока не подошел к скамье, на которой сидел молодой человек, поглощенный заворачиванием сушеной травы в маленький квадратик тонюсенькой бумаги. Нежно, почти ритуально его тонкие пальцы расправляли траву, он с дрожью свернул трубочку, сунул ее в рот и, как загипнотизированный, прикурил. Он откинулся назад, зажмурился от вожделения, вбирая ртом и легкими странный вонючий воздух.
Старик проследил за унесшимся с полуденным ветерком дымком и произнес:
– «Честерфилд».
Молодой человек изо всех сил стиснул коленки.
– «Рейлиз», – произнес старик. – «Лаки страйкс».
Молодой человек уставился на него.
– «Кент». «Кул». «Мальборо», – произнес старик, не глядя на него. – Были такие сигареты. Белые, красные, янтарные, цвета зеленой травы, небесно-голубые, чистого золота, с красным пояском из пленки наверху, с треском срывали вместе с целлофаном, и синяя марка госпошлины…
– Заткнись, – буркнул молодой человек.
– Покупаем в аптеке, у газировщицы, в подземке…
– Заткнись…
– Успокойся, – сказал старик. – Знаешь, это я от твоего дыма задумался…
– Нечего задумываться, – молодой человек повернулся так резко, что самокрутка выпала и рассыпалась на его коленях. – Смотри, что из-за тебя наделал!
– Извини. Такой чудный день, такой дружеский.
– Никакой я тебе не друг.
– Мы все теперь друзья, иначе зачем же жить?
– Друзья? – фыркнул молодой человек, бесцельно перебирая рассыпавшуюся траву и бумажку. – Может, и были «друзья» тогда, в семидесятые, но сейчас…
– Семидесятые. Ты, наверное, еще малышом был. Тогда еще были «Баттер фингерз» в ярко-желтой обертке. «Бейби руфс». «Кларк Барз» в оранжевом фантике. «Милки уэйз» – будто все мироздание проглатываешь – звезды, кометы, метеоры. Вкусно.
– Вовсе не было вкусно, – молодой человек вдруг поднялся. – Что это с тобой?
– Я помню грейпфруты и лимоны – вот что со мной. Ты помнишь апельсины?
– Черт побери, конечно. Проклятье, апельсины.
Хочешь сказать, я врун? Хочешь обидеть? Ты что, свихнулся? Не знаешь, что ли, закона? А я ведь могу тебя сдать, знаешь ты?
– Знаю, знаю, – старик пожал плечами. – Погода сбила с толку, захотелось сравнить…
– Сравнить слухи, вот что тебе скажут в полиции, спецполицейские, так и скажут, слухи, из-за тебя, ублюдок, еще в историю влипнешь.
Он схватил старика за лацканы, они затрещали, пришлось вцепиться снова, собрать их в кулак, и он заорал сверху вниз в лицо старику: «С каким бы удовольствием я вытряс из тебя душу! Так давно никому не врезал…»
Он тряхнул старика. От этого захотелось толкнуть, когда он его толкнул, то, само собой, добавил кулаком, а там уж распалился и принялся его дубасить, и скоро на старика дождем посыпались удары, а он стоял, будто в грозу под потоками ливня, и только пальцами отводил удары, от которых его щеки, плечи, бровь, шея покрылись кровью, а молодой человек выкрикивал марки сигарет, со стоном выдавливал названия конфет, изрыгал имена сигар, со слезами в голосе вопил о сластях, пока старик не рухнул на землю и, содрогаясь, не покатился под ударами ног. Молодой человек остановился и заплакал. При этом звуке съежившийся и стиснувший от боли зубы старик отнял пальцы от расквашенного рта и с изумлением воззрился на своего противника. Молодой человек рыдал.
– Пожалуйста… – взмолился старик.
Молодой человек зарыдал еще сильнее, он заливался слезами.
– Не плачь, – сказал старик. – Не вечно же мы будем голодать. Перестроим города. Послушай, я вовсе не хотел, чтобы ты расплакался, а только чтобы ты задумался. Куда мы идем? Что делаем? Что наделали? Ты не меня бил. Ты хотел побить кого-то другого, а я тебе просто подвернулся под руку. Гляди, я уже сижу. Со мной все в порядке.
Молодой человек перестал плакать и с высоты своего роста заморгал на старика, и тот выдавил кровавую улыбку.
– Ты… нельзя, чтобы ты повсюду болтался, – сказал молодой человек, – и сеял горе. Я на тебя наведу управу!
– Погоди, – старик с трудом встал на колени. – Нет.
Но молодой человек с воплем бросился из парка. Оставшись один, старик, не поднимаясь на ноги, стал ощупывать свои кости, подобрал среди гравия свои окровавленные зубы и с грустью перебирал их.
– Вот дурак, – раздался голос.
Старик посмотрел назад и вверх. Неподалеку, прислонившись к дереву, стоял худой человек лет сорока, на его длинном, бледном лице были написаны усталость и любопытство.
– Вот дурак, – повторил он.
Старик раскрыл рот:
– Вы стояли там все время и ничего не делали?
– Драться с одним дураком за другого? Ну, нет уж. – Незнакомец помог ему встать на ноги и отряхнул его. – Я дерусь, когда дело того стоит. Давайте-ка, пошли ко мне домой.
Старик снова разинул рот:
– Зачем?
– Парень в любой момент может вернуться с полицией. Я не хочу, чтобы вас увели у меня из-под носа, вы слишком дорогой товар. Я слышал про вас, много дней искал. И, нужно же, стоило вас найти, как вы снова беретесь за свои знаменитые штучки. Что это вы брякнули тому парнишке, что он как с цепи сорвался?
– Я говорил про апельсины и лимоны, конфеты, сигареты. Я было вспомнил все надувные игрушки, вересковые трубки, палочки для чесания спины, когда он спустил на меня собак.
– А я его почти что и не виню. Меня и самого подмывало задать вам трепку. Давайте, давайте-ка поживее. Вон уже и сирена, быстрее!
И они торопливо ушли в другую сторону, к выходу из парка.
Он пил домашнее вино, потому что это было легче. Еда должна подождать, пока голод возьмет верх над болью в разбитой губе. Он прихлебывал и кивал головой.
– Хорошо, большое спасибо, хорошо.
Незнакомец, который поспешна увел его из парка, сидел напротив него за легким кухонным столиком, а жена незнакомца ставила на замызганную скатерть разбитые и склеенные тарелки.
– Эта драка, – наконец произнес муж.