- Как это простудила? - возмутилась она, забыв о своих обвинениях, чего Алексей Иванович и добивался.
- Элементарно, - объяснил он. - Я же не хотел вчера гулять: холодно, мокро, миазмы. Вот и догулялись.
- Ну-ка, дай лоб, - потребовала Настасья Петровна.
Дать лоб - тут она точно табак учует, никакая пастилка не скроет. Дать лоб - это уж фигу.
- Нету у меня температуры, нету, - быстро заявил Алексей Иванович. Лучше отстань от меня. Я думаю, а ты мешаешь. Я же сказал Тане, чтоб не пускала...
- Еще чего? Может, мне в Москву уехать?
- Может, - предположил Алексей Иванович.
- Сейчас, только калоши надену, - Настасья Петровна выражений не выбирала. - А с телевизионщиками, значит, ты сам говорить будешь, да?
- Ну что ты, Настасьюшка, - Алексей Иванович смотрел на жену невинными выцветшими голубыми глазками, часто моргал, как провинившийся первоклашка, - с телевизионщиками ты поговоришь. Вместо меня. А я полежу, почитаю. Вот галазолинчика в нос покапаю и лягу. Я ведь кто? Так, Людовик Тринадцатый, человек болезненный и слабый. А ты у меня кардинал Ришелье, все знаешь, все умеешь.
- Не валяй дурака, - уже улыбаясь, забыв о курении, сказала Настасья Петровна. - Ты подумал, о чем говорить станешь?
- О погоде, вестимо. О видах на урожай.
- Старый болтун! - Настасья Петровна легко, несмотря на свои пять с лихом пудов, прошлась по комнате, провела кончиками пальцев по корешкам книг, точно задержалась на синих томиках мужниного собрания сочинений, задумалась на мгновение и вытащила два тома. - Ага, вот она, - вроде бы про себя заметила, забрала пачку "Данхилла", сунула в карман платья. Можешь говорить все, что хочешь, но не забудь о молодых.
Алексей Иванович с томной грустью проводил сигареты взглядом, но сражаться за них не стал: Настасья молчит, и он - тоже. Спросил только:
- О каких молодых?
- О молодых прозаиках. Скажи, что в литературу пришла талантливая смена, назови пару фамилий. Не замыкайся на себе. Говорить о молодежи хороший тон.
- Помилуй, Настасьюшка, я же никого из них не читал!
- И не надо. К тебе позавчера мальчик приезжал, книгу тебе подарил. Я интересовалась: ее читают.
- Этому мальчику, как ты изволила выразиться, под сорок.
- Какая разница! Хоть пятьдесят. Сейчас все сорокалетние - молодые, так принято.
- У кого принято? У критиков? Они же все дураки и бездари. Сами ничего не умеют, так на нашем брате паразитируют... Хочешь, я об этом скажу?
- Не вздумай! Слушай меня! Как фамилия мальчика?
- Фамилию-то я вспомню. А не вспомню - вон его книга лежит. А кого еще назвать?
- Хотя бы дочь Павла Егоровича. Я читала в "Юности" ее повесть - очень мило.
- Так и сказать: очень мило?
- Так и скажи, - обозлилась Настасья Петровна. - И не юродствуй, пожалуйста, я дело говорю.
Алексей Иванович подумал, что Настасья и вправду дело говорит. Ну, не читал он этих, с позволения сказать, молодых - что с того? Назовет их фамилии - им же реклама: живой классик отметил.
- А еще о чем? - спросил он.
- О Тюмени. Мы с тобой туда ездили, ничего придумывать не придется. А там сейчас настоящая кузница кадров.
- Кузница, житница, здравница... Тюмень - кузница кадров, крематорий здравница кадров... Подкованная ты у меня - сил нет. Только что с фамилиями делать? У меня склероз, ничего не помню.
- А я на что? Пока ты на буровых речи произносил, я все записывала. На, - она протянула Алексею Ивановичу блокнот. - Бригадиры, начальники участков, названия месторождений, а вот тут, отдельно, - цифры.
- Я сразу не разберусь, - попробовал сопротивляться Алексей Иванович.
- Сразу и не надо. Сейчас половина одиннадцатого. Сиди и читай, хватит бездельничать. Я иду завтракать. Вернусь - проверю.
Она пошла к двери - величественная, голубовато-седая, в ушах покачивались длинные и тяжелые бриллиантовые подвески.
Алексей Иванович смотрел на нее и чувствовал себя маленьким и несмышленым. И впрямь первоклашка.
- Мне нужен час, - все-таки заявил он сердито, собирая остатки собственного достоинства.
- Даю, - не оборачиваясь, сказала Настасья Петровна и вышла.
Алексей Иванович тихонько отодвинул блокнот с тюменскими фамилиями, посидел минутку, потом встал, потащил за собой кресло, взгромоздился на него и достал из плоского колпака люстры не "Данхила" пачку уже, а всего лишь "Явы", но зато мощно подсушенной электричеством. Прикурил, довольный, спросил сам себя:
- Интересно, что может написать дочь Павла Егоровича?.. Хотя дети не отвечают за грехи отцов.
Телевизионщики прибыли в полдвенадцатого, побибикали у ворот. Алексей Иванович видел в окно, как прошлепала ботами по асфальтовой дорожке сердитая Таня - как же, как же, от пирога оторвали, от жаркой духовки! как въехала во двор серая "Волга"-универсал, как выпорхнула из нее средних лет славнюшка, а следом вылез мрачный мужик и потащил в дом два могучих ящика-чемодана с аппаратурой. В дверь кабинета заглянула Настасья Петровна.
- Подготовился?
- Конечно-конечно, - очень правдиво соврал Алексей Иванович, искательно улыбаясь, и в доказательство ткнул пальцем в сторону стола, на коем лежал давешний блокнот.
Невесть почему Настасью этот жест убедил, а скорее, некогда проверять было сомнительное мужнино утверждение, но она согласно кивнула, сказала:
- Я все устрою и тебя позову.
- Устрой все, устрой, - возликовал Алексей Иванович, хлопнул в ладоши якобы от избытка чувств.
- Не клоунничай, - на всякий случай предупредила Настасья Петровна и скрылась - все устраивать.
Тут автору хочется сделать небольшое отступление. Почему писателей самой читающей страны мира частенько - и справедливо - упрекают в том, что они-де редко варятся в гуще народной жизни, не охватили еще своими эпохальными произведениями труд и быт представителей многих славных профессий, не работают со своими будущими героями на заводах, стройках, в колхозах и совхозах, а если и наезжают туда, то на неделю-другую, этаким кавалерийским наскоком? Почему? Да потому, что наш брат-писатель - один в поле воин; сам пишет, зачастую сам печатает рукопись, сам таскает ее по разным редакциям, сам себя вовсю рекламирует, без отдыха кует славу, а скоро настанет день, когда сам свои книги продавать станет - где-нибудь в метро или в подземном переходе. А был бы у него пробивной импресарио, менеджер, целое литературное агентство - смотришь, и наладился бы процесс творчества, высвободилась бы куча времени, чтобы и дояром в колхозе потрудиться, и на стройке повкалывать, и оленей в тундре попасти, и в парикмахерской ножницами пощелкать, и в баре за стойкой постоять.
Но вот вам вопрос на засыпку: а перешло бы количество в качество, что требует точная наука философия? Это вряд ли, это, как говорится, бабушка надвое сказала!..
Так, может, бог с ними - с литературными агентствами? Нет их и не надо. Пусть и в писательском деле властвуют суровые законы естественного отбора: в борьбе выживают сильнейшие. Кстати, и Алексей Иванович свой путь в литературу сам проторил, никто ему не помогал, а Настасья Петровна позже возникла. Но теперь-то она была ему и менеджером, и импресарио, и агентом: тут, надо признать, очень повезло человеку...
В гостиной на первом этаже стояли два мощных компактных софитика, два зеленых плюшевых кресла из югославского гарнитура были сдвинуты друг к другу, а перед ними на низком столике лежали книги Алексея Ивановича и раскрытые номера журналов с его последним романом.